Анна Берсенева - Ответный темперамент
Что означали эти слова, Таня вдумываться не стала. Прежде всего они означали слабость того, кто их произнес, и этого понимания ей было достаточно. А главное, в то самое мгновенье, когда они прозвучали, она почувствовала, что руки Жени, который стоял чуть позади нее, ложатся ей на плечи.
Прикосновение его рук было таким, что Таню словно током ударило. Ей показалось, что на ней нет ни шубки, ни платья – совсем ничего, и Женины руки касаются и тела ее, и сердца.
Она задохнулась, замерла и медленно обернулась к нему. Он не опустил рук, и, обернувшись, она оказалась в их кольце. И это было совсем не то кольцо, каким она пыталась удержать его над пропастью! Силой дышали его руки, силой и нежностью.
– Таня, – тихо произнес он. – Таня…
Он совсем не умел называть словами то, что чувствует; это Таня давно уже поняла. Но он чувствовал все так сильно и просто, что ему и не нужны были слова.
Они стояли одни на Большом Каменном мосту, ветер холодно гудел над рекой и над ними, но они не замечали холода. Закинув голову, Таня видела сиянье Жениных глаз, темный блеск его волос.
«Почему у него волосы так блестят?» – вдруг подумала она.
И сразу догадалась: да ведь снег, который еще недавно валил крупными хлопьями, растаял на его голове, и волосы у него стали мокрые, а потом поднялся холодный ветер, и они замерзли, и голова у него поэтому блестит теперь, как темный лед.
– Женя! – воскликнула Таня. – У тебя же голова ледяная! Ты простудишься! Побежали скорее!
Она почувствовала, что при этом ее вскрике он улыбнулся – весь улыбнулся, и руки, обнимающие ее, улыбнулись тоже.
– Ничего со мной не случится, – сказал он прямо ей в висок. – Но и правда, пошли отсюда. Кремль же рядом – охрана заметит. Пойдем.
Он опустил руки, освобождая Таню, и ее сразу же охватило такое горькое сожаление, как будто это было навсегда. Но Женя взял ее за руку, и все время, что они шли по мосту к набережной, она чувствовала, как его пальцы сжимают ее кисть, сильно и горячо.
– Как же ты не взял с собой теплой одежды? – Таня шла быстро, стараясь попадать в такт Жениным широким шагам. – Ведь вы ехали в электричке, туда и обратно, и это холодно в лыжном костюме!
От волнения она стала говорить по-русски неправильно и сама это слышала.
– Я взял, – снова этим прекрасным виноватым тоном ответил он. – В Яхрому я в куртке ехал. В отцовской, в летчицкой. Но потом у ребят ее оставил.
– Почему? – удивилась Таня.
– Так ведь они… А!.. – вспомнил он. – Я же тебе не успел рассказать. На обратном пути электрички встали, там с семафорами что-то. А у Витьки Голубева по той дороге тетка живет. Ну, все к ней и пошли, то ли ждать, пока электрички пустят, то ли уже Новый год встречать.
– А как же ты добрался до Москвы?
– На лыжах.
– Как на лыжах? – ахнула Таня. – Это же очень далеко!
– Не так уж и далеко. Километров десять оставалось. Но в куртке не добежал бы, конечно. А к Новому году не успел я все-таки.
Только теперь Таня поняла причину его виноватого тона. Жене казалось, что она обижена на него за опоздание к празднику! Она улыбнулась его неведению. Сам он был – праздник, и только с его появлением началось для нее счастье этой ночи.
Она представила, как он бежал на лыжах через лес, как сильны и слаженны были его движения… Все ее тело вспыхнуло, когда она это представила, и ей стало жарко, хотя ночной мороз все усиливался.
Когда спустились на набережную, Таня зачем-то оглянулась. Большой Каменный мост высился над рекой пустынно и мрачно. Она вздрогнула, вспомнив, что было там, на мосту.
– Замерзла?
Женя почувствовал ее короткую дрожь.
– Нет, – покачала головой Таня. – Просто вспомнила… Как же ты так безрассудно к нему бросился, Женя?
– Почему безрассудно?
Он пожал плечами и улыбнулся. В прямом взгляде, которым он смотрел на Таню, не было ни капли сожаления. В нем была только любовь – Таня видела ее и чувствовала всей собою. Любовь, вырываясь из Жениных глаз, заливала ее очень большой волной.
– Но ведь ты мог упасть… – пролепетала она.
Трудно было говорить, задыхаясь в этой могучей счастливой волне.
– Ну и что? Внизу же вода – река не замерзла. Не разбился бы.
Таня хотела сказать, что вода ведь страшно холодная, а мост такой высокий, что, упав с него, можно разбиться и о воду… Но невозможно было произносить такие обыкновенные слова, глядя в его глаза, переполненные любовью.
– Прости, Таня, – сказал Женя. – Испортил тебе праздник. Но я… Ну, не могу я на слабых людей просто так смотреть. Мне, понимаешь, хочется их за шиворот взять, встряхнуть и сказать: «Да будь ты сильным, не так уж это трудно!» – горячо, взволнованно добавил он.
– Ты и встряхнул. – Таня улыбнулась его горячности. – Ты очень сильно его встряхнул.
Они медленно пошли по набережной.
– Очень хороший получился праздник, – сказала Таня. – Самый настоящий праздник, ты не думай.
– Правда, – согласился он. – Новый год – хороший праздник. Чувствуешь что-то новое впереди.
– Да, мы ведь школу закончим, – кивнула Таня.
Она тоже чувствовала новое, начавшееся этой ночью. Она чувствовала это как счастье от Жениного неожиданного появления, и как страх за него, и как любовь, которую впервые увидела в его прямом взгляде. Но сказать об этом Жене она все-таки не решалась и поэтому сказала только об окончании школы.
– Ты кем хочешь быть? – спросил он.
– Еще не знаю, – ответила Таня. Ей было неловко за свою неопределенность перед таким человеком, как Женя. – Наверное, буду изучать в университете русский язык. Я еще не очень хорошо его чувствую, поэтому мне нужно. То есть я буду поступать на филологический факультет. А ты кем будешь?
Таня спросила, кем он будет, а не кем хочет быть, потому что ей было понятно: Женя будет именно тем, кем хочет, иначе для него невозможно.
Ее вопрос не вызвал у него ни секунды размышления.
– Летчиком, – ответил он.
– Тебе это очень подходит, – улыбнулась Таня.
Она представила его в самолете, в небе, и сердце у нее дрогнуло от любви к нему и от страха за него.
– Я еще когда маленький был, то хотел. Как отец.
Таня уже знала от Димы, что их с Женей отец был летчиком и погиб в Испании год назад. Мама их умерла давно, и их воспитывала бабушка, но и она уже умерла, и они жили теперь одни.
История жизни братьев Саффо должна была бы выглядеть грустной. Но оба они относились к своей жизни так, как будто никакой грусти в ней не было.
Ей тоже казалось невозможным говорить с Женей грустно.
– У вас необычная фамилия, – сказала она. – Ты не знаешь, какое ее происхождение?
– Греческая, кажется. Бабушка вроде бы что-то такое говорила. Но я не особо интересовался. Может, Димка знает. Спроси его, если хочешь.
