Джонатан Троппер - Дальше живите сами
— Почему ты мне ничего не сказал? — возмущенно говорит мать. — Как ты мог?
— Подставляй морду, — говорю я Филиппу.
Он пожимает плечами:
— Каждый выживает как умеет.
Тут встает Элис и совершенно сознательно, намеренно, роняет на пол свою чашку и блюдце. Они разбиваются вдребезги, а Элис смотрит на нас, и в глазах ее набухают слезы.
— Невероятно, — произносит она.
Не дав нам даже секунды — понять, что на нее нашло, — она начинает рыдать и, выбежав из гостиной, устремляется вверх по лестнице. Мгновение спустя хлопает дверь моей бывшей комнаты. Мы подскакиваем. Свет гаснет.
Глава 23
На «порше» мне раньше ездить не доводилось. У машины низкая посадка, и через плотную кожу сиденья я ощущаю каждую трещину, каждый камешек на дороге. Коврики в «порше» усеяны смятыми пакетами из-под сэндвичей и пустыми пластиковыми бутылками, пепельница переполнена — тут и пепел, и гнутые окурки, и чеки за бензин.
— Хорошая машинка, — говорю я.
Филипп переключается на третью скорость и выжимает газ.
— Знаю, что ты сейчас думаешь, — произносит он.
— Что же?
— Что Трейси богата, а я — говно и сплю с ней, потому что она меня содержит и дает покататься на дорогой машинке.
— Так почему ты с ней?
Филипп, вздохнув, качает головой:
— Я пытаюсь повзрослеть, Джад. Понимаю, что в семье на меня давно наклеили ярлык шута, и виноват в этом я сам, но хочешь верь, хочешь нет — я не хочу быть шутом. Меня тоже немало возили мордой по батареям, и в конце концов я решил, что перемены стоит начать с женщины. Классом повыше.
— Значит, не из-за денег, а из-за класса. Но тоже используешь.
— Я ее не использую. Не больше, чем она меня. А разве любовь — это что-то иное? Двое людей удовлетворяют нужды друг друга.
Я пожимаю плечами:
— Не спрашивай меня про любовь. Меня бросила жена. Ушла к моему боссу.
— Беременная, — подсказывает Филипп.
— Беременная.
Филипп широко улыбается:
— У меня, кажется, завелся соперник. Второй претендент на роль семейного шута.
— Похоже на то.
— Кстати, что ты об этом думаешь?
— Очень стараюсь не думать.
— Я бы на твоем месте тоже не думал. — Он одобрительно кивает. — Где тебя высадить?
— Почему высадить? Я думал, мы вместе пообедаем.
— Надо кое-куда заехать.
— Кое-куда или кое к кому?
— Ценю твою неизбывную веру в меня.
Я смотрю в окно и замечаю в небе птичий клин: гуси с попутным ветром летят на юг.
— Дело не в тебе, Филипп. Так устроено человечество.
— Ой, сейчас расплачусь.
— Ладно, высади меня у Келтона.
— На каток собрался?
— Ага.
Он смотрит на меня искоса:
— Правда, что ли? Кататься?
— Сделать кое-что надо.
— Кое с кем? — уточняет Филипп.
Затем он, без предупреждения, выворачивает руль влево и пересекает двойную сплошную, чтобы обогнать идущий впереди фургончик. На миг мы остаемся один на один с потоком встречных машин и хрупкостью собственной жизни. Секунду спустя он ныряет обратно и тут же, на перекрестке, сдает влево, резко, на двух колесах, так что меня по инерции вжимает в дверцу.
— Филипп! Что ты творишь?
Сцепление у «порше» фантастическое: после всех этих виражей мы лишь набираем скорость и несемся по улице под гудки разгневанных водителей, которых мы только что едва не убили.
Филипп вздыхает.
— Ездить на «порше» — это как секс с моделью, — со знанием дела говорит он. — Обертка глянцевая, а внутри все как обычно.
12:20Пенни скользит под музыку Хью Льюиса и его группы The News, выписывает круги и заднюю дорожку, прыгает, вращается; ее коньки, шурша и взбивая белую крошку, режут лед. На Пенни черные легинсы и поношенная серая толстовка с капюшоном, волосы забраны под черную лыжную шапочку. Она двигается грациозно и уверенно, щеки чуть порозовели; меня она пока не заметила. А я, дрожа от холода, сижу в одной рубашке на нижнем сиденье трибуны и заново, пусть ненадолго, влюбляюсь в Пенни. Что это, крошка, если не любовь?.. На смену Хью Льюису приходит The Dream Academy — «Любовь в городке на севере». Господи, ну почему на катках вечно крутят музыку восьмидесятых?
Набрав скорость, Пенни делает полукруг задом, задрав ногу выше головы и удерживая конек рукой. И тут взгляд ее, скользнув по трибунам, случайно останавливается на мне. От неожиданности она теряет равновесие и падает — попой на лед. Я выбегаю к ней через открытую неподалеку дверцу, но она уже поднялась и отряхивает штаны от белого ледяного налета.
— Не сильно ушиблась?
— Ты меня напугал.
— Я не хотел… прости.
— На лед нельзя без коньков, запрещено.
— Да, конечно. — Я отступаю за дверцу, на резиновый коврик.
Пенни подкатывает к бортику и смотрит на меня в упор — долго, оценивающе. Потом извлекает из кармана ключ на цепочке.
— В отделе проката есть хоккейные коньки. Возьми себе пару и выходи на лед.
— Да я как-то не планировал кататься.
— А я не планировала грохнуться на задницу на глазах у любви моей юности. Но в жизни не все идет по плану. Надевай коньки.
— Вот не знал, что я — любовь твоей юности.
Пенни усмехается:
— Ну, партнер по сексу.
— У нас и секса-то толком не было.
— И не будет, если ты и дальше станешь к словам цепляться.
Хоккейные ботинки пахнут, словно внутри кто-то сдох. Я тщательно шнурую их доверху и через пять минут стою на льду.
Я не катался миллион лет, а в хоккей в последний раз играл еще до женитьбы, но мастерство, как говорится, не пропьешь. Пока я надевал коньки, Пенни приглушила освещение и запустила серебряный шар, как на дискотеке. Так что теперь мы с ней кружим под Синди Лаупер, под ностальгическую песню «Всегда-всегда», словно летим сквозь звездную вселенную. Впору представить себя героем романтической комедии, произнести что-то предсказуемое, но важное, и — когда музыка достигнет кульминации — поцеловать Пенни в самом центре катка. Счастливый конец гарантирован. Если ты заблудился, скорей оглянись — я тебя жду всегда, всегда… Пенни и раньше обожала романтические спецэффекты, типа прыжков в фонтан в одежде или долгих поцелуев под проливным дождем. Она воображала, как Ричард Гир в сине-белом костюме морского офицера уносит ее с фабрики под венец, мечтала сказать Тому Крузу, что влюбилась в него с первого взгляда. Но сейчас счастливые концы нам не по зубам, мы далеки от них, как никогда. Прошло столько лет, мы друг другу почти чужие, мы просто прикидываемся, будто по-прежнему близки — каждый по своим сугубо личным, печальным причинам. Я даже не знаю, почему пришел на каток: потому что когда-то был влюблен в Пенни или просто от отчаянного одиночества и потребности в сексе, а наше прошлое позволяет мне, после всех последних обломов, надеяться на некое будущее. Но в Пенни есть что-то не от мира сего, странная она какая-то. И я не должен сейчас тут быть. Я должен вернуться домой — оплакивать отца, готовиться к собственному отцовству. И делать все возможное, чтобы оклематься от любви к Джен. Ни на что не отвлекаясь.
