Александр Чуманов - Три птицы на одной ветке
И моей еды они уже наелись. Раньше думала, что одними пельменями буду их питать — Софка, кстати, больше никаких диет не придерживается — однако пельменей уже не хотят, борща не хотят, суточных щей не желают, окрошки на дух не надо, блины и оладьи тоже начинают надоедать.
И подавай им змей, ящериц, акул, крокодилов и, конечно же, кенгурятину, которая приелась мне лично почти сразу, и не могу на нее смотреть, но главное зубы мои, зубчики…
Знаешь, мама, я ведь надеялась тут обзавестись такими зубами, чтоб до конца жизни хватило… Черта с два! Только заикнулась дочери — она враз на меня свои „по семь копеек“ выпучила: „Да ты хоть представляешь, сколько здесь это стоит?!“
В общем, дано мне понять, чтобы „губу не раскатывала“, дадут мне две сотни „зеленых“, и буду я опять дома с нашими дантистами воевать.
С доченькой иметь дело все трудней. Больше пятнадцати минут не выдерживаем и расходимся от греха. Все я делаю не так, не понимаю ничего, говорю исключительно глупости. Хотя никто и никогда прежде не считал меня законченной тупицей, красный диплом даже однажды дали, захотела б — тоже в аспирантуру, правда, ради этого пришлось бы сделать аборт…
Сколько городов повидала, по Парижу гуляла одна, не зная по-французски ни бельмеса, и ничего. А здесь меня не пускают никуда одну — потеряюсь, видите ли! В этом паршивом полумиллионном поселке городского типа…
А я недавно взяла и съездила на автобусе в центр тайком. Ни за чем, просто съездила туда и обратно, провериться — вдруг точно выжила из ума, но не замечаю. Съездила — и призналась. Так она говорит: „Если б я знала, очень волновалась бы, больше, пожалуйста, не делай этого“.
Точно держит меня за окончательную идиотку. Искренне…
Вчера в качестве компенсации за мою изоляцию от здешних единоверцев Софа взяла мне в прокате несколько русских кассет. Я их приняла как подарок на восемьдесят дней чужбины. Сегодня именно столько, стало быть, до „приказа“ — сто дней, как говорится, год не пей, два не пей, а это — отметь.
Вот я вечером заперлась в своей лачужке и просмотрела подряд: „Любить по-русски раз“, „Любить по-русски два“ и „Любить по-русски три“. Сейчас смотрю избранные места повторно, реву да „Мартини“ из бара попиваю без спроса, больше бы, конечно, водка подошла, но водки нет. Зато закусывать чипсами „Мартини“ нормально.
И чего реву — понимаю ведь, все это — жалкие фантазии престарелого Евгения Матвеева, который, конечно, душка, однако… И тем не менее много в его фильмах такого, чего никому, кроме нас, не понять…
Но лучше всего утешает в самые горькие моменты внук, „кенгуреночек“ мой, Кириллица! Какой же светлый ребенок, мамочка моя!
И еще подумалось, что когда-нибудь Софочка станет взрослой и объявится на пороге нашей старой милой квартирки вместе с Кирюшкой, но без Джона, против которого я не имею ничего, однако он в ландшафт российского жилища как-то не вписывается.
Мы спросим: „Ты что — с ума сошла?!“
А она ответит: „Наверное. Но мне вдруг показалось — Родина-мать зовет. И все…“
И станем мы жить-поживать да добра наживать под невидимым крылышком нашего ангелочка.
Скажешь — ишь размечталась, дура… Наверное. Но, с другой стороны, надеюсь, ты не станешь отрицать — Софочка есть Софочка. Она же как большевик — нет таких преград, которые бы ее остановили…
А может, „Мартини“ на меня так действует. И все это — алкогольный бред…
Только не думай, пожалуйста, будто я тут часто прикладываюсь. За восемьдесят дней — всего-то второй раз…»
33.Незаметно Алевтина Никаноровна здорово пристрастилась к «посланиям далекого друга». Уже, можно сказать, не могла без них обходиться, и если очередное письмо задерживалось, то она вечерами все чаще, выключив телевизор и водрузив на нос очки, предавалась перечитыванию уже выученных почти наизусть листков. Пожалуй, это стало для нее чем-то вроде еще одного «мыльного» сериала. А что, антураж подходящий — тропическая страна, океан, экзотические флора и фауна, наконец, страсти персонажей…
И вот так, когда Алевтина Никаноровна в очередной раз наслаждалась переживательным чтением, раздался звонок в дверь. А часы уже показывали половину десятого — в такое позднее время бабушка не отпирала дверь с незапамятных времен.
Конечно, она вздрогнула. И не на шутку встревожилась. Кто б там мог быть. Либо дверью ошиблись, либо пьяница в подъезд забрел и ломится куда лопало.
Звонок повторился, и был он длиннее, настойчивее первого. Пес проснулся, бодро вскочил и затрусил к двери. Как хорошо, что в доме есть собака и железную дверь успели поставить незадолго до отъезда Эльвиры.
— Кто там? — строго спросила Алевтина Никаноровна, стараясь не выдать тревоги.
— Александр, нах… — прозвучало в ответ приглушенно.
— Знать не знаю никакого Александра, ошиблись вы, уходите пожалуйста, а то зятя сейчас разбужу.
— Да ты чо, бабаля, в натуре, какой, нах, зять? Это ж я, Саша, внучатый племянник твой, уже забыла, что ли, б?
— Тьфу ты, господи, напугал старуху!
И вот он уже входит румяный с мороза, веселый, пахнущий казармой, однако в штатском, видимо, где-то в городе знакомство имеет еще. Саша входит, опять, как несколько дней тому назад при расставании, целует бабкину руку.
— Бабаля, можно переночевать?
— Ночуй, что ж. А как твоя служба? Тебя за самоволку в дисбат не закатают?
— Уж сразу и дисбат! Грамотная ты у меня. Но для начала «гауптическая вахта», если застукают. Только я ведь не салага давно — все схвачено, не беспокойся, б.
— Все равно не понимаю — какой смысл. Я же не Светланка.
— Да просто уже достала эта солдатчина, нах! Хочется домашнего тепла — чего ж тут не понять?
И Алевтина Никаноровна принимается за немудрящий ужин, сетуя, что ничего-то в доме нет, хлеба и то в обрез, хоть бы по телефону звякнул, предупредил, можно же телефон-то найти, а так-то она не любит, чтобы продукты пропадали, никогда ничего лишнего не покупает — не старое время, чтобы запасы делать, все берет из тютельки в тютельку.
Бабушка все же находит в холодильнике кусочек паршивой колбасы — для салата еще годится, а так — нет, голимая соя, жарит картошку, картошка, к счастью, еще не кончилась своя, масло в бутылке есть, потому что его меньше, чем по бутылке, не продают…
Колбасу Алевтина Никаноровна мелко-мелко режет в картошку, переживая, как бы парень не подумал о ней плохо из-за этой колбасы, режет последнюю горбушку тоненькими кусками, чтобы побольше штук вышло, чайник ставит — по счастью, в шкафчике несколько затяжных печенюшек завалялось, ладно, что затяжные — ничего им не сделалось.
И вот нежданный гость — за столом, Алевтина Никаноровна примостилась рядышком, голову ладонями подперла, как подобает; глядеть со стороны — идиллия и только.
И принимается внучатый племянничек за еду, кушает хорошо, аккуратно, споро, заразительно кубики колбасы поддевает вилкой отдельно от картофельных пластиков. И Билька, примостившись у ног беглого солдата, сидит рядом, задрав голову, глотает слюни и преданно смотрит, хотя у самого в миске недоедено, но такова уж его собачья натура и глаза завидущие.
Впрочем, Бильке гость и сам по себе люб, даже, кажется, более люб, чем другие редкие и недолгие гости — соседки-старушки в основном — может, у него с нарушителем воинской дисциплины уже наметилось что-то вроде солидарности по половому признаку.
Солдатик сноровисто кушает, а сам с набитым ртом пытается разглагольствовать о неоспоримых прелестях домашней кухни, домашнего уюта, по которым ужасно соскучилась его солдатская душа.
А бабушка слушает его — что ж делать, — но одновременно прислушивается к себе, задает вопросы своему внутреннему «я», советуется с ним будто, потому что на душе у Алевтины Никаноровны тревожно, она совершенно обескуражена этим поздним визитом нерадивого бойца российской армии, дезертира, если называть вещи своими именами, ведь по телевизору в промежутках между латиноамериканскими историями показывают душераздирающие ужасы реальной екатеринбургской жизни — убитых пулями либо разорванных бомбами бизнесменов и бандитов, которых не жалко; а также разрубленных на куски близкими родственниками простых людей, которых жалко; сожженные хижины екатеринбургских трущоб, обгоревшие трупики детей и прочее, прочее, прочее…
Невольно испугаешься. Парень-то Алевтине Никаноровне, в сущности, никто. Седьмая вода на киселе. А кроме того, известно, что родители у него были непутевые, кончили плохо, сам он, по сути, детдомовец, и что такое детдомовец, бабушке рассказывать не надо… но с другой стороны, парень-то к ней, может, со всей душой, может, захотел скрасить старухе одиночество, может, ему кажется, что Алевтине Никаноровне с ним веселей и он ради нее рискует получить большую взбучку от начальства…
