Александр Гроссман - Образ жизни
Я наблюдал эту сцену из окна. Деревья, Иж за оградой с колючей проволокой и сумка, из которой женщина разливала водку, потом уже лица и добрые глаза. Сперва я вспоминаю сумку. Точь-в-точь как Живаго: «И наколовшись на шитьё с невынутой иголкой, внезапно видит всю её и плачет втихомолку»[18].
Глава 22
Трактор — первое слово, в котором Павлик твёрдо произнёс «эр». Стараясь не вспугнуть двухлетнего сына, неловко листавшего книгу, Ирина записывала радостные восклицания: «О, масосвал! Бетонка-мешалка!» И только автобус он уважительно называл «бабо».
Два случая обратили на себя внимание.
— Дети, — сказала Ирина, — наполним термос сладким чаем…
— Наделаем шарманчиков… — подхватила Катя.
— Пойдёмте, пойдёмте! — запрыгала Маша. Павлик насупился и молчал.
— Павлуша, ты идёшь с нами? — ласково обратилась к нему Ирина.
— А тракторы там будут? — серьёзно спросил Павлик.
В лес Ирина ходила с определителем растений. По дороге она и Катя называли все опознанные уже цветы и травы, Маша повторяла за ними, а Павлик молчал. — Тётя Ира, — кричала Катя с другого конца поляны, — а этот как называется? — Они опускались на траву и начинали листать определитель. — Павлик, Машенька, смотрите — лесная герань. — Павлик скосил глаза, отвернулся и сказал: — Вентилятор.
Мы вчетвером отправились в кино, оставив детей на маму. Моя мама не рассталась с книгами нашего детства. Она их подклеивала, сшивала или отдавала в переплёт.
— Будем читать про доктора Айболита. Идите сюда, садитесь рядом. Павлик, ты идёшь?
— Не хочу доктора Айболита, хочу трактор Айболит.
Мама не растерялась. — Хорошо. Будем читать про трактор. Жил был трактор. Он был добрый. Звали его Айболит. И была у него злая сестра, которую звали Варвара.
— У тракторов сестров не бывает, — сказал Павлик. Слез с дивана и занялся кубиками. Маша опустилась рядом, стала подавать ему кубики, и они завели им одним понятный разговор из жестов и междометий.
Со временем эта зависимость начала беспокоить нас. Маша росла молчуньей, оживала и щебетала только с Павлом. — Что ты ходишь за ним, как хвостик? — раздражалась Зинуля. Маша молчала, радостно улыбалась, завидев Павлика, и бежала ему навстречу. У нас не было выбора, и они ходили в один детский сад, в школе мы их разлучили — определили в разные классы.
Однажды летом они пропали. Играли во дворе под присмотром Кати и пропали. Пётр искал их между домами, мы с Катей аукали в лесу, Зинуля побежала к трамвайной остановке. Не найдя детей во дворах, Пётр остановился и попытался представить, куда они могли пойти. Вспомнил, что на краю квартала закладывают новый дом, и поспешил на стройку. Он рассказывал, что когда увидел две фигурки у котлована, натянутая струна лопнула и на мгновенье силы оставили его. Дети смотрели, как работает экскаватор, Павлик комментировал, Маша слушала.
Зинулю разыскали у гастронома, где она расспрашивала прохожих о девочке в цветастом сарафанчике и мальчике в яркой рубашечке. Зинуля перевела дух и принялась за Катю: — Знаю я тебя. Уткнулась в книгу, детей проморгала. Небитая потому что!
Надо было срочно перевести стрелку, и я спросил: — А ты битая?
Зинуля переволновалась и устала, пошла медленней, сказала спокойно:
— Пороть — не пороли, а затрещинами награждали. Маленькая была — летала, постарше стала — научилась держаться на ногах. До сих пор не понимаю, зачем они ребёнка завели.
Я представил, как эти два мастодонта… открыл, было, рот… Зинуля замахала на меня руками.
— Знаю, знаю. Только скажи…
— Я тоже знаю, — отважилась Катя.
— Скажи, если знаешь, — повернулась к ней Зинуля.
Катя посмотрела на меня, ища поддержки. — Несчастный случай?
— Папина дочь, — вяло сказала Зинуля и пошла вперёд.
Виновники переполоха сидели, насупившись, в ожидании неприятностей. Их настроение передалось Танечке, она тоже нахмурилась и молчала.
— Какого чёрта вас туда понесло? — начала Зинуля с порога. — Твоя идея? На месте твоего папаши я бы всыпала тебе по первое число, чтоб неповадно было. А у тебя что, своих мозгов нет? Чего расселась? Марш домой!
Маша послушно сползла с дивана. Павлик придержал её. Встал сам, подошёл к нам. — Она не виновата. Я позвал её.
— А отказать тебе она, конечно, не могла. Хорошенькое начало. А если завтра ты ещё что-нибудь придумаешь?
— Завтра не придумаю, — обещал Павлик.
— Ну спасибо, успокоил. Чего стала? Иди домой. — Сказано это было уже другим тоном. Маша проворно подбежала к Кате и дала ей руку.
Расстилая кровати перед сном, Ирина увидела под подушкой Петра неровно оборванный по кругу клочок бумаги. Прочитала, села на кровать и позвала Петра. На одной стороне клочка нетвёрдой детской рукой, печатными буквами было выведено: «Черныя метка», на другой — «Если Пашку будеш бидь тибеж хуже буид.»
Пётр обнял жену. — Счастливые мы с тобой люди.
Предупреждение о недопустимости превышения полномочий он запаял в прозрачную плёнку и носил с собой в бумажнике вместе с документами и фотографиями дорогих лиц.
Невостребованность — трагедия многих инженерных судеб. Партийные выдвиженцы, поставленные принимать решения, боялись браться за что-нибудь серьёзное без указания свыше, свято, как аксиому, блюли правило: инициатива наказуема.
После фиаско с биметаллом Пётр изменился, на работе не задерживался, спешил домой. Он и раньше много времени проводил с детьми, но партнёрские отношения с сыном начали складываться только сейчас. И снова внешне всё осталось по-старому, «часы заводились» — и только. Рутина исполнялась почти автоматически, надёжно покоилась на трёх китах: опыт, знания, авторитет, а творческий ручеёк иссяк, журчание мысли смолкло. Прошло два года прежде, чем я понял, что Пётр взял таймаут и всё это время присматривался, искал независимую свободную нишу на будущее. Недавно я прочитал слова Эндрю Уайлса — математика, доказавшего Великую теорему Ферма. «Необходимо действительно не думать ни о чём, кроме проблемы, полностью сосредоточиться на ней. Затем вы должны остановиться, после чего, насколько я могу судить, наступает период релаксации, во время которого вступает в игру подсознание, и в этот момент к вам приходит новая идея.» Новая идея оказалась одинаково приспособленной к агонии «развитого социализма» и к смутному времени перехода к рынку, который каждый понимал по-своему.
Расстаться с привычкой думать не легче, чем бросить курить. Ирина где-то вычитала, что подростковый возраст без увлечений подобен детству без игр, и привычка пробила новое русло. Увлечение деревом началось с просьбы жены и дочери установить за окном кормушку. Дети собрали в лесу сухие ветки, Пётр выстрогал ровные брёвнышки, Павлик собрал кормушку в виде сруба с односкатной крышей. Первыми кормушку освоили воробьи, синицы слетались на сало, зимой частыми гостями стали снегири. Ирина и Танечка садились в глубине комнаты и тихо переговаривались, пока в кормушке хозяйничали яркие красавцы и их скромные подружки.
На зимних каникулах Пётр повёз Павлика в Ленинград показать Этнографический музей и несколько залов Эрмитажа. Случайно они попали на выставку работ по дереву и, очарованные, решили попробовать свои силы. Это Павлику захотелось попробовать, а для Петра попробовать означало сделать. Серафима Ильинишна раздобыла всё, что нашлось в городе, заказала недостающее по межбиблиотечному абонементу и попрощалась: «Пора и честь знать». Пётр принёс домой готовальню, купил небольшую чертёжную доску, и вместе с Павлом они принялись превращать книжные рисунки в чертежи, обсуждали и вычерчивали круглые стамески различной кривизны, клюкарзы и косячки. Пётр увлёкся, попутно рассказал историю железа, потом булата и так, беседуя, они закончили свой труд.
Что-то нашлось в магазинах, что-то Пётр собственноручно выточил и отфрезеровал.
— Дурью маешься? — спросила Зинуля, когда Пётр отдал ей резцы и попросил закалить.
— Маюсь, — ответил Пётр, — кризис среднего возраста.
Резцы Зинуля закалила, Геннадий и Михаил довели лезвия.
— Ещё чего надо будет — заходи, — предложил Геннадий.
— Не забывай рабочий класс, — напомнил Михаил.
— Вас забудешь. Самому иногда хочется бросить всё и податься назад в токаря.
Михаил рассмеялся. — Посидеть бы. Да где посидишь? Сейчас и пива то не найти.
Геннадий сказал серьёзно: — Не дури, Петя.
После резцов занялись деревом. В хозяйственных магазинах выбрали липовые и осиновые разделочные доски и приступили к коронному номеру программы. Творческий ручеёк в своём новом русле нашептал Петру идею придать липе вид ценных пород. Дома, на газовой плите, они пропитывали образцы разными маслами, определяли время выдержки, подбирали цвета — от нежного палевого до густого коричневого. Образцы полировали на срезе и допытывались у домашних:
