Халед Хоссейни - И эхо летит по горам
— Отымел одну голландку, — говорит Тимур. — Которая с вечеринки.
Идрис отрывает голову от иллюминатора. Он любовался столпившимися далеко внизу мягкими бурыми вершинами Гиндукуша. Поворачивается к Тимуру, тот сидит у прохода.
— Брюнетка. Закинулся витамином V и гонял ее до самого утреннего призыва на молитву.
— Иисусе. Ты когда-нибудь вырастешь? — спрашивает Идрис, раздраженный тем, что Тимур опять обременил его знанием о своих проделках, неверности, гротескном общажном фиглярстве.
Тимур ухмыляется:
— Помни, братец, что случилось в Кабуле…
— Умоляю, не договаривай.
Тимур хохочет.
Где-то в хвосте самолета что-то празднуют. Кто-то поет на пуштунском, кто-то стучит в пластиковую тарелку, как в бубен.
— С ума сойти, — бормочет Тимур. — Мы напоролись на старого Наби. Иисусе.
Идрис извлекает прибереженную в нагрудном кармане таблетку снотворного и глотает ее, не запивая.
— Я через месяц опять приеду, — говорит Тимур, скрещивая руки на груди, закрывая глаза. — Может, и потом еще пару раз, но вроде все на мази.
— Ты доверяешь этому Фаруку?
— Ни хера. Потому и возвращаюсь.
Фарук — нанятый Тимуром юрист. Он специализируется на том, что помогает сбежавшим афганцам восстановить права на их собственность в Кабуле. Тимур болтает о том, какие бумажки Фаруку предстоит собрать, и о судье, который, есть надежда, будет вести слушанья, — он троюродный брат жены Фарука. Идрис вновь прижимается виском к окну, ждет, когда подействует снотворное.
— Идрис? — тихонько говорит Тимур.
— Да.
— Во мы насмотрелись-то грустной херни, а?
Ты — сама проницательность, братан.
— Ага, — говорит Идрис.
Скоро голова у Идриса начинает гудеть, в глазах плывет. Засыпая, он думает о прощании с Роши: как он держал ее за пальцы и говорил, что они еще обязательно увидятся, и как она тихонько, почти неслышно плакала ему в живот.
По дороге из аэропорта Сан-Франциско Идрис с нежностью вспоминает психованный хаос кабульского автовождения. Так странно вести «лексус» на юг по аккуратным полосам трассы 101 — без выбоин, кругом такие услужливые дорожные знаки, все вежливые, сигналят, пропускают. Он улыбается при мысли о бесшабашных подростках-таксистах, которым они с Тимуром вверяли в Кабуле свои жизни.
Нахиль — на пассажирском сиденье, заваливает его вопросами. В Кабуле безопасно? Как еда? Он не болел? Он все сфотографировал и снял на видео? Он в ответ очень старается. Описывает ей разбомбленные школы, бездомных, обитающих в зданиях без крыш, нищих, грязь, ненадежное электричество, но это все равно что описывать музыку. Он не может вдохнуть в это жизнь. Живые, потрясающие нюансы Кабула — спортзал для бодибилдинга среди руин, к примеру, с картиной, изображающей Шварценеггера, в витрине. Такие детали бегут его, и его рассказы получаются общими, пресными, как репортажи «Ассошиэйтед Пресс».
Мальчишки на заднем сиденье поддакивают и слушают — или, по крайней мере, делают вид, но недолго. Идрис чувствует их скуку. Тут Заби, которому восемь, просит Нахиль включить кино. Лемар, на два года старше, пытается слушать чуть дольше, но вскоре до Идриса доносится гудение гоночных машинок с его консоли «Нинтендо».
— Что с вами такое, мальчики? — одергивает их Нахиль. — Отец вернулся из Кабула. Вам разве не интересно? Никаких нет к нему вопросов?
— Да ладно, — говорит Идрис. — Пусть играют.
Но его и впрямь раздражает отсутствие у них интереса, беспечное презрение к непроизвольности генетической лотереи, что даровала им их жизнь — лучше, чем у многих. Он ощущает раскол между собой и своей семьей, включая Нахиль, чьи вопросы о поездке сводятся к ресторанам и недостатку санитарных удобств в домах. Он смотрит на них с укором — так местные смотрели, должно быть, на него, когда он только приехал в Кабул.
— Умираю от голода, — говорит он.
— Чего тебе больше хочется? — спрашивает Нахиль. — Суси? Итальянское? Тут новую закусочную открыли около Оукриджа.
— Давай афганское, — говорит он.
Они едут в «Кебаб-хаус Эйба» в восточную часть Сан-Хосе, рядом со старым блошиным рынком на Берриэссе. Хозяин заведения Абдулла — седовласый человек слегка за шестьдесят, с подкрученными вверх усами и сильными на вид руками. Идрис пользует и его самого, и его жену. Семья входит в ресторан, и Абдулла машет им из-за кассы. «Кебаб-хаус Эйба» — маленькое семейное дело. Тут всего восемь столиков, накрытых частенько липкими виниловыми скатертями, меню заламинированы, на стенах постеры с Афганистаном, в углу старый автомат с газировкой. Абдулла встречает гостей, пробивает чеки, убирает. Его жена Султана — в кухне, она — главная волшебница. Идрису ее сейчас видно — склоняется над чем-то, волосы убраны под сетчатую шапочку, глаза прищурены от пара. Они с Абдуллой поженились в Пакистане в конце 1970-х, рассказали они Идрису, после того как коммунисты вошли в страну. В 1982-м им дали убежище в США — в тот год, когда у них родилась дочка, Пари.
Это она сейчас принимает заказы. Пари — дружелюбная и вежливая, у нее материна светлая кожа и тот же свет выдержки в глазах. У нее до странного непропорциональное тело: худая и грациозная в верхней части корпуса, ниже талии она отягощена обширным тазом, могучими бедрами и широкими лодыжками. На ней традиционная просторная юбка.
Идрис и Нахиль заказывают баранину с бурым рисом и болани. Мальчишки выбирают чапли-кебабы — самое близкое к гамбургерам из всего, что есть в меню. Пока они ждут заказ, Заби рассказывает Идрису, что его футбольная команда выбилась в финал. Он сам играет правым нападающим. Матч — в воскресенье. Лемар говорит, что у него гитарный концерт в субботу.
— Что играешь? — вяло спрашивает Идрис, ощущая, как его накрывает разница часовых поясов.
— «Крась черным».
— Очень круто.
— Не уверена я, что ты достаточно отрепетировал, — осторожно выговаривает ему Нахиль.
Лемар роняет бумажную салфетку, которую только что вертел.
— Мам! Да ладно? Ты же видишь, как я весь день занят? У меня столько дел!
В середине их трапезы к столу подходит Абдулла, поздороваться, утирает руки о фартук, повязанный на талии. Спрашивает, как им все нравится, может ли он еще что-нибудь предложить.
Идрис говорит ему, что они с Тимуром только что вернулись из Кабула.
— Как дела у Тимура-джан? — спрашивает Абдулла.
— Как всегда — неправедные.
Абдулла улыбается. Идрис знает, как Абдулле нравится Тимур.
— А как дела по кебабной части?
