Мария Метлицкая - Испытание медными трубами (сборник)
А Дементьев попивал. Считал, что жизнь не удалась – полная разруха. И вылезать из этого дерьма не было ни сил, ни желания. Борька приезжал, смотрел на него с жалостью и укоризной, тяжело вздыхал и говорил:
– Я, Витьк, тоже водочку люблю. Под настроение и хорошую закуску. Но я никогда не сопьюсь – гены. Еврей-алкоголик – нонсенс. Дед Борух в день выпивал два стакана водки – и так до конца жизни. А у тебя другие гены. И папаша был пьяницей. Так что край, Витька, близок. Еще пара шагов. Ты знаешь, я людям нотации не читаю – не в моих правилах. Каждый живет, как хочет. Но мне, как другу, на это смотреть не просто. Сделай выводы.
– Мне уйти? – усмехался Дементьев. – Да я не в обиде. Ты и так мою опухшую рожу долго терпел. Понимаю – обрыдло. Я уйду, Борька. Уйду.
– Да живи! Ты мне жить не мешаешь. Только на работу попробуй устроиться. Может, меньше бухать будешь.
На работу не брали, во всяком случае, на приличную. Оно и понятно. Борька устроил его в общество охотников и рыболовов охранником. Денег, понятное дело, копейки, но на колбасу и хлеб хватает. И на пузырь, кстати, тоже.
Однажды он поехал на свою квартиру. Дверь открыл толстый, лысый мужик с голым пузом и в растянутых трениках.
– Тебе кого? – неласково спросил мужик, почесывая волосатое пузо.
– Ольгу позови, – сказал Дементьев.
– А, понял! – Мужик крикнул: – Люлек, здесь твой бывший нарисовался.
В коридор выскочила Ольга – располневшая, с короткой стрижкой, в тесном и грязноватом халате.
– Чего явился? – спросила она.
– Ласковая моя! – усмехнулся Дементьев и добавил резко: – Сына покажи!
Бывшая жена вскинула подбородок, поставила ноги на ширину плеч, руки, естественно, в боки.
– Сына, значит, – прошипела она. – А ты-то какое к нему имеешь отношение? Ты хоть на копейку ему конфетку за эти годы принес? Пару трусов купил? Алименты платил? А теперь о сыне вспомнил? – Ольга двинулась на него грудью.
Дементьев отступил шаг к двери, однако хрипло повторил:
– Ваньку покажи.
– А нету Ваньки. В деревне он, с мамой. И был бы – не увидел.
– В общем так, милая, – медленно проговорил Дементьев. – Квартирку придется разменять. В коммуналку поедешь. К соседям и тараканам. Маму можешь с собой прихватить и это чмо тоже. – Он кивнул на Ольгиного хахаля. – За Ваньку в суде буду бороться. Не сомневайся. Кончилась твоя вольготная жизнь, птица моя. – Он достал из пачки сигарету и закурил.
Пузан вынес ему из кухни пепельницу. Ольга стояла бледная как полотно. Все молчали. Потом Ольга пришла в себя.
– Значит так, – спокойно сказала она. – Ваньку тебе не видать как своих ушей. За три года ни копейки алиментов. Ты безработный пьяница. Бомж. – Она улыбнулась. – А квартирку, – тут ее улыбка стала приторно-сладкой, – попробуй разменяй. Только я в суде докажу, что ты за все эти годы ни копейки не заплатил. И все соседи подтвердят, что ты меня бросил с грудным ребенком. И что с работы за пьянку вылетел. А потом, ты меня знаешь, Дементьев. – Она подошла к нему вплотную. – Ни пяди, слышишь. Ни пяди. Даже лучше не суйся. Не мешай жить. Съем и не подавлюсь. Ты же меня знаешь, – повторила она.
– Вещи отдай, – прохрипел Дементьев. – Мамины фотографии.
Ольга открыла шкаф и бросила к его ногам давно собранную сумку. Он поднял ее с пола и вышел прочь.
Через полгода, сильно смущаясь, Борька сказал, что в его жизни намечаются серьезные перемены. Он долго мямлил и наконец разродился. Дело было в том, что заядлый холостяк Борька влюбился и надумал жениться. Дамой его сердца оказалась тихая, серая мышка по имени Соня. Учительница музыки. Соня ждала ребенка.
– Понял, – сказал Дементьев. – Сколько времени на сборы?
Борька отчаянно замотал головой:
– О чем ты говоришь?
– Ну я же не полный дебил, Шапиро! Ты и так сделал для меня то, что родной отец не сделает. Уберусь в три дня, обещаю.
Борька сидел на диване, уронив голову в руки.
– Слушай, Витька, – наконец проговорил он. – Тут такая тема… – Он почесал косматый затылок. – Можешь жить, короче, на дачке в Удельной. – И Борька поднял глаза на друга. – Дачка небольшая, но теплая. Есть газ и голландская печь. Вода, правда, на улице и сортир тоже. Да, в полу щели. Утеплишь – в сарае валяются куски старого ковролина. Кастрюли, сковородки и всей кухонной дребедени там навалом. Одеяла и подушки тоже есть. Постельное белье возьмешь отсюда. У деда был огород, но сейчас все, конечно, в бурьяне. И огородник из тебя – как из говна пуля. Но захочешь выжить… Короче, все в твоих руках. – Борька встал, подошел к Дементьеву и похлопал его по плечу.
Дементьев сидел на стуле, опустив голову. Когда к нему подошел Борька, он встал и обнял его. Горло сжало спазмом.
– Спасибо, тебе, брат. Не люблю сопли разводить, но ближе тебя у меня никого нет. Всю жизнь ты меня вытаскиваешь и спасаешь.
Они крепко, по-мужски, обнялись.
Через два дня Дементьев сошел не перрон станции Удельная. Присел на скамеечку, закурил и оглянулся вокруг. Синее небо, зеленые сосны. Тишина и благодать. Счастье, короче. Он легко поднялся со скамейки, подхватил чемодан и направился на поиски Борькиного дома. На ветхом от времени штакетнике висела проржавевшая табличка с номером дома. Из-за густого, заросшего сада, дома почти не было видно. Он толкнул калитку, и она легко поддалась. К дому вела тропинка – узкая, заросшая и извилистая. Дом находился в самой глубине участка. Подойдя к нему, Дементьев остановился и присвистнул. Дом был небольшой, потемневший от времени, с разбитым и шатким крыльцом и большими окнами, с осыпавшейся краской на рамах. Он вставил большой, старый, ржавый ключ в замок и с трудом провернул его. Дверь, разбухшая от времени, поддалась с трудом. Он вошел в темный коридор и попытался нашарить кнопку выключателя. Под потолком неярко вспыхнула лампочка Ильича. Он огляделся: большой кованый сундук, заваленный газетами, несколько пар старых резиновых сапог, одни кирзачи, рваные плетеные корзины. Он прошел в комнату. Две железные кровати с панцирными сетками и свернутыми полосатыми матрасами. Дубовый круглый стол. Несколько венских стульев. Старый массивный гардероб с потемневшим зеркалом. Торшер с прожженным абажуром. Над столом – еще абажур, оранжевый, шелковый, с кистями. На окнах серые от времени и пыли занавески. Он прошел на кухню: пластиковый серый стол, три табуретки, маленький пузатый «Саратов». Газовая плита, полки с посудой. Еще одна узкая комнатка, видимо, спальня Борькиных родителей – с диваном и старым телевизором «Рекорд», наверняка не работающим. Он поднялся по узкой, шаткой лестнице на второй этаж: мансарда со скошенными стенами и круглым окном, кровать, письменный стол, железная дорога на полу, металлическая пожарная машина. Понятно – Борькины владения. Дементьев спустился на первый этаж и распахнул окна. В дом ворвался свежий ветерок. Он сел за стол, закурил и подумал, что абсолютно счастлив – давно забытое ощущение. Он расстелил пахнущий прелостью матрас, достал из шкафа подушку, одеяло и лег на кровать. Металлическая сетка жалобно скрипнула. «Все завтра, – подумал он. – Все завтра, и уборка, и обустройство». Дел было по горло, но его это не пугало, а, наоборот, почему-то радовало. Он вздохнул, перевернулся с боку на бок и моментально уснул.
