Ирина Волчок - Чужая невеста
— А ты кто такой? — сурово осведомилась мать, поднимаясь из-за стола и вызывающе упирая кулаки в объемистую талию. — Что-то я вас не припоминаю, молодой человек… Что-то мне ваше лицо не очень знакомо… Вы к кому?
— Да я так, мимо проезжал… Дай, думаю, зайду, водички попрошу, — подхватил Алексей в тон. — Водички-то, думаю, попить дадут бедному путнику? Одну кружечку… Ма-а-аленькую… Но кипяченой. И с заварочкой. И с сахарком. И с пирожком. И с котлеткой с картошечкой. И с салатиком. И со всем уважением, если можно…
Он болтал, устанавливая тяжелые банки на полу под столом, висел вниз головой и поэтому не видел, что там делает мать — то ли наливает ему чай, то ли собирается треснуть его по башке родительской дланью. Нет, кажется, треснуть не собирается. Алексей выпрямился, изобразил искреннее раскаяние, скромно потупив глаза и собираясь что-то сказать… И замер с открытым ртом, наткнувшись взглядом на пару босых загорелых ног по ту сторону стола. Знакомые такие ноги, исцарапанные, как всегда. Допрыгался. На материнской кухне уже незнамо что мерещится. Алексей поднял глаза, заглянул через плечо матери и захлопнул рот, больно прикусив язык.
— Привет, — небрежно сказала Ксюшка, выглядывая из-за стоящего на столе огромного букета белых астр. — Как жизнь молодая?
— Жизнь? — возмутился Алексей, мотая головой, протирая глаза и всячески демонстрируя недоверие. — Ничего себе жизнь! Уже галлюцинации средь бела дня начались! И это жизнь?
— Садись, — сердито сказала мать, подтягивая к столу табуретку и слегка толкая Алексея в плечо. — Опять буровишь что попало… Какие такие у тебя галлюцинации средь бела дня?
— А вон она!.. — Алексей плюхнулся на табуретку, не отрывая взгляда от Ксюшкиной румяной и сильно загорелой рожицы. — Она, по-твоему, что — настоящая, что ли? Чистый мираж… Ксюшка сейчас в Америке, я же знаю.
Ксюшка откусила чуть ли не половину ватрушки и уткнулась в чашку с чаем, поверх чашки невозмутимо поглядывая на него прозрачными медовыми глазами и похлопывая лохматыми выгоревшими ресницами.
— В Америке? — с подчеркнутым интересом переспросила мать, ставя перед Алексеем тарелку жареной рыбы. — Кто бы мог подумать, в Америке, значит… Ну-ну. И что же она там делает?
— Известное дело — что, — солидно откликнулся Алексей. — Карьеру делает, что еще в Америке делать… Учится, наверное. Или работает. В зоопарке. Знаешь, какие зоопарки в Америке?..
Он, так и не отрывая глаз от безмятежного Ксюшкиного лица, машинально сунул в рот кусок рыбы и принялся жевать, совершенно не ощущая вкуса. И тут же подавился костью, закашлялся, согнувшись в три погибели и с трудом хватая ртом воздух… Ксюшка стремительно подхватилась со своего места, бегом обогнула стол и встала над Алексеем, довольно крепко хлопая маленькой ладошкой ему по спине.
— Сильнее бей, — хладнокровно посоветовала мать. — Его давно пора как следует отметелить. А у меня все руки не доходят. Совсем распустился…
Алексей прокашлялся, продышался, выпрямился и поймал Ксюшкину руку, готовую еще раз опуститься ему между лопаток.
— Не, — сказал он с трудом, одной рукой сжимая прохладные Ксюшкины пальцы, а другой вытирая выступившие от кашля слезы. — Вроде не галлюцинация. Галлюцинации так не дерутся. Ксюш, ты боксом не занималась, нет? И вообще — почему ты еще здесь?
Ксюшка вынула свои пальцы из его ладони, отошла, опять села за стол и взялась за свою ватрушку.
— Потому что чай еще не допила, — рассудительно объяснила она. — Где ж мне чай допивать, как ты думаешь?
— Так, спокойно… — Алексей перевел взгляд на мать и встретился с ее понимающим, снисходительным и немножко насмешливым взглядом. — Ма, может, я не понимаю чего?
— Может, и не понимаешь, — охотно согласилась мать. — Ты рыбу-то есть будешь? Сейчас я тебе салатика еще накрошу. С перчиком. У меня сладкий перец та-а-акой замечательный! Ксюш, ты салатика с перцем попробуешь?
— Нет, спасибо… — Ксюшка допила чай и деловито потопала к раковине мыть чашку. — Я, теть Зин, с собой перчик возьму. Две штуки, да? Бабуля ужасно такой салат любит. А мне некогда сидеть, я и так уже у вас долго… Я бабуле обещала огурцы сегодня засолить. Так что пойду уже, пора. Спасибо, теть Зин… Пока, Леш…
Она порылась в корзине, полной крупных, ярких, мясистых стручков болгарского перца, выбрала пару штук, с удовольствием полюбовалась ими и, помахав на прощанье рукой, спокойно потопала из кухни. Мать шагнула за ней, провожая, на ходу буднично говоря что-то о банках, которые она потом вернет, и о какой-то скатерти, которую так и не удалось отстирать, и еще о каких-то глупостях… Алексей сидел, глядя им вслед, и ощущал себя брошенным. Даже тогда, когда он был уверен, что Ксюшка уехала в эту свою проклятую Америку делать эту свою проклятую карьеру, даже все эти тяжкие пять дней, когда он места себе не находил от тоски, — даже тогда он не чувствовал себя таким брошенным. Может быть, потому, что тогда, в последнюю их встречу, сам повернулся и ушел. А Ксюшка осталась. А сейчас она повернулась и ушла. Как ни в чем не бывало. Как будто не было этих пяти дней лихорадки и бессонницы… Впрочем, о чем это он? Для нее-то, конечно, не было ничего подобного. С какой стати? «Пока, Леш»… Будто каждый день видятся. Будто он уже так примелькался, что на него и внимания обращать не стоит…
Мать вернулась в кухню, загремела посудой, готовя для него что-то еще, спросила о чем-то, он не понял, она повторила, он опять не врубился… Мать подошла вплотную, приложила большую шершавую ладонь к его лбу, прислушалась к своим ощущениям, склонив голову набок и поджав губы, и задумчиво сказала:
— Температуры вроде нет…
Алексей встряхнулся, захлопал глазами и не менее задумчиво возразил:
— Температура у всех есть… Вопрос в том — какая температура. Вот в космосе, например, температура, близкая к нулю. Но, тем не менее, это тоже температура.
— Ты чего не появлялся-то, трепло? — спросила мать, потрепала его за волосы, вздохнула и отошла к плите. — Что, без Игореши совсем не продохнуть?
— Да ничего, справляемся потихоньку… — Алексей вел разговор на автопилоте, а сам думал совершенно о другом. — Потихоньку-полегоньку справляемся. Да… Верка руку нынче ошпарила. Пару дней, говорит, готовить не сможет. Так я к тебе за жратвой. Четыре мужика все-таки… Их одной сметаной не накормишь.
— Ошпарила? — Мать, кажется, удивилась, но никакого сочувствия в ее голосе Алексей не уловил. — Ну-ну. Чем же таким она себе руку ошпарила, интересно? Окрошкой, что ли? Она же, кроме окрошки, и не готовит ничего…
— Да ладно тебе, — заступился за Верку Алексей. — Нормально она готовит… А по такой жаре ничего лучше окрошки и быть не может. А руку она правда ошпарила, я сам видел. Красная вся и даже волдыри до локтя.
