Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2007)
Такие, стало быть, слоеные пирожки с абрикосовым повидлом.
Любовь — вот что пробуждает в человеке свободу и стремление к независимости. Не знаю, любил ли я Наташу, тогда казалось, любил, теперь… Теперь все вообще видится иначе. Свойства памяти, расстояний, пройденного времени.
Полный сил, я говорил, а она слушала. Потом вступала она, я умолкал. Мы много говорили, все обсудили неоднократно и продолжали обсуждать, но я видел — она волнуется и ждет обмана. И в глубине души не доверяет мне как мужчине, как солдату. Поселковое сознание, и никуда от этого не деться. Что перетянет — недоверие самцу и временщику или уважение конкретного Печерского? Вот почему нельзя дать слабину, опростоволоситься.
На дембель решили идти вместе с Викой и Димкой Логуновым — логично, если вместе начинали, постараться и финишировать одной командой. Но оформление ленинской комнаты затягивалось, а Киприянова очередной раз поймали за неуставщиной — отнюдь не добровольные помощники до самого рассвета выпиливали в подвале казармы детали на обложку его дембельского альбома. Дабы все как у людей и чтобы не стыдно детям потом показать… Короче, тормознули соколиков. А меня выпустили ровно в срок — какой прок от почтаря? Обороноспособности державы от моего усердия ни холодно ни жарко.
Разница в неделю или полторы. Нужно ждать ребят, это же святое. Торжественно проводили до ворот, за которыми подхватила под белы рученьки Наталья с дочкой.
— Папа вернулся.
— Ага, с войны. С западного фронта, где без перемен.
Ну, папа так папа. Привыкать надо. Собственно, мало что изменилось. Единственное — спешить к отбою не нужно, не вздрагивать, не смотреть на часы. Спокойно дожидаться жену со службы, неторопливо трапезничать, смотреть телевизор, пока малую укладывает, ждать супругу в постели, нагревая место, разогреваясь, дело молодое, для исполнения интернационального супружеского долга. Долго спать и не слышать, как на работу собирается и дитя собирает. Вставать, когда нет никого и день включает обороты. Смотреть в окно: соседи ходят, самолет пролетел, оставив в чистом небе белый след, который еще долго тает.
Договорились так: когда Кипр с Димкой освобождаются, едем втроем в областной центр, откуда, собственно, родом. Там я им устраиваю “по полной”, уже все приготовлено. Родители предупреждены и ждут. Потом однополчан выпроваживаем и осматриваемся пару денечков, и затем и вы, с малой, приезжаете. Тут и сказке конец, и делу венец. Наталья сомневается — мол, удобно ли к будущим родственникам вот так, без приглашения. Поселковое воспитание, да ты не переживай, предки у меня мировые, все поймут, примут и прочее. Качает головой, на лбу складка. Понимаю, тяжело, а кому легко? Особенно сейчас…
Война войной, а дембель по расписанию. Как запланировали, так и вышло. Только сошли с автобуса, переоделись, а в родительском доме уже и столы накрыты. Вдарили как следует, накатили по полной, а потом еще и еще. И с глаз долой — из душного города в дачный поселок, стоящий среди берез. Где озеро Малый Кременкуль с водой особенно мягкой — как волосы у моей Наташи.
Родители выгрузили хмельных дембелей из “шестерки” и укатили обратно, а мы тут, с шашлыками да водочкой. Купаться без трусов вечером и горланить пьяные песни под гитару, пока девушки у оградки не соберутся. Позже однополчане мои разбредаются под белы рученьки по соседским домикам, избывать за два года накопленное, а куда деваться отставнику Печерскому? Сидеть у затухающего кострища и меланхолично ворошить угли кочергой.
А наутро — вторая серия, к вечеру — третья, с девицами, отныне родными да прилипчивыми. Дембеля балдеют, и не кончаются объятья, короче, взялись за отдых со всей сержантской ответственностью, да перестарались с непривычки. Быстро выдохлись от свободы и растерянности.
Страшно ведь в обычную жизнь возвращаться, эпоха понимания и полной ясности завершена и более никогда не повторится, а как не хочется врубаться в многообразие обыденного мира, где ты не дед и не черпак, но просто человек, который заново учится ходить по твердой земле. Диалектика, однако.
На третий, что ли, день проводил соколиков — одного в аэропорт, другого на вокзал. С посошком и пьяными клятвами никогда не забывать. Я их еще увижу по разу… потом… в другой жизни… и все, ничего более. Ни писем, ни звонков. Где они сейчас? Что с ними? А с другими, Колыбаевым и Сапербековым? Галустом и Эмином? Я ведь даже не знаю, посадили Полозова или нет, уехала ли Эмма Львовна Вогау в Германию, как хотела… Вот и Вика в Германию хотел, что ж ему теперь, кучерявому, в независимом Кыргызстане делать? Кафтанов — тот хоть женился, дочка у него, сайты ваяет и с толкинистами общается. Гуров в Лондоне, бизнес у него парикмахерский, и жену зовут Боярыня, Михаила Ильича недавно родили, как не порадоваться. Толик Терзи отработал три года в штате Айова и вернулся в Молдавию, теперь ведает экспортом замороженных овощей. А Мишка Строев и Лыс… у них как? А у Березенчука? У Пиво? У Лешки Кириллова? Встретимся ведь, постаревшие, и не узнаем друг друга — другая страна, страны! Ко многим теперь визы нужны, вот ведь что на свете белом делается. Сделалось уже: возникла данность, которую теперь не объехать.
После проводов нужно с родителями разговор затеять. Сидели на тесной кухоньке за квадратным столиком, пили с отцом коньяк, у мамы на сковородке шипело мясо. Решился. Отвел глаза. Мать руками всплеснула: не дадим тебя на себе женить, ясно ведь, что эта девка планирует!
— Жизни ты не знаешь, Дима! А ведь тебе еще университет закончить нужно…
Отец более спокойный и рассудительный, все эмоции за выцветшим полысевшим фасадом, мол, погоди дурку гнать, давай на девушку посмотрим, а там видно будет.
— Да я сам предложил, сам, она отказывалась и не хотела, — горячится старший сержант запаса Печерский, пережимая с непривычки эмоции, — это я за собой позвал в даль светлую…
Поставил перед фактом. Утром с похмелья корчился, когда одноклассница бывшая О. нарисовалась. Да не одна, а с другим одноклассником, Мишей Алексаниным. Мол, просто так зашли, попроведать. Но, понятное дело, это О. его заманила. Интересно ей. Или что?
Разумеется “или что”, так как у Алексанина через полчаса дела нашлись, засим и откланялся. А О. осмелела, раздухарилась и раздеваться сама начинает. Инициативная. Печерский — не монах, ответил взаимностью и ныне, опытный, не оплошал уже, как в первый раз, с честью провел боевую операцию, точку поставил такую, что мало не покажется.
Поняла О. перемену. Точнее, почувствовала. Пыталась спросить, но Печерский предложил еще по пятьдесят.
— И закуси получше.
Закусила. Проглотила. Съежилась. Юбка у нее коротенькая, в два цвета. Она в такой еще до выпускного ходила. Задирать легко. Более двух лет прошло, а ничего не меняется. Герань вот только на подоконнике разрослась и цветет мелким цветом.
А на следующий день снова гости — Антон Кафтанов переписал всех вновь прибывших духов, поставил на учет, вот его и отправили с миром. Но Антон — человек сугубо положительный, кандидатский стаж члена КПСС еще не истек, поэтому никакого пьянства и разврата, сходили в областную картинную галерею, посмотрели коллекции каслинского литья в музее декоративно-прикладного искусства (Кафтанов выбрал несколько сувениров из малахитовой крошки), заодно по городу прошлись. Печерский увидел старые улицы новым взглядом и понял, что за бесконечное двухлетнее отсутствие областной промышленный и культурный центр нисколько не изменился.
Обрадовался Антону как родному — лишь бы с родителями наедине не оставаться. Показывает город, а сам словно бы бежит куда-то, от чего-то, превозмогает странное чувство, что все происходящее не слишком натурально и будто бы не с ним происходит. Точно видит Печерский себя, и Антона, и весь этот город, переварившимся мясом разваливающийся на сочные летние куски, в каком-то странном кинофильме, где постепенное нагнетание случайных обстоятельств готовит трагедию в финале.
Мама, поджав губы, демонстративно вежлива с Антоном. Маска сходит с ее лица лишь после выпуска новостей — они уже отправили Кафтанова в Харьков, и по всем раскладам он должен был доехать, отзвониться. Но пропал — и с концами. В Харькове никто трубку не берет, а в новостях рассказывают, что возле горнозаводского города Аша взорвались два скорых поезда.
Мама у старшего сержанта запаса подвержена повышенной тревожности и всегда начинает волноваться раньше, чем нужно. Ее, разумеется, волнует судьба пропавшего однополчанина, или это она волнение за сына принимает за волнение за Антона, но дома становится тесно из-за плотных слоев психологической атмосферы, тем более что катастрофа случилась чудовищная и невероятная. Между двумя пассажирскими поездами, одновременно проходившими рядом с газовым трубопроводом (судьбоносное совпадение в расписании, Анапа — Новосибирск и, соответственно, Новосибирск — Анапа), вспыхивает искра, из-за чего воспламеняется газ, утекающий сквозь щель. Взрыв огромной мощности корежит составы, мчащие к Черному морю ничего не ведающих отпускников, школьников, плющит вагоны, заживо сжигая все живое.
