Дубравка Угрешич - Форсирование романа-реки
– Не думаю. Скорее всего он действительно ждет вас в Белграде, – сказала девушка и перевернула страницу с посвящением. – Я обязательно прочитаю вашу книгу, честное слово… – продолжала она, изображая серьезность. Сапожников снова потянулся к пакету под столом.
– Слушай, Аня…
– Что теперь? – засмеялась девушка. Сапожников вытащил руку из пакета и нервозно забарабанил по столу.
– А почему ты все время смеешься, а? Слушай, ты уверена, что у тебя нет иголки с ниткой?
– Нет, – сказала девушка, пожала плечами, дунула на свою челку, закатила глаза и рассмеялась.
– Смейся, смейся… – пробормотал Сапожников и опять сунул руку в пакет. Теперь он двумя пальцами вынул коробочку и бережно положил ее перед девушкой.
– И это тебе.
– Еще что-то?! – воскликнула девушка и открыла коробочку. Там были мужские часы.
– Но у меня есть часы, – показала девушка свои часы и щелкнула пальцем по циферблату. – Они даже идут.
– Бери. Я их взял на всякий случай, думал, если познакомлюсь с какими-нибудь…
– Людьми… – перебила девушка весело. – Ох, Витя, да вы просто фокусник! Что там у вас еще в ваших пакетах под столом? Отвечайте! – добавила она, изображая строгость. Сапожников вдруг сник и вздохнул.
– Эгей, что случилось? – спросила девушка примирительно.
– Ничего… – махнул рукой Сапожников и опять посмотрел на летное поле.
– Ну-ка веселее. Я угощаю еще одной водкой, идет?! – Сапожников растроганно кивнул головой и глубоко задумался. Официант принес водку быстро. Сапожников опять, охватив рюмку всей пятерней, повозил ее по столу, а потом резким движением вылил содержимое себе в горло.
– Мы тоже люди, – сообщил он куда-то в сторону взлетной полосы, заканчивая, таким образом, вслух свой внутренний протест против неизвестно чего, и оторвал пуговицу таким страстным и решительным движением, словно это была не пуговица, а его собственное сердце. Девушке на миг показалось, что он и пуговицу положит перед ней, но Сапожников сунул ее в карман. Тут они услышали, что пассажиров, вылетающих через Белград в Москву, просят пройти к выходу номер четыре. Сапожников принялся собирать свои пакеты, но девушка, опустив на нос очки, попросила:
– Подождите минутку…
Она быстро вернулась с маленьким свертком в руке.
– А это вам, – сказала она и чмокнула Сапожникова в щеку.
– Аня, да ты что, не надо было… – смущенно пробормотал Сапожников.
– Ну, теперь пора, – сказала девушка, дружески толкнула Сапожникова локтем, и он послушно последовал за ней.
Девушка выскочила из здания аэропорта и подняла руку, подзывая такси. Заметив на своей руке двое часов, мужские и женские, она рассмеялась и весело замахала рукой, как будто звякая невидимыми браслетами.
– Вижу, вижу! Что вы так размахались, – недовольно пробурчал таксист, открывая дверцу.
Виктор Сапожников дисциплинированно стоял в очереди перед выходом номер четыре и взглядом искал Трошина. Может, действительно ждет меня в Белграде? – подумал он, вздохнул, и в этот момент его взгляд остановился на телефоне-автомате. Сапожников помрачнел, нерешительно вышел из очереди и направился к телефону.
– Да… Он не появился… Не знаю… Мне кажется, он был с какой-то австрийской журналисткой… Сабина… Да… Не знаю… Не за что… Это мой долг… Да…
Сапожников повесил трубку и снова вернулся в очередь. Озираясь вокруг, он вдруг вспомнил девушкин подарок и сунул руку в один из пакетов. В мягкой бумаге он нащупал большой свежий сэндвич.
– Вот это человек… – растроганно подумал Сапожников и откусил. Сэндвич был божественным.
7
Пройдя паспортный контроль, Жан-Поль Флогю и сопровождавший его Рауль оглянулись еще раз. Жан-Поль приветственно помахал рукой. Прша помахал в ответ. И одновременно этой машущей рукой он словно стер с лица маску официанта, то выражение сдержанной любезности, которое он носил на лице все это время. Впервые за последние дня четыре Прша почувствовал, что устал. Он сел на первый попавшийся пластмассовый стул и остался сидеть как прикованный. Ему была приятна и сладкая усталость в теле, и то, что он сидит именно здесь, в аэропорту, и рассматривает освещенных оранжево-желтым светом пассажиров…
Странный тип этот Жан-Поль. Может быть, он богатый рантье с писательскими амбициями, может быть, влиятельный агент какой-то тайной организации, может быть, просто гениальный фантазер или свихнувшийся литературовед, может быть, и сам дьявол, вылезший из какого-нибудь романа – в любом случае нетрудно установить, кто он такой, но это вообще неважно, потому что несомненно одно – Флогю обладает МОГУЩЕСТВОМ. Правда, это слово часто используется просто как синоним денег, но и это неважно. У Прши был обостренный нюх. Как у волка. Говорят, волки никогда не нападают на сильного человека, их жертвами всегда становится слабый. У Прши нюх был исключительный. Он развивал его подсознательно. С детства. С первого мяча, который у него отняли во дворе, с первого подзатыльника, с впервые разбитого носа… Он развивал свой нюх, наблюдая за отцом, когда-то сильным человеком, которого доносы и тюремные истязания превратили в ничтожество. В добычу волков. На отцовском лице, как на экране, он видел слабость. Прша знал наизусть каждую его морщину, каждую гримасу, каждое выражение. Страх, однажды поселившись в человеке, не исчезает никогда, наоборот, он накапливается, и все усилия замаскировать его становятся все более безнадежными. И позже, у других, он много раз видел эти предательские признаки страха, он подстерегал их появление, а иногда они являлись сами неожиданно. И он поклялся себе, что никогда не позволит превратить себя в добычу волков – все, что угодно, но только не стать добычей, лучше он будет прикидываться клоуном, хамелеоном, попугаем, все равно кем… Важно одно – в решающий момент его собственные зубы должны быть готовы сомкнуться на чужой немощной шее.
Взгляд Прши остановился на элегантно одетой молодой женщине, спокойно и самоуверенно сдававшей багаж. На плече у нее он заметил кожаный ремешок изящной сумочки. Прша попытался представить себе, что бы было, если бы он подошел к ней и рванул этот ремешок, грубо, без всякой причины, без какого-либо объяснения… Во что бы превратилась ее красивая самоуверенная маска? Эта мысль его взволновала. Точно так же волновали его резкие перемены в собственной жене, избалованной директорской дочке, всегда уверенной в себе благодаря элегантным тряпкам и отцовским деньгам… Но так продолжалось до тех пор, пока он однажды со всего размаха не вмазал по ее красивой ухоженной физиономии. И ее самоуверенность тут же разлетелась на куски, как штукатурка, рухнувшая с фасада на тротуар. Сейчас ей на некоторое время удалось выйти из-под его власти, но она вернется, она скоро вернется. Он просто позвонит из телефона-автомата и устроит небольшой шантаж. Ему слишком многое известно о грязных экспортно-импортных махинациях ее папаши. Грязные махинации – грязный шантаж, ничего не поделаешь. Чем грязнее, тем действеннее… Он даст ей шанс вернуться. И она приползет на коленях. Перед самой собой она оправдает возвращение тем, что приносит жертву ради отца и детей, но на самом деле ее приведет назад желание получить новую дозу страха и унижения. Все просто, как апельсин. Больше нет причин разыгрывать из себя клоуна, он наконец-то покажет им зубы. И Министру, этому старому козлу, ему он тоже зубы покажет. Плюнет ему в рожу. Если сделать это первым, то вряд ли тебе ответят тем же. ЗОЛОТОЙ ПАЛЕЦ. Золотой палец направлен на него. И если он захочет, то на воображаемой литературной карте Жан-Поля, именно здесь, у нас, на этом месте будет стоять только один Отпечаток. Отпечаток золотого пальца. Пришло время взять дело в свои руки, билет в будущее у него в кармане, его осыпает золотая пыль…
Прша встал и направился к телефону-автомату. Молодая элегантная женщина, та самая, которая несколько минут назад регистрировала билет и сдавала багаж, а сейчас рассеянно посматривала по сторонам в ожидании посадки на рейс 455, невольно задержала взгляд на мрачном, темном лице низкорослого мужчины средних лет. Это лицо волновало, оно излучало какую-то необычную силу, которая привлекла внимание женщины.
Прша сунул монетку в телефон-автомат. Монетка застряла. Он с силой ударил по автомату кулаком, и тут же послышался звон. Из телефона высыпалась целая горсть монет. Губы Прши разъехались в улыбке.
Zlatan prst, golden finger, digitus aureus, золотой палец, doigt d'or, goldener Finger, arany ujj, zlaty prst, zloty palec, dedo de oro, gishti i artё, zlaten prst, daktytlos hryseos, gouden vinger, en gylden finger, dito di oro…
8
Министр лежал на диване, тупо глядя в телевизор. Он себя плохо чувствовал.
– Котик, чеснок положить? – послышался из кухни голос Ванды.
– Положи, – откликнулся Министр. Устал он, вот в чем дело. Пора проситься на пенсию. Прямо завтра. Переехать к Ванде. Ванда – это единственное существо, которому он небезразличен. Если бы он встретил ее раньше, то жил бы гораздо счастливее. Может, она родила бы ему каких-нибудь приличных детей. А его собственная жена – это просто чума. Сначала он, дурак, приписывал ее холодность девичьей стыдливости. Она влекла его к себе, как утомленного человека влечет чистая, прохладная, хорошо выглаженная простыня. На самом же деле жена в душе была полицейским. Ее строгий глаз следил за каждым его движением. При этом на лице ее навсегда застыла гримаса, с которой человек обычно убирает вонючие носки. Сначала жена стремилась его перевоспитать, потом отступилась и дальше двинулась сама: юридический факультет, аспирантура, кандидатская, докторская. Однако от него, вонючего носка, не отказывалась. Она была умнее, чем он, образованнее, но тем не менее присосалась к нему как пиявка. Это было самым странным. В ней было что-то, что он замечал и в Прше, та же самая упорная прилипчивость. Да, этот Прша уже много лет как присосался к нему. Собственно, все дело было в Пршином отце, которого он в сорок восьмом по ошибке послал на Голый остров.[23] Ну так что же?! Такое было время. Кровавое. И он никогда ни о чем не жалел. Тем не менее в семьдесят первом[24] Министр вытащил Пршу из дерьма, в котором тот увяз по собственной глупости. И с тех пор Прша его не отпускал. Точно так же, как и жена. Хотя на самом деле он им не нужен. Никому он не нужен. Кроме Ванды. И раз пришла его старость, то встретит он ее с Вандой. Только с ней. Так, как это делают лососи у Кусто, он видел по телевизору. С Вандой, лососихой, в теплом пресноводном иле они будут спариваться долго, до полного распада, прижавшись друг к другу всем телом, от жабер до хвоста, как магнитом притягивая друг друга своими полуразложившимися телами, они опустятся на дно и будут гнить долго, вместе, так, что перемешаются их кости, так, что они проникнут друг в друга, кости между костями, как две расчески, и они погрузятся в равнодушную темноту ила, а над ними будут сверкать миллиарды глупых мальков, которые с нетерпением ждут превращения… в рыбок, в рыб, в кости, в ил.
