Андрей Шляхов - Приемное отделение
«Побаловаться» Боткин произносил радостно-доверчиво, как ребенок. Ольга Борисовна поймала себя на мысли о том, что прогулка в обществе Боткина ей, в общем-то, нравится. Нормальная такая прогулка. Кавалера, правда, иногда заносит, вон как недавно с историей про бутылку, но лучше слушать какую-нибудь путаную историю, чем безудержное бахвальство на тему «какойякрутойэтожепростопредставитьневозможно». Хвастунов Ольга Борисовна не любила — толку от них никакого, одно сотрясение воздуха.
А Боткин в целом ничего, то есть вполне. Такими, наверное, были мужчины в девятнадцатом веке, которые не форсировали события, боясь обидеть своих избранниц, а терпеливо ждали, пока женщина не подаст им знак, не выразит каким-то образом свое согласие или благоволение. Они были способны ждать годами… Или это чисто литературное преувеличение? Годы — это очень долго, так и вся жизнь пройдет. Но все же они отличались от современных мужчин, которые на первом свидании уже тащат женщину в койку. Постепенно исчезает даже неуклюжая маскировка типа: «Пойдем ко мне, послушаем музыку». Теперь говорят откровенно: «Я хочу тебя, пошли, займемся любовью, презервативы у меня есть». Вот и вся романтика. Ольга Борисовна не была ханжой, не страдала избыточной романтичностью, ничего не имела против секса на первом свидании (если мужчина понравился, то почему бы и нет?), но реагировала крайне негативно, если чувствовала или понимала, что кавалеру нужно «только это». Тогда она не просто обламывала отказом, но и старалась высмеять побольнее. Получалось очень действенно и эффективно, правда, некоторые обижались чуть ли не на всю оставшуюся жизнь. Так, например, доцент Паряев с кафедры госпитальной хирургии уже четвертый год в упор не замечал Ольгу Борисовну, а когда пару раз возникали какие-то рабочие вопросы, решал их с привлечением третьих лиц. Сам виноват, сам напросился, пригласил в какой-то второразрядный кабак, вроде как декларировал если не серьезные намерения, то какой-то человеческий интерес, а сразу после возжелал в машине орального секса. Причем намекал очень прозрачно — тормознул в укромном месте и расстегнул ширинку. Ольга Борисовна покосилась на торчащее паряевское достоинство и сказала: «Ты бы, Олежек, пришил себе что-нибудь повнушительнее вместо этого стручка, хирург как-никак».
В таверне, оказавшейся довольно милым подвальчиком с хорошей вентиляцией и совсем не центровыми ценами, Ольге Борисовне почти понравилось. Немного подкачала официантка — тормозила по ходу, а в конце перепутала и вместо двойного эспрессо принесла Ольге Борисовне капучино, но впечатления от вечера ей испортить не удалось. Боткин оказался на высоте — ел интеллигентно, ножом и вилкой (привет Карлсону!), полотняную салфетку с колен ко рту не тягал, обходился бумажными, показательных раскопок зубочисткой не устраивал. Многие почему-то думают, что если уж зубочистки стоят на столе, то пользоваться ими можно в открытую, как вилкой. Взял в руку, раскрыл рот и давай шуруй.
За едой большей частью разговаривали на гастрономические темы. Очень гармонично — за едой о еде. Сначала Боткин рассказывал о том, как готовят уху в Мышкине и какие в этом деле могут быть варианты. Рассказывал вкусно, интересно, с отступлениями на рыбные темы. Оказалось, что он довольно-таки сведущ в кулинарии, может не только супы варить, но и плов приготовить и пироги-расстегаи печь. Надо же, какой хозяйственный.
С ухи разговор перескочил на город Мышкин и его окрестности, так что к концу вечера Ольга Борисовна чувствовала себя только что вернувшейся оттуда. Слегка разомлев от еды и красного вина, Ольга Борисовна слушала Боткина и попутно прикидывала в уме возможность, то есть целесообразность, продолжения общения и развития отношений. Она любила делать это на первом свидании — наблюдала, оценивала и делала выводы. Товар лицом — и дело с концом.
По обыкновению, начала с минусов.
Первое — не боец, то есть не карьерист, не стяжатель и совершенно без амбиций. Человек, довольный своим местом в жизни, никогда никуда не продвинется, поскольку у него нет к этому стимулов. Однако стимулы можно, того… привить. Раскрыть новые горизонты, убедить, раззадорить. Не факт, что все получится, фактор личности это фактор личности, но попробовать можно. Если, конечно, нужно.
Второе — простоват, то есть провинциален. Но это проходит со временем, и не таких пентюхов Москва обтесывала.
Третье — идеалист. Это не лечится, но в конце концов людей без недостатков не бывает. С идеализмом можно смириться, если тебе его никто не навязывает.
А вот дальше пошли плюсы.
Первый — не боец, а значит, не лидер, то есть главенство оспаривать не станет. В отношениях с мужчинами Ольга Борисовна всегда стремилась доминировать, властвовать, образно говоря — играть первую скрипку. Не исключено, что именно поэтому эти отношения вечно не складывались, а если и складывались поначалу, то очень скоро заканчивались ничем. Возможности подчиниться, уступить, руководствоваться хоть в чем-то чужим мнением, пусть это даже и мнение близкого человека, Ольга Борисовна не допускала. Прозвище «Я сама» как приклеилось к ней еще в детском садике, так и сохранилось до одиннадцатого класса.
Второе — видно, что порядочный человек, из тех, к кому в бане можно спиной поворачиваться. Крайне ценное качество в наше шебутное время. Пусть звезд с неба не хватает, но и подвести не подведет. Во всяком случае, складывалось такое мнение.
Третье — Боткин был уютный, как домашний кот. Уютный, приятный, весь какой-то комфортный. В качестве подчиненного он, конечно же, раздражал иногда своей оригинальной неповторимостью, а вот сейчас, в нерабочей обстановке, вызывал только положительные эмоции. И в постели он, наверное, ласковый… не «спортсмен». «Спортсменами» Ольга Борисовна называла любовников, делавших свое дело — бесстрастно и методично, словно заведенные, то есть неживые. По большому счету, от вибратора «спортсмен» мало чем отличается, разве что самомнением. Непомерным и необоснованным. Все «спортсмены» считают себя суперскими любовниками, и ни фига их не переубедишь…
По итогам аналитического разбора Боткин получил твердую четверку. «А что? — подумала Ольга Борисовна, благосклонно глядя на своего кавалера. — Почему бы и нет?»
Лет восемь назад она вряд ли смогла всерьез воспринять Боткина. Но, как сказал Есенин, «года меняют лица — другой на них ложится свет». Опять же, прожитые годы добавляют ума и убавляют число возможных кандидатур.
— В стекольной мастерской при нашем доме народных ремесел работает совершенно уникальный мастер, — увлеченно рассказывал Боткин, совершенно не догадываясь о том, что в это самое время его, можно сказать, раскладывают на атомы, изучают, оценивают и в итоге одобряют. — Может выдуть из стекла все, что угодно…
— А как правильно называются жители Мышкина? — перебила Ольга Борисовна, отвлекаясь от своих дум.
— Мышкинцы, — немного удивленно ответил Боткин. — Мышкинец или мышкинка. У нас просто, не то что в Угличе.
— А что в Угличе? — заинтересовалась Ольга Борисовна.
— По-правильному тамошние жители называются угличанами, но некоторые путают и называют их то угличами, то угличцами, — объяснил Боткин. — Если нет уверенности, то, на мой взгляд, проще сказать «жители. Углича», по крайней мере, никому обидно не будет.
За кофе Боткин спросил:
— Вы… ты… — переход на «ты», судя по всему, дался ему нелегко, и он все никак не мог привыкнуть, — поэзию любите?
— Иногда, — честно ответила Ольга Борисовна, совсем не считавшая себя любительницей поэзии, — если к месту.
— К месту, к месту, — закивал Боткин. — Сейчас, например, вот это, из Северянина, очень к месту: «Ты ласточек рисуешь на меню, взбивая сливки к тертому каштану. За это я тебе не изменю и никогда любить не перестану. Все жирное, что угрожает стану, в загоне у тебя. Я не виню, что петуха ты знаешь по Ростану…»
О поэте Северянине Ольга Борисовна что-то слышала. Серебряный век, футуристы и все такое. И еще в его честь назвали платформу, что недалеко от шестьдесят пятой больницы. А может, и не в его честь?
— «…И вовсе ты не знаешь про свинью. Зато когда твой фаворит — арабчик подаст с икрою паюсною рябчик, кувшин Шабли и стерлядь из Шексны. Пикантно сжав утонченные ноздри, ты вздрогнешь так, что улыбнутся сестры, приняв ту дрожь за веянье весны…»[9]
Ольга Борисовна нашла стихотворение совершенно неуместным, тем более что сегодня она позволила себе добрый кусок мяса, запеченного с грибами, хотя, конечно, всего жирного, что угрожает стану, она старалась избегать. По возможности. Не столько для того, чтобы похудеть, сколько для того, чтобы не поправиться. Набрать легко, сбросить трудно — это все знают.
Но в целом стихи отлично вписывались в программу первого свидания. В меру романтично и совсем не пошло. В один момент Ольгой Борисовной овладело искушение прочесть что-нибудь в ответ, но она быстро взяла себя в руки. Хотя бы потому, что навскидку могла прочесть лишь «Отговорила роща золотая березовым, веселым языком…» или «Я помню чудное мгновенье». Первое было бы уместно под расставание, а второе могло читаться только от мужского имени.
