Владимир Сорокин - Лёд
Потом они меня вытерли. На рану новый бинт наложили. Посадили на табуреточку такую мягкую и стали мазать чем-то. Запах такой приятный. Намазали всю, волосы расчесали, укутали в халат такой мягкий. Подхватили, как мешок, и понесли.
Принесли в большущую комнату. Там шкафы разные, а посередке три зеркала стоят, а возле них такой столик, а на нем пузырьков – тьма-тьмущая. И духами воняет. Посадили меня за этот столик. И я себя в трех зеркалах сразу увидала. Господи боже мой! Неужели это я? Совсем другой стала за последнее время-то. И не знаю, что случилось – или постарела, или поумнела, только от прежней меня там уж только волосы да глаза остались. Страховито даже как-то… А что делать? В таких случаях дедушка мой покойный так говорил: «Живи да ничего не бойся».
Сперва они меня подстригли. Волосы причесали красиво, чем-то намазали пахучим. Потом подстригли ногти на руках и на ногах. И таким напилком мне ногти ровнять стали. Прямо как лошади копыто, когда куют! Я чуть от смеха сдержалась, но поняла: Германия!
А после эти женщины меня наряжать принялись: халат сняли, из шкафов да комодов повынимали разную одежду, платья, исподницы разные, порты да лифы. И разложили. Такое все красивое, чистое, белое!
Сперва мне на сиськи лиф примерили. У меня сисечки-то еще маленькие были. Они лиф самый маленький выбрали, надели. Господи! У нас и бабы-то в деревне сроду лифов не носили, не то что девки! Я и видала-то лифы эти только в Жиздре да в Хлюпине в сельпо, где платья да мануфактура.
Потом порты мне надели беленькие. Коротенькие, хорошенькие, как на куклу. После к портам чулки пристегнули. И сразу поверх – коротенькую беленькую исподницу. А она! Вся в кружевах, духами сладкими воняет! Красиво все – слов нет. А поверх платье надели, голубое, с белым воротничком. Потом обувку мне стали подбирать. Как они коробки пораскрыли, как глянула я – мама родная! Не ботинки, не сапожки, а туфли настоящие, от лаку все блестят! Поднесли они мне три коробки на выбор. У меня чуть голова не закружилась. Ткнула пальцем – и надевают мне туфли на ноги. А туфли-то на каблуках!
Накрасили они мне губы, щеки напудрили. На шею нитку жемчугу повесили. Встала я, глянула на себя в зеркало – аж глаза зажмурила! Красавица какая-то стоит, а не Варька Самсикова!
А они меня за руки – и ведут дальше. Спустились мы вниз.
Внизу огромадная комната, вся каменная. И в ней большущий стол. А за столом сидят все, кто меня тогда встречал. И немцы те, что со мной приехали. Но только они не в форме, а в обычной одежде. И все едят. И еда красивая такая, разная.
Посадили меня на мое место. Все мне улыбаются, как родной. И тот самый старик, Бро, сказал:
– Храм, сестра наша, раздели с нами трапезу. Правило нашей семьи: не есть живое, не варить и не жарить пищу, не резать ее и не колоть. Ибо все это нарушает ее Космос.
И взял грушу, протянул мне. Я взяла и стала есть. И все за столом тоже.
Посмотрела я на стол: мяса нет, рыбы нет, яиц нет, молока нет. И хлеба нет. Зато разных плодов – навалом. И не только груш – арбузы, дыни, помидоры, огурцы разные, яблоки, даже черешня! И еще много-много всяких других плодов. Которых я и не видала никогда.
И все едят руками. Ни ножей, ни вилок, ни ложек нет.
Я на дыню смотрю – никогда ж не ела, только на базаре видала. А один мужчина заметил, что я гляжу, взял дыню самую большую. И подвинул к себе такой камень острый. Размахнулся – и хрясь дыню о камень! Аж куски да брызги во все стороны! Все улыбаются. А он кусок выбрал и мне протянул. А остальные другим роздал. И стала я впервые дыню есть. Вкуснотища!
Потом клубнику съела, перец сладкий, еще какие-то три плода разные. И черешни наелась до отвала.
Они все поели, встали и разошлись кто куда.
А старик Бро ко мне подошел. Взял меня за локоть и повел. В такую маленькую комнату. И там полно книг. Посадил он меня за столик небольшой, сел напротив. Говорит:
– Храм, что ты чувствуешь?
Я говорю:
– Немного грудь ноет.
– А еще что?
– Ну, – говорю, – не знаю… непонятно все.
– Тебе было хорошо с нами?
– Да, – говорю.
– Твоему сердцу было приятно?
– Очень, – отвечаю. – Мне так никогда хорошо не было.
Он так посмотрел на меня с улыбкой и говорит:
– Таких, как мы, очень мало. Всего сто пятьдесят три человека на всей земле.
Я говорю:
– Почему так?
– Потому что, – говорит он, – мы не такие, как все. Мы умеем говорить не только ртом, но и сердцем. А остальные люди говорят только ртом. И никогда они не заговорят сердцами.
– Почему?
– Потому что они живые трупы. Абсолютное большинство людей на нашей земле – ходячие мертвецы. Они рождаются мертвыми, женятся на мертвых, рожают мертвых, умирают; их мертвые дети рожают новых мертвецов, – и так из века в век. Это круговорот их мертвой жизни. Из него нет выхода. А мы живые. Мы избранные. Мы знаем, что такое язык сердца, на котором уже с тобой говорили. И знаем, что такое любовь. Настоящая Божественная Любовь.
– А что такое любовь?
– Для сотен миллионов мертвых людей любовь – это просто похоть, жажда обладания чужим телом. У них все сводится к одному: мужчина видит женщину, она нравится ему. Он совершенно не знает ее сердца, но ее лицо, фигура, походка, смех притягивают его. Он хочет видеть эту женщину, быть с ней, трогать ее. И начинается болезнь под названием «земная любовь»: мужчина добивается женщины, дарит ей подарки, ухаживает за ней, клянется в любви, обещая любить только ее одну. Она начинает испытывать к нему интерес, потом симпатию, потом ей кажется, что это тот самый человек, которого она ждала. Наконец они сближаются настолько, что готовы совершить так называемый «акт любви». Закрывшись в спальне, они раздеваются, ложатся в постель. Мужчина целует женщину, тискает ее грудь, наваливается на нее, вгоняет в нее свой уд, сопит, кряхтит. Она стонет сначала от боли, потом от похоти. Мужчина выпускает в лоно женщины свое семя. И они засыпают в поту, опустошенные и уставшие. Потом начинают жить вместе, заводят детей. Страсть постепенно покидает их. Они превращаются в машины: он зарабатывает деньги, она готовит и стирает. В этом состоянии они могут прожить до самой смерти. Или влюбиться в других. Они расстаются и вспоминают о прошлом с неприязнью. А новым избранникам или избранницам клянутся в верности. Заводят новую семью, рожают новых детей. И снова становятся машинами. И эта болезнь называется земной любовью. Для нас же это – величайшее зло. Потому что у нас, избранных, совсем другая любовь. Она огромна, как небо, и прекрасна, как Свет Изначальный. Она не основана на внешней симпатии. Она глубока и сильна. Ты, Xрам, почувствовала малую толику этой любви. Ты только прикоснулась к ней. Это лишь первый луч великого Солнца, коснувшийся твоего сердца. Солнца по имени Божественная Любовь Света.
