Лев Сокольников - Polska
По молодости, а стало быть и по глупости, возражал с соответствующим жаром, но с возрастом жар в защите поляков ослабевал: "чёрт с вами, дураками, думайте, как хотите! Может, другие поколения доживут до понимания, что вечно держать поляков за врагов — быть большими дураками"!
Как зло шутит время! Закончив "успешное строительство социализма" бывшие советские граждане вдруг увидели, что после "напряжённого труда" зады у них того…не совсем прикрыты. Осознав столь печальный факт, задумались, как и прежде без пользы от задумчивости над любимым национальным" вопросом: "что делать?" Это наш вопрос, не польский, поляки всегда знали, что им делать, и делали. Вот тогда-то вчерашние "стойкие советские" граждане вспомнили о поляках и как они умеют торговать, а вспомнивши — кинулись большими косяками в Польшу учиться "спекулятивному делу".
После быстрого обучения занятию торговлей, соотечественникам для практики понадобились товары, и они опять кинулись в Польшу!
И ничего! Никому "за державу не было обидно" не в пример персонажу "культового" фильма отечественных космонавтов. Много веков знали поговорку о колодце и о том, что не нужно с ним делать, но всё же делали! Кто-нибудь из соотечественников перед поляками извинился за прошлое? Ещё чего! Слишком много для них будет! Ну-ну. Может ещё что-то в будущем случиться с нами такое, от чего спасать нас будут поляки? Можно глупого избавить от его же глупости?
Отечественные "челноки" мотались в Польшу, но выказывали недовольство поляками: "хитрые". Поправок "умные" не было. Никто не задумался: "если хитрые — отойдите от них в сторону и займитесь поиском простаков, кои проще вас. Глядишь — с теми всё будет иначе"! Оставьте "спекулянтов" в покое! Зачем насилие над собой делаешь? Если поляк противен, то почему прёшься к нему за шмотками? Предать убеждения разве меньшее предательство, чем какое-то другое?
Глава 27.
Великий актёр.
Как-то на "нашей" улице появился удивительный человек непонятного возраста, дико одетый, босой и в шляпе. Но лицо умное.
Человек веселил публику окрестных домов тем, что, получив рюмку-другую вина, начинал представленье: подходил к какой-нибудь даме из зрителей и приглашал на танец. Та отказывалась, но человек жестами изображал её согласие и начинал вальсировать с невидимой дамой, ведя её левой рукой, а правой аккомпанируя себе на расчёске с фольгой. Да, он вальсировал с невидимой женщиной, и номер "танец с невидимкой" поразил навсегда: я видел даму там, где её не было! Кончался номер с танцем, и зрители аплодировали. Наливали артисту ещё рюмку, и он отрабатывал выпитое тем, что изображал скрипача: зажимал простую палку, как скрипку, подбородком, а правой рукой, как и положено, в игре на скрипке, водил невидимым смычком. И одновременно бурно и быстро вальсировал, умышленно поднимая пыль босыми ногами. Иногда он кого-либо толкал из зрителей, показывая, что круг для танцев тесен, извинялся быстрым снятием шляпы и продолжал танец.
Это был первый "мим", коего видел "вживую" и запомнил его навсегда! Боже милостивый, даруй вечное упокоение этой гениальной и прекрасной актёрской душе! Да, может, кто-то и считал его дурачком, кои бывают среди любого народа, но для меня это был первый настоящий актёр! Очень талантливый, беспредельно талантливый! Вот он, вживую! И почему мы скоры в определении "дурачок"!? Он был умнее всех, кто любовался его даром! Я видел, как многие из почитателей его таланта вполне серьёзно с ним о чём-то говорили, и как он, не менее серьёзно, им отвечал. Удивительное сочетание мудрости и шутовства! Ручаюсь за свои воспоминания о том человеке! Да что я! Его знал весь город! Имя у него было, а вот какое — не знаю. Почему бы не спросить тогда!? Ведь я его полюбил сразу, номера, подобные его номерам, я так никогда более в жизни и не видел ни у одного из актёров! Его, я уверен, помнят жители тех кварталов, и если попаду в Люблин — спрошу о нём и помяну рюмкой вина его большую актёрскую душу.
В один из дней на улице появился советский танк. Военный в комбинезоне горелкой резал металл на передней части машины, и было необыкновенно интересно смотреть на его работу. Смотрел долго, пока не заболели глаза. Это была первая встреча с" бензорезом" и он поразил: от маленького и шипящего огненного голубого кинжальчика, на землю перед ногами человека в комбинезоне миллионами капель проливался металл.
Недалёко от "нашего" дома поселились советские солдаты украинской национальности. Обязан упомянуть их национальность: если бы упомянул только "советских солдат", то было бы непонятно, почему они пели украинские песни.
Каждый вечер, перед заходом солнца, пять, или шесть человек выходили на улицу, чинно садились на лавочку перед домом и "заспэвалы":
"Ихалы козаки з Дону до дому
Спiдманулы Галю, повэзлы з собою!"…
Далее музыкальное произведение повествовало о том, "як ции казаки привязалы Галю толстыми…" — а вот чем — так до сего дня не выяснил. В песне было много обещаний глупой Гале, что "тобi крашчэ будэ, чем у рiдной мамы"… В итоге "козаки" добились своего:
" Галю согласилась
на воз погрузылась
Повызлы Галю…"
Почему дело с Галей приняло скверный оборот — и это понять не мог:
"… Запалыли сосну яркими огнями,
Сосна догораэ, Галю вспоминаэ…"
Жуткая сцена со сжиганием молодой девушки мешала жить! Тогда, разумеется, не мог осмыслить чушь, что содержалась в словах песни: "…сосна догораэ, Галю вспоминаэ…"На тогда финальные слова песни были утешением: если сосна сгорела, а Галя всё же продолжает "вспоминать" — то, может, этим и отделалась? "Казаки" для страху "запалыли" другую сосну, не ту, к которой привязали девушку? Зачем, почему её сожгли — было непонятно. Разговоров о сожженных тогда было много, их хватало и без сгоревшей Гали из песни. Песен о сожженных людях в "Кобет Майданек пекло" никто не пел, и в скорости ежевечернее сжигание Гали перестало впечатлять. Музыкальная грусть в исполнении советских украино-язычных солдат была непонятна. И почему они пели на улице? Почему не в помещении? Почему надо было грустить публично? Нагонять тоску на поляков из окрестных домов? Грусти себе на здоровье где-нибудь в укромном уголке, сколько влезет! Но за каким лядом это делаете на улице чужого города? Танцы человека, что забавлял своих соотечественников за рюмку вина, были для меня интереснее и веселее, чем слаженное хоровое нытьё "про Галю" доблестных советских солдат. И опять сравнение: немецкие оккупанты в основном грустили с применением губной гармоники, и каждый мог грустить в одиночку, а у нас — только грусть хором! Принципиальная разница, из-за которой и стоило начинать войну.
До сих пор удивляет в самом себе такое: ну, скажите, почему не могу забыть ненавистные песни врагов? Мелодий немного, три, или четыре, но они сидят в моей памяти прочно и надёжно, как неизлечимая болезнь? Отчего? Неужели во мне, как и у отца, сидят гены коллаборациониста? Вражеского пособника? Почему нравятся поляки, кои постоянно мечтают меня "обвести вокруг пальца"? Почему нам, дуракам русским, нравятся цыгане? Почему и отчего мы начинаем дёргаться, как "в пляске святого Витта", при звуках "цыганочки"?
Моя лагерная мечта сбылась: целыми днями шлялся по городу, и впервые познакомился с таким величайшим изобретением, как кинематограф. Не помню, как забрёл первый раз в польский кинотеатр и не помню, как меня пропустила в зрительный зал открывшегося кинотеатра пожилая пани-контролёр. Без пенёнзев. А ведь "пенязи" — старославянское слово, означающее "платёжные средства".
Сегодня думаю, что кинотеатры Люблина не закрывались и в оккупацию. Название первого польского фильма не знаю, неграмотный был, но содержание одного, по непонятной причине запомнившегося эпизода, помню и сейчас: молодой человек при помощи чайной ложки устраивает гадание о собственной женитьбе. Фильм со звуком, польская речь, я её уже понимаю на 50 процентов, и молодой человек говорит с ударениями в понятных словах совсем не так, как у меня:
— ЕжлИ лОжечка падает так — и кладёт на скатерть ложку круглой частью вверх — женюсь, а если так — нет! — и с этими словами бьет пальцем по широкой части ложки. Та летит со стола, за которым сидит парень, в соседнюю комнату через открытую дверь и ударяет в лоб какого-то пожилого человека. В том же фильме были и трагические кадры со стрельбой из пистолета, женщиной в гробу, рыдания в зале и конец фильма.
Тогда в зале кинотеатра города Люблина мне было девять лет. Сейчас — семьдесят. Почему и зачем я помню кадры того польского фильма?
Глава 28. Второе переселение.
Никак не могу обойти стороной прописную истину: "счастье всегда короче беды".
Заявился владелец квартиры, и, руководствуясь поговоркой "с чужого коня и посреди грязи слезешь", мы удалились. Тихо и культурно, по-европейски, с извинениями и благодарностями. Отец, милый и родной отец, предатель и коллаборационист по совместительству, на окраине города нашёл маленький двухэтажный магазин, владелец которого по неизвестной причине отсутствовал. Многие тогда снимались с места и уходили на запад. Были у владельца магазина основания не дожидаться освободителей от фашистского рабства — это мне неизвестно, но если судить по магазину, то особой величиной во времена оккупации Польши он не был. Как я понял сейчас, ему тогда ничего не грозило, никто не стал бы его трогать и ущемлять, но какие причины заставили человека впасть в панику и кинуться в бега — кто теперь об этом знает? Один ли он таким был в Польше? Может, его брат был офицером польской армии и "загинел", сгинул в Катыни? Сколько поляков бежало от новой, приближающейся с востока, Катыни? Были у них причины так же крепко "любить" освободителей, как и ненавидеть оккупантов? Есть такая статистика?
