Борис Палант - Дура LEX
Через пару часов позвонил Джон Бэйкер и сказал, что завтра утром мы едем в Коннектикут.
— Ровно в восемь отъезжаем, — сказал Джон.
* * *Вечером я исполнил просьбу Левана и поехал в «Прибой» рассказать хозяину Сереже Карповичу о наказании, которое ждет братву за лень и халатность. Еле упросил Айлин поехать со мной, так как не знал, придется ли мне выпить с Сережей. Айлин сначала отказывалась, потом накричала на меня:
— Ты же знаешь, я ненавижу этот ресторан! Из-за тебя я стану русофобкой. Невыносимо смотреть, как русские прожигают жизнь — напиваются до смерти, танцуют, потея как свиньи, свои идиотские танцы — смесь рока с гопаком времен Ивана Грозного. К счастью, я не понимаю по-русски — слушать, о чем они говорят, было бы просто невозможно. Да и все равно ничего в этом ресторане не услышишь из-за грохота, который вы называете музыкой!
— Айлин, я ведь еду по делу. Если бы не дело, «Прибой» был бы последним местом на земле, куда я хотел бы пойти. Давай одевайся — пора выходить.
— Нет, Борис, ты туда едешь не просто по делу. Что-то в этом ресторане тебя притягивает как магнит, я только не знаю, что именно. А ты знаешь, почему тебя туда тянет?
В чем-то Айлин была права. С одной стороны, пошлость русского кабака и его посетителей меня раздражала, но с другой — вид накрытого стола с расставленными тарелками и приборами, вазочками с соленьями, ведерком со льдом, из которого торчит бутылка водки, певица, готовящаяся запеть русские эстрадные песни с неимоверно пошлыми словами, — все это меня притягивало, манило, обещало что-то, чего я когда-то недополучил. Айлин недаром испытывала отвращение к русским кабакам — в них витал соленый русский секс, сладко пахло русское блядство. Американка, мать моего ребенка, чувствовала, что мое предательство начнется в русском кабаке с селедки, квашеной капусты и глупой песни.
Я знал Сережу Карповича и раньше. Он пользовался уважением в общине как правильный, живущий по понятиям бизнесмен. Конечно, сидел, еще в Союзе. Сережа накрыл стол на втором этаже. Поскольку была пятница, на первом этаже шло шоу — банкеты с тостами. Тетя Маня поздравляла Миланочку с батмицвой и дарила ей песню «Миллион алых роз». Какой-то еврей, отмечавший пятидесятилетие и успевший сделать бабки уже на первой фазе перестройки, нанял баб в кокошниках, которые, пока оркестр отдыхал, пели частушки с переделанными под его биографию словами. Друзья еврея поздравляли его, будто официально чествовали первого секретаря обкома в крупном украинском городе в середине шестидесятых. Отмечались его инициативность, принципиальность, честность. Снова грянул оркестр, поздравляя Левочку и Ниночку с серебряной свадьбой. Только оркестр отыграл про негаснущий костер, зазвенели балалайки, и через боковой вход бабы в кокошниках внесли в зал на руках… еврея-юбиляра.
Я удивился режиссуре: ведь еврей пять минут назад гулял вместе со всеми своими друзьями за одним столом. После того как бабы водрузили его на стул, а стул вместе с евреем балалаечники поставили на стол, стало ясно, чей праздник главнее. Опять пошли тосты про честность и принципиальность еврея с пожеланиями богатырского здоровья и кавказского долголетия. Балалаечники затянули а-ля народную песню со словами «Ай ты наш еси, Лазарь Иосифович!». В песне перечислялись былинные подвиги Лазаря Иосифовича. Из слов стало ясно, что на каких-то переговорах Лазарь Иосифович ловко обкрутил американскую компанию и заставил ее подписать контракт с украинцами. За столом еврея не смеялся никто.
Не смеялся и Сережа, вместе со мной взиравший сверху на все это действо. Его единственный комментарий был:
— Видать, этот Лазарь бабки неплохие срубил!
Я давился от смеха, глядя на Лазаря Иосифовича, и пытался объяснить Айлин смысл происходящего. Айлин даже не улыбнулась. Затем Сережа вспомнил, по какому поводу я пришел.
— Ну что там с твоими орлами? — буднично спросил он.
— Надоело им сидеть, говорят, местная братва им не помогает. В России, мол, они бы уже давно на свободе были. Леван обещал разобраться, когда выйдет.
— Не понял, — сказал Сережа. — Адвокатов им наняли, что еще мы можем для них сделать? Здесь не Совок, я что — побегу судье взятку давать? Ты бы объяснил им, что здесь совсем другой расклад.
— Я уже давно это сделал, но мне кажется, они не могут врубиться в ситуацию. Сережа, им грозит большой срок, но как только я начинаю говорить о серьезности положения, у них тут же блок возникает — они и слушать ни о чем не хотят, повторяют, что ничего не сделали и шить им нечего.
— Боря, чем я могу им помочь? Ты знаешь, что я с судьями в гольф не играю. Честно говоря, они мне уже осточертели. Ведут себя как-то несолидно. Угрозы Левана мне по барабану, но раз он так поставил дело, то пошли они оба на хер. Срань поганая.
— Что мне им сказать?
— Скажи что хочешь. Скажи, что не нашел меня. Заказывай, не стесняйся, и не вздумай платить. Эй, Гоша, чтоб на этом столе все было по высшему разряду, сам проследи. И счет мне принесешь. Даже типов (с ударением на последнем слоге) не брать!
— Айлин, тебе нравится еда в нашем ресторане? — спросил он вдруг Айлин по-английски.
— Очень вкусно! — ответила Айлин.
— Хорошую ты себе бабу нашел, хоть и американку, — вздохнул Сережа. — Ну, отдыхайте.
Сережа отошел, и к нашему столу тут же подсел какой-то человек, который сказал, что узнал меня и хочет задать всего один юридический вопрос.
— Можно? — жалобно спросил он.
— Задавайте.
— Я приехал в Америку четыре года назад. Родился я в Ленинграде, но во время войны мою семью эвакуировали в Казахстан.
— Итак, ваш вопрос.
— Сейчас, я же должен рассказать вам свою историю, иначе вы вопроса не поймете.
— Понимаете, я здесь с женой. Она американка, нас не понимает, и ей уже очень скучно. Можно, вы мне расскажете свою историю в другой раз?
— Так это ваша жена? — Ленинградец встал, взял руку обомлевшей Айлин и поцеловал ее.
— Хороший у вас муж, очень хороший. Можно я с ним немножко поговорю? — сказал ленинградец на ломаном английском. — I speak to your husband. ОK?
— No, not ОK! — закричала Айлин, поскольку оркестр начал играть. — My husband and me go home.
Айлин схватила меня за руку и потащила к выходу. На тарелках остались шашлык, семга, балык, соленья и прочие деликатесы.
Мы выскочили из ресторана. Вокруг шумел и вонял пищевыми отходами Брайтон. Евреи и китайцы закрывали лавки, утрамбовывали мусор в громадные мешки, с грохотом опускали ставни лавок. С еще большим грохотом над Брайтон Бич-авеню проползал сабвей. Свежие, нарядные евреи входили в рестораны, а их уже накачанные, размазанные, растрепанные и вспотевшие от танцев собраться оттуда выходили. Американская мечта — русская жратва и русское веселье при американских конституционных правах — осуществлялась на глазах.
