Дельфина де Виган - Дельфина де Виган «Отрицание ночи»
Когда спустя несколько недель Люсиль выпустили из больницы окончательно, я покинула ее квартиру. Я не хотела жить с ней. Примерно в течение двух лет я постоянно меняла крышу над головой, а также веселых и не очень соседей, снимала комнаты ради призрачных возможностей и счастливого будущего в Париже.
Люсиль снова взялась за работу, которую для нее великодушно сохранили.
Манон снова стала навещать нас по выходным.
Я надеялась, что Манон устроит свою жизнь, что не будет страдать, как я, но единственное, чем я могла ее поддержать, было мое присутствие в доме Люсиль, когда Манон у нее жила. Мы гуляли, обедали, ужинали, а я только и мечтала – любым способом вырваться из маминого кошмара.В ту пору Люсиль встретила Эдгара, художника-акварелиста, который, несмотря на поговорку, пропил свой талант. Эдгар стал любовником Люсиль, вместе они выпили столько пива, что Люсиль раздулась, как воздушный шар, и улетела от нас еще дальше.
Я проснулась посреди ночи, села на кровати, осмотрелась в темноте, вспоминая сон: мне снилось видео, которое Габриель снял еще до того, как мы поселились в его доме. Мне снилось лето, солнце, каникулы, какие-то ходы и выходы, перипетии, интриги. На этом видео я кричала – пронзительным невыносимым голосом, и еще – там что-то крутилось вокруг писательства, безумия. А может, я все придумала? Я хотела посмотреть видео, чтобы прочистить сознание. В гостиной среди бардака я где-то припрятала копию фильма на DVD. Однако я решила, что в три часа ночи вскакивать и смотреть не стану, подожду утра. Всю ночь я промаялась, проворочалась в ожидании завтра.
Утром я отыскала DVD.Отец снял видео, когда мне исполнилось тринадцать, а Манон – девять, не знаю точно, в какой момент отец нас поймал в кадр, но думаю, задолго до болезни Люсиль и нашего переезда в Нормандию. Под руководством мачехи и под классическую музыку мы пародируем какую-то популярную телепередачу. Кстати, прежде чем скатиться в пропасть и все потерять, Мари-Анн, наша мачеха, была очень красивой женщиной, далеко не лишенной фантазии. Снятое видео – импровизация, мы даже не репетировали. Мари-Анн сперва интервьюирует Манон, которая изображает всемирно известную певицу накануне выступления. Манон в роли Эдит Пиаф с боа на шее и с накрашенными глазами выглядит невероятно смешно. У меня слезы наворачиваются – так трогательно выглядит моя маленькая наивная сестренка. Мари-Анн расспрашивает Манон о поклонниках (принц Чарльз, Ив Мурузи), а Манон отвечает, что разбила бы сердце еще по меньшей мере сотне парней. Вскоре Мари-Анн начинает следующее интервью – с известной писательницей, чьи книги переведены на все языки мира, а последняя, «Братья Монториан», стала бестселлером. Я появляюсь на экране – тоже размалеванная, с красными губами и темными глазами, и Мари-Анн анализирует мой последний роман – о несчастном детстве, о жестокости, о болезни матери, об алкоголизме отца, о печальных годах жизни, которые я сбросила с плеч благодаря писательству. «От некоторых пассажей просто сердце разрывается», – прибавляет Мари-Анн. Я отвечаю на несколько вопросов, говорю, что роман недавно перевел на английский Орсон Уэллс (первое имя, пришедшее мне в голову). Чуть позже Манон поет песню, импровизирует (слова уморительные), затем я читаю отрывок из романа, который придумываю с ходу, фразу за фразой, несмотря на то, что надрываюсь от хохота. Мне приснился именно этот мой смех и голос – надтреснутый, жесткий, голос, который рассказывает о сумасшедшем доме. Я наблюдаю за собой и вижу в своем облике что-то ущербное, что-то не поддающееся определению, что-то пробужденное в моем сознании Мари-Анн. Я словно балансирую между детством и подростковым возрастом, между слезами и смехом, между борьбой и отказом от нее, на зубах у меня уродливые скобки, и я все время ерзаю. Я ненавижу это видео, свои жесты, свои голые плечи, свои многочисленные украшения.
Я решила проверить в Интернете, существует ли писательница, которую я в детстве изображала и которую Мари-Анн назвала Жанной Шампьон. Оказалось – существует и даже написала шесть романов и в 1979 году опубликовала книгу «Братья Монториан».
Днем мне вспомнился другой эпизод. Уже давно мы с отцом моих детей, режиссером, придумали короткометражку, для которой я написала сценарий. Я написала о том, как женщина выписывается из больницы Святой Анны, за ней приезжает дочь, дочь страшно боится, что мать от нее сбежит, вместе они едут домой. Звуки, голоса, обрывки диалогов из телевизора, громкоговорители в магазинах, разговоры, услышанные в автобусе, – составляют основное впечатление от нашего видео. Мы подали фильм на программу финансирования, первый тур чудом прошли, на втором нашу запись отвергли, сказав, что описание «психиатрического пространства» нереалистично.
Манон мне недавно сказала, что папа и наш брат спрашивали у нее, не задевает ли ее тот факт, что я пишу о Люсиль. Манон ответила, что моя книга отразит мое видение вещей, мои переживания. И Виолетта сказала, что с радостью познакомится с моей Люсиль.
Я не написала о том, как после моего приезда в Париж и выхода Люсиль из больницы Святой Анны в разгар учебного года я перестала есть, и до такой степени себя истощила, что почувствовала угрозу смерти каждой клеточкой своего тела. Этого я и добивалась: ощутить смерть. Таким образом, в девятнадцать лет я весила тридцать шесть килограммов при росте метр семьдесят пять – меня положили в больницу в состоянии, близком к коме.
В 2001 году я написала роман о госпитализации молодой девушки с анорексией. Ее окутывал холод и мрак, ее кормили с помощью тонкокишечного зонда, она знакомилась с другими пациентами, у нее постепенно восстанавливалась чувствительность, она выздоравливала. «Неголодные дни» – частично автобиографический роман, в котором я не просто анализировала свое прошлое, но собирала его по кусочкам и гармонизировала. Ни один из героев второго плана не существовал на самом деле. Роман фантазийный и поэтичный, я надеюсь, хотя и реалистичный.
Думаю, сейчас мой путь более тернист, а цель – туманна. У меня постоянно что-то валится из рук, смысл от меня ускользает, потому что я ищу правду, которая лежит где-то вне моего поля зрения.
Анорексия объясняется не только желанием девушек походить на моделей, которые смотрят на нас с обложек глянцевых журналов. Голод – наркотик, и к тому же бесплатный. Истощение притупляет боль, эмоции, чувства и в первое время действует как своего рода защита от внешнего мира. Анорексия дает на первых порах ощущение контроля, хотя на самом деле ведет к разрушению организма. Мне повезло, мне попался умный врач, который наставил меня на путь истинный, в то время как большинство девушек просто запирали в четырех стенах без малейшего шанса на что-либо, кроме еды.
Я не буду больше останавливаться на этом периоде моей жизни, меня интересует лишь влияние описанных событий на Люсиль и то, как они отозвались в ней.
Люсиль чувствовала себя более беспомощной, чем когда-либо, и просто издали наблюдала за моим крушением. Ни жеста, ни слова, ни гнева, ни печали – Люсиль не выражала ничего, она смотрела на меня безмолвно, впрочем, не отворачиваясь ни на секунду. Когда, наконец, однажды Люсиль выдавила из себя: «Ну же, ведь ты умрешь», – я поняла, что зашла в тупик.
Спустя несколько лет, став матерью, я часто вспоминала о боли, которую тогда причинила Люсиль.
За несколько недель до моей госпитализации психиатр Люсиль, которому мама объяснила ситуацию, попросил ее прийти на сеанс вместе со мной. Люсиль позвонила мне и настояла на моем согласии. Доктор А. считал, что двойной визит мог помочь нам обеим.
Я вошла в кабинет следом за Люсиль, я не хотела входить, вся эта затея меня бесила, я ненавидела психиатров, не верила им, психоаналитиков и психотерапевтов тоже терпеть не могла – хоть раз бы они помогли маме! Психоанализ на время превращал Люсиль в робота, вот и все. Доктор А. задал мне несколько вопросов, я не скрывала своего напряжения и агрессии, я не хотела вступать с психиатром в контакт, напротив, я хотела показать ему, насколько жалкой представляется мне его практика и насколько я умна, чтобы это осознавать.
На что годился этот врач?! Выписать мне рецепт на успокоительное?
Внезапно доктор А. попросил меня сесть на колени к Люсиль. Я не двинулась с места, я выжидала, я думала – вот идиот, кем он себя возомнил?! Врач спокойно и медленно повторил просьбу. Тогда я поднялась, села на колени к маме и меньше чем через две секунды разрыдалась. Я не плакала много месяцев – меня защищали низкая температура, притупленные чувства, холод; из-за истощения я хуже слышала, все выглядело как в тумане, я плохо соображала.
Однако в кабинете у психиатра, у мамы на коленях меня словно захлестнула волна.
Я рыдала, а Люсиль утирала мне слезы бумажными салфетками. Затем Люсиль порылась в сумке и достала платок, протянула мне. Доктор А. сказал:
