Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии
Как и предупреждал меня мой водитель-моторикша, самолет был переполнен, но после того, как я настойчиво (может быть, даже назойливо) начал втолковывать кассирам, что я, британский доктор, просто обязан провести тестирование смертельно больного человека (здесь в качестве доказательств мне пришлось даже достать из контейнера пробирки с кровью и мочой), они согласились предоставить мне маленькое откидное сиденье в хвостовой части самолета, предназначавшееся для обслуживающего персонала, которому я и заплатил за билет цену, показавшуюся мне смехотворной. Рикше, доставившему меня в аэропорт, я дал немного рупий и поручил разыскать Лазаров в Бодхгае и передать им мою записку, в которой я извещал их о моем решении отвезти на исследование все образцы в Калькутту и вернуться на следующий день либо поездом, либо самолетом, привезя с собою надежные данные. «Обо мне не беспокойтесь, — так я закончил свое послание, — я вернусь невредимым; никакой „ад“ меня не остановит и ничего со мной не сделает». Слово «ад» я заключил в кавычки, но относились они скорее к Лазару, который должен был понять, черт бы его побрал, что мне не до шуток. После чего я подписался: «Ваш Биньямин».
Была уже полночь.
Я достал один из трех громадных бутербродов, которые жена Лазара дала мне с собой, и с удовольствием принялся за него, размышляя об этой паре и сравнивая их. Даже их отношение к дочери было совсем одинаковым — странным, вызывающим какое-то сочувствие. И даже какое-то подобие страха за нее. Считала ли жена Лазара, подобно своему мужу, Калькутту адом? И что сам Лазар мог знать о том, что является адом, а что нет? Ему были знакомы по его больнице такие малоприятные места, как морг. Но сказать, что Калькутта — это ад?.. Врач и его брат, которых мы встретили в поезде, выглядели отлично, а ведь они жили именно там. А если нищета и страдания в тех местах еще хуже, чем где-либо еще, — что ж, тем лучше. Когда я вернусь в Бодхгаю, у меня будет явное преимущество перед Лазарами, которое подтвердит мой авторитет как врача, способного предвидеть неблагоприятные обстоятельства. Сами они были слишком уверены в себе; крепкие узы, связывающие их, делали их чопорными. И когда в полуночной тишине пропеллеры вдруг завертелись и самолет с легкостью (если учесть его возраст, удивительной) оторвался от земли, я ощутил уверенность, что поступил единственно правильным образом.
И провалился в сон.
Снилось мне, что я вернулся в бунгало, которое на этот раз находилось не в Бодхгае, а в каком-то другом городе, так же на востоке, но не в Индии. Кухня на этот раз была намного просторнее, чем на самом деле, а вместо деревянного стола был стеклянный, тот, что стоял в гостиной Лазаров в Тель-Авиве, а также другая мебель из их квартиры, так же как и из квартиры моих родителей, живших в Иерусалиме. Мой мотоцикл, который я, уезжая, оставил у родителей во дворе, теперь стоял, прислоненный к мойке. Отсутствовала только моя больная. Оба Лазара грустно сидели за обеденным столом, ожидая моего возвращения из Калькутты с результатами тестов, и я внезапно понял, что я опоздал, и что вместо того, чтобы вернуться на следующий день, как я обещал в моей записке, я вернулся спустя несколько недель, а не исключено, и месяцев, но они все равно дожидались меня, верные обещанию, которое дали моим родителям — обещанию заботиться обо мне. Но где мой пациент? Вопрос прозвучал бессвязно. Лазары остались сидеть, глядя друг на друга в безмолвии. Затем жена Лазара поднялась и повела меня в угол, где лежала маленькая девочка, накрытая серой простыней. «Он прибыл, — прошептала ее мать. — Он прибыл».
С первыми проблесками света самолет начал спускаться, пробиваясь сквозь туманную пелену, накрывшую Калькутту, в редких проблесках солнечных лучей. Сверху город был похож на старинную фабрику, где никто уже не работал, но густое облако смога все еще плавало сверху. Хотя утро едва наступило, бесчисленные толпы народа упрямо толклись, — выглядело это так, словно людские потоки обрели текучесть, как если бы закон всемирного тяготения вдруг разом утратил силу. В голове у меня пронеслась мысль, что если я на самом деле хотел достичь предела человеческого страдания, то я попал именно в такое место: оно находилось здесь. В Нью-Дели и Варанаси даже нищие и калеки выглядели как-то естественно, здесь же, похоже, всякий смысл существования людей был утерян, и люди двигались вместе в водовороте, в воронку которого я был немедленно втянут, не в состоянии выбраться наружу. Нищие в лохмотьях, сквозь которые просвечивало тело, взывали ко мне, протягивая объеденные проказой обрубки, и не было никакой возможности избавиться от них. Меня мучила жажда, я чертовски устал от полета, но я колебался между желанием напиться немедленно, здесь, в самом центре этой немыслимой суматохи, возле искалеченных и умирающих людей, лежащих у стен, и возможностью сделать это, добравшись до города. В конце концов жажда победила, и я бросился к одной из уличных лавчонок и попросил чаю с молоком — такого, как я привык в родительском доме, доме моей матери-англичанки. Кроме того я выбрал две почтовых открытки с уже наклеенными марками, достал второй из сэндвичей, предусмотрительно приготовленный женой Лазара, и жевал его в то же время, как моя рука выводила несколько корявых фраз, адресованных родителям, кое-как передававших мои первые впечатления от пребывания в Индии вообще и Калькутте в частности. Лавочник показал мне, где находился почтовый ящик, оказавшийся точным подобием своего британского собрата, т. е. большим и ярко-красным; это наполнило меня уверенностью, что открытка, которую я бросил внутрь, достигнет места своего назначения. Вторую открытку я положил себе в карман. Преисполненный чувства выполненного долга, я покинул этот человеческий муравейник без всякого колебания. На этот раз я остановил не рикшу, а обыкновенное такси, которое и доставило меня прямо к лаборатории, адрес которой был отпечатан на визитной карточке.
Сон, который привиделся мне в самолете, не только встревожил меня, но и послужил предупреждением — я не должен здесь потеряться. Мне требовались данные по состоянию функций печени, свертываемости крови, уровня сахара и трансаминаз. Я был совершенно уверен в индийском докторе и его брате — они были связаны с Калькуттским университетом. Но когда шофер такси остановил машину возле аллеи, которая вела к самому заурядному жилому дому без каких-либо признаков медицинской лаборатории, я пал духом, и я не отпускал такси до тех самых пор, пока шофер не подвел меня к самой двери. К моему удивлению, это жалкое жилое строение высотой в несколько этажей было оборудовано маленьким эскалатором, о котором, к сожалению, нельзя было сказать, работает он или нет, поскольку все его ступени были заняты спящими людьми; свернувшись самым прихотливым образом, они напоминали черных змей. Лестничные площадки в этот ранний час были также забиты спящими людьми. Водитель такси немедленно снял свои сандалии и стал босыми ногами осторожно переступать через спящих. Я последовал его примеру, но остался в носках. Таким образом мы добрались до квартиры доктора, где обнаружили визитную карточку, подобную той, что лежала у меня в кармане, и которая была прикноплена к двери. Без лишних церемоний таксист вошел внутрь и поднял доктора с постели. Доктор, на гладком, тонком, почти мальчишеском теле которого были только узкие плавки, вовсе не выразил удивления, увидев меня на пороге. Наоборот. Радостным голосом он закричал:
