Владимир Авдеев - Протезист
Она снова чародейственно улыбнулась мне, равно как и всем моим выходкам, и задала прелестный вопрос, который меня, однако же, нисколько не обрадовал:
— Все беспутствуете?
— Отнюдь, совершенствую философию тела, ибо философия духа усовершенствована уже до его полного износа. Я Вакх компьютерной эпохи.
Вот уже несколько дней я был знаком с нею как с официальной любовницей моего шефа и столько же дней кряду хотел отрубить руку Балябина всякий раз, когда он хватался ею за тонкую Лизину талию. Сколько раз без свидетелей я пытался заговорить с нею на «ты» и ничего не выходило, а она все так же улыбалась этой моей всамделишной досаде, как бы сочувствуя.
— И что подсказывает ваша философия, неоязычник? — спрашивает она, картинно подбоченясь.
— Она подсказывает, восхитительнейшая, что высокой горе вовсе не нужно постоянно производить на меня впечатление вершины и тем подтверждать статус заоблачной недоступной выси. Горе достаточно попасться один раз на глаза, и она навсегда останется высочайшей в моей памяти.
— Это свежая мысль, но назначение горы мне видится в том, чтобы быть вершиной на самом деде, а не производить впечатление таковой, даже на таких благовоспитанных созерцателей, как вы.
— Ответ, достойный вершины, но он не оставляет мне шансов.
— Шанс есть всегда.
— Уже ли?
— Будьте оптимистом, язычник, — произнесла Лиза, махнув разноцветными юбками, и исчезла в недрах коридора, увешанного изображениями придворных шутов.
Надо мной промчался ядовитый дождь.
После сенсорного голода у меня было сенсорное несварение. Моя память — это вредный полип, вредный своей чрезмерностью, ибо помнить все в таких деталях над гнетом постоянных домоганий фантазии — сущий ад для меня (…)
Аскетизм — это не мораль, это диагноз. Как только перестаешь быть способным к чему-то, сразу же начинаешь уверять всех, и себя в том числе, что ты выше этого. Выше удовольствий, ощущений, страстей, выше оргазмного шпиля жизни. Все динамичное, здоровое, подлинно ренессансное проклинается как низменное. Мудрые греки говорили: «Если у тебя есть скопец — убей его, если нет — купи и убей». Твоя мораль говорит о том, к чему ты уже не способен. Философия силы существовала всегда и всегда существовать будет. Задача философии в целом заключается в том, чтобы не отрицать мораль сильных и бороться с ней, а в том, чтобы всячески поощрять, таким образом, цивилизуя ее. Если жизнь не может обойтись без силы, пусть ее будет вдоволь, но это будет не слепая, а просвещенная сила. Все, что существует под солнцем, полезно. Нужно только уметь использовать это с максимальной отдачей и успехом для себя и окружающих. И милосердие, и силу, и любовь, и страсть, и слабость, и черствость — бери все и пользуйся по своему разумению. Учителя и советчики проповедуют совершенство, к которому не способны уже сами, и обговаривают от пороков, в которых закостенели, единственно из соображений конкуренции, ибо и в грехах, и в добродетелях все места давно уже заняты.
Гедонизм — это тоже диагноз. Диагноз остроты восприятия, без которой жизнь — просто величавая глупость.
«Воинствующее безбожие есть расплата за рабьи мысли о Боге, за приспособление исторического христианства к господствующим силам».
Николай Бердяев.«Почти все, к чему стремятся люди, совершается во имя свободы. Во имя свободы они становятся даже на путь рабства. Возможность силою свободного решения отказаться от свободы представляется иным высшей свободой».
Карл Ясперс.«Лишь низменные натуры забывают себя самих и становятся чем-то новым. Более глубокие натуры никогда не забывают, какими они были, и никогда не становятся иными, чем были… Лишь низменные натуры руководятся в своих поступках чем-то находящимся вне их самих».
Серен Кьеркегор.«Я принял существование и самого себя и ни в коей мере не склонен себя менять».
Шри Раджнеш.«Если бы на свете был Бог, неужели я удержался бы, чтобы не стать им?».
Фридрих Ницше.Новые материки и моря на Земле были открыты изумительно жадными людьми и беспардонными авантюристами. В духовной сфере также не все открытия принадлежат кротким, аскетическим бессребреникам постного академического толка.
Авантюристы мысли, флибустьеры свободного разума были и будут всегда.
Все то время, пока приводил себя в порядок, я с освежающим удовольствием вспоминал, как занимательная чувственная комбинаторика приводила меня к невиданным открытиям, а все существе мое исправно чеканило положенные ощущения, едва я видел Лизу. Она стала для меня идеальным техническим тестом на функционирование. Я всегда был уверен в том, что моногамный человек из меня не получился от рождения. Но вот она, это непрошенное баснословное вкрапление в мою искрометную жизнь, теперь уже устойчиво присутствовала в каждой клеточке моего страстолюбивого тела. И чем больше целовал других женщин, тем ближе становилось Лизино присутствие, от которого я уже не в силах был бежать ни внутрь, ни наружу. С вездесущностью богини преследовала она меня. Ее яркая доверчивая улыбка, такая необычная в нашем изверившемся астеническом мире; восторженно-блестящие голубые глаза; безупречная спортивная фигура; неожиданные экзотические наряды и прически; пластика, женственность, чуткость с грациозными порывами мягкой, но властной энергии. Ее поразительно здоровый цвет лица на фоне всей кошмарной мировой идеологии (…)
…а я шут. Я барский шут, безропотно отрабатывающий шутовскую барщину. Это господская женщина, и она не для меня. Когда я стою рядом с нею, мне кажется, что все в этом мире настежь. А едва она двинется вперед, заливая меня выше краев волнами эфира, как ощущаю, что чувства мои зашкаливают, и весь делаюсь неисправным, перегоревшим. Волны благодати опадают, и я горю пульсирующей злостью, призывая на помощь всех возможных Богов, единственно чтобы стреножить эту грандиозную несправедливость (…)
Моей!
Она должна быть моей, даже если мне придется вконец переиначить себя и свою крапленую судьбу. Все силы мира! И добрые, и злые! Помогите, ведь вы живете во мне, и вам уютно бороться в моей выкорчеванной душе. Если я хоть дорог вам как эксперимент! Помогите мне (…) или в безудержном неистовстве я додумаюсь до таких вещей, что отомщу вам всем (…)
Имя Лиза — красного цвета, самого красного цвета под солнцем, а имя Фома — самого синего цвета.
Все силы мира, помогите мне! Иначе страсть расщепит мой бесстрашный компьютерный мозг до молекулярного уровня.
— Фома Фомич, вы готовы? — спрашивает слюнявый голос, доносящийся словно из замочной скважины. За дверью стоит моя мишень — Смысловский, как всегда полный своего калечного смысла.
— Да, наидражайший Эдуард Борисович, я максимально изготовился к психотехнической дефлорации, которую вы мне благоволили предложить, — говорю, надменно изучая свой безупречный маникюр и поправляя цветастый галстук, повязанный поверх мертвым уступом стоящего воротничка белой сорочки с объемными жемчужными переливами. Брючный ремень из шкуры какой-то поразительно ядовитой змеи придает упругость всему туловищу, словно камертону в предвкушении звука, а в мозгу сам собою сочиняется некий наступательный марш, и я мысленно обещаю мучения всем алгоритмам вычислений, надумавшим бестолковыми цифрами раскусить мою неуязвимую сущность.
— И любите же вы, Фома Фомич, всякие словесные выкрутасы! — раблезиански ехидничает Каноник, приглаживая лысину.
— Если бы только словесные, я бы у вас не работал.
— Это верно, ух… — и Эдуард Борисович живописно поскользнулся на банановой шкурке.
— Аккуратнее, маэстро, евгенике вы нужны живым.
— Как и вы, — его лицо натянулось в улыбке, словно тетива, готовая что-то метнуть.
На втором этаже особняка в одной из боковых комнат с окнами в сад, примыкающих к коридору, расположился компактный вычислительный комплекс с изрядным количеством периферийных средств, долженствующих отслеживать специфику, всех эгоистических тенденций в психике подопытного (то есть меня). Две слегка изогнутые плоскости из голубовато-желтого металла на пространственно регулируемых подставках отстояли друг от друга на два — два с половиной метра. Эти штуковины создают психогенное поле, в которое меня погрузят и в котором, собственно, будут происходить все изменения. Тут для меня не было ничего сверхъестественного. Частота излучения, балансировка измерительного контура, конструкция чувствительных элементов, математическое обеспечение — вот, пожалуй, и все вопросы, которые возникли у меня из праздного дипломированного интереса. Мое эгоцентрическое сознание — это слоеный пирог излучений различной частоты. Желание чувственных удовольствий — это одна частота, желание смысла жизни — другая, стремление к Богу — третья, а мое священное Неверие — совершенно особая, несущая, частота. Мое Неверие субстанциально и обладает высокой потенциальной и кинетической энергией, а моя Неверующая мысль материальна. Мелкие хитроумные частицы, устремляющиеся из меня в открытый космос, несут закодированную детальную информацию о моем Неверии. И сегодня чиновники от науки надумали выкрасть эту тайну у природы и, конечно же, с моей помощью.
