Эльфрида Елинек - Пианистка
Вальтер Клеммер не может скрыть от себя тот факт, что он намерен взять свою учительницу в оборот. Он намерен последовательно добиваться ее. Клеммер со слоновьей мощью крошит на куски две кафельные плитки при мысли о том, что на этой любви он может ничего не заработать. Потом он тут же выскочит из туалета на огромной скорости, словно поезд-экспресс из арльбергского горного туннеля, выскочит на холодную зимнюю улицу, где царит здравый рассудок. На этой улице так холодно еще и потому, что Эрика Кохут не зажгла ни единого лучика надежды. Клеммер настоятельно советует этой женщине всерьез подумать о своих скромных возможностях. Ведь из-за нее молодой человек буквально разрывается на части. Их пока объединяют общие интеллектуальные интересы. А потом они вдруг исчезнут, и Клеммер будет сидеть в своей байдарке один-одинешенек.
В коридоре консерватории, уже совершенно пустом, гулко звучат его шаги. Он пружинисто прыгает со ступеньки на ступеньку, словно резиновый мяч, прыгает с ветки на ветку, и хорошее настроение, терпеливо его поджидавшее, снова возвращается к нему. За дверью класса, в котором обычно занимается Кохут, не слышно ни звука. Она иногда немного играет после окончания занятий, ведь рояль у нее дома совсем невысокого класса. Это он уже разведал. Он коротким движением нажимает на дверную ручку, чтобы просто прикоснуться к предмету, которого ежедневно касается рука учительницы, однако дверь остается холодной и хранит молчание. Она не подается ни на миллиметр, потому что заперта. Уроки закончены. Эрика уже на полпути к своей замшелой мамаше, вместе с которой они ютятся в своем гнезде, причем обе дамы непрерывно шпыняют и колотят друг друга. И все же, несмотря на это, они неразлучны, не расстаются даже во время летнего отпуска, продолжая браниться друг с другом на даче в Штирии. И это продолжается уже не один десяток лет! Совершенно ущербная ситуация для столь чуткой женщины, собственно, вовсе и не старой, если основательно прикинуть и взвесить все со всех сторон; такие вот положительные мысли о своей грядущей возлюбленной роятся в голове у Клеммера, когда он отправляется домой, к своим родителям. На сей раз он выклянчит у них особенно обильный ужин, с одной стороны, чтобы снова наполнить энергией свои резервуары, опустошенные из-за Кохут, с другой стороны, потому что завтра совсем рано утром он собирается заняться спортом. В принципе, все равно каким, но, скорее всего, он отправится в гребной клуб. Ему хочется выложиться до изнеможения, вдыхая совершенно чистый воздух, а не те испарения, которыми уже дышали до него тысячи людей: вместе с ними Клеммеру, хочется ему того или нет, приходится глотать выхлопы моторов и запахи дешевой еды, которой питаются обыватели. Он хочет вдыхать в себя всю свежесть, производимую альпийскими лесами с помощью хлорофилла. Он поедет в Штирию, в самый темный и необжитый уголок этого края. Там, рядом со старой плотиной, он спустит свою лодку на воду. Ярко-оранжевое пятно, видимое издалека, — расцветка спасательного жилета, накидки и шлема, — будет нестись между двух лесных берегов, приближаясь то к левому, то к правому, но постоянно устремляясь в одном направлении — вперед, вниз по течению горного ручья. Камни, обломки скал надо уметь обходить. Не переворачиваться! И при этом держать темп! Его товарищ по байдарочному спорту будет следовать прямо за ним, не обгоняя и не заплывая вперед. Дружба в спорте заканчивается тогда, когда друг развивает слишком опасную скорость. Друг нужен для того, чтобы помериться собственными силами с более слабым и увеличить дистанцию между ним и собой. С этой целью Вальтер Клеммер задолго до того, как отправиться на маршрут, старательно выискивает себе байдарочника из новичков. Он сам из тех, кто не любит проигрывать в музыке и спорте. Поэтому его так злит история с Кохут. Если он проигрывает в словесном поединке, он никогда не выкинет на ринг полотенце. Он гневно швыряет в лицо собеседнику пригоршню погадок, отрыгнутую кость, непереваренный клок волос, камни и сырую траву, смотрит враждебно, перебирает про себя все возражения и аргументы, оставшиеся невысказанными, и покидает ринг в ярости.
Оказавшись на улице, он вынимает из заднего кармана брюк свою любовь к фройляйн Кохут. Поскольку сейчас он совершенно случайно оказался один и ему некого побеждать в спортивной борьбе, он взбирается на самую вершину этой любви, туда, где телесное смыкается с духовным, поднимаясь словно по невидимой веревочной лестнице.
Быстрой пружинящей походкой он несется но Иоханнесгассе в сторону Кернтнерштрассе, а оттуда — к Рингу. Трамваи, ползущие по Рингу мимо здания Оперы словно динозавры, образуют на пути Клеммера естественное препятствие, миновать которое затруднительно, и поэтому он вопреки своей бесшабашности спускается но эскалатору в огромное чрево подземного перехода.
За несколько секунд до этого из подворотни вынырнула фигура Эрики Кохут. Она видит, как молодой человек проносится мимо, и идет по его следу словно львица. Ее охота невидима, неслышима и потому существует словно бы в воображении. Ей не могло быть известно, что он так долго проторчит в туалете, но она ждала его. Ждала. Он обязательно пройдет сегодня мимо нее. Он не прошел бы, если бы отправился в противоположном направлении, но он в ту сторону обычно не ходит. Эрика всегда прячется где-нибудь, где можно терпеливо ждать. Она занимает наблюдательную позицию там, где никто и не ожидает. Она аккуратно отрезает разлохмаченные края вещей, которые взрываются, детонируют или просто тихо лежат в непосредственной близости от нее, и несет обрезки к себе домой, где она в одиночку или вместе с матерью вертит их так и сяк, выискивая, не отыщутся ли застрявшие в швах крошки, остатки грязи или оторванные части тела, которые пригодны для анализа. Не осталось ли отходов жизнедеятельности других людей, по возможности еще до того, как их жизнь отправили в химчистку? Здесь многое можно отыскать и о многом проведать. Для Эрики именно эти обрезки и есть самое существенное. Обе дамы К. в одиночку или вдвоем усердно склоняются над своей домашней операционной лампой и подносят пламя свечи к остаткам материи, чтобы проверить, идет ли речь о чисто растительных или чисто животных волокнах, о суррогатной смеси или о чистом искусстве. По запаху и консистенции сожженного образца это безусловно можно определить и сокрушенно судить и рядить о том, на что сгодились бы эти обрезки.
Мать и дитя плотно сдвигают головы, словно они — единое существо, и чужая материя лежит перед ними, чтобы быть рассмотренной под лупой, лежит, надежно отделенная от своего первоначального пристанища, не касаясь их обеих, не угрожая им, однако пропитанная преступлениями других. Ей никуда не деться, как зачастую никуда не деться ученикам от административной власти со стороны их учительницы музыки, которая достает их повсюду, если только они не погружаются в бурлящие воды музыкальных занятий.
![Эльфрида Елинек - Перед закрытой дверью [Die Ausgesperrten ru]](/uploads/posts/books/124800/124800.jpg)