Марина Ахмедова - Женский чеченский дневник
– И что?
У него чисто выбрит подбородок.
– Вы сказали, через неделю, а уже прошло... больше...
– Значит, я ничем не могу вам помочь, – и он ставит точку. Твердую, говорить больше не о чем. Ручка тоже ставит точку – упирается кончиком стержня в поверхность стола.
– Но вы мне обещали... – теряется Наташа, повторяет одно и то же, – вы говорили, что поможете...
– Значит, у меня не было такой возможности, – отвечает Масхадов, его межбровье собирается в две глубокие складки.
– Я, понимаете, уехать отсюда не могу, сижу тут, как приклеенная. Приеду, спросят, где ты... – Наташа силится подобрать правильное слово, правильные всегда ускользают от нее в моменты волнений, зато неподходящих – полон рот, – ...прошлялась... то есть... ну не важно... В общем, и здесь я больше не могу, и уехать не могу...
– Я ничем не могу вам помочь, – Масхадов смотрит исподлобья, из-под бровей домиком.
– Вы обещали и обязаны мне помочь! – Наташа подходит к столу ближе – пришло время по нему стукнуть. Кулак, в котором она сжимает басаевские часы, опускается на поверхность стола. Круглый металлический корпус на черном кожаном ремешке врезается в мягкую ладонь. В ее кулаке живет время. О времени забывать не надо.
– Что вы себе позволяете! – Масхадов вздрагивает и отбрасывает ручку, она катится по столу и падает к Наташиным ногам. Шрам над его верхней губой белеет. – Что вы себя позволяете, я вас спрашиваю! – Его вскрики – как хлопки лопнувших автомобильных покрышек. Сухие, сжатые. Наташа не может оторвать глаз от белой полоски над его губой. – Выйдите немедленно отсюда! Вы что, не видите – у нас тут секретное военное совещание!
Наташа оборачивается. Входя, она волновалась, видела одного только Масхадова. Не заметила в кабинете еще одного стола – полированного, длин-н-ного. А за ним – двадцать, нет тридцать серьезных мужчин с зелеными повязками на лбах и строгими лицами. Среди них – Шамиль Басаев. Прикрыл лицо рукой, плечи в камуфляжных пятнах трясутся.
«Ах, вот оно что...» – доходит до нее.
– Вы меня, пожалуйста, извините, – она пятится к двери, а изо рта выскакивает запас неподходящих слов. – Просто вы это... войдите в мое положение... Спросят, где... прошлялась... Ни интервью, ни... вообще, ничего... У меня и деньги-то закончились. Вот только на билет осталось...
Лоб Басаева буреет.
Ах, вот оно что!
– В общем, так. Без интервью я никуда не поеду! Вы этот вопрос между собой как-нибудь решите. Разберитесь... Хотите, в плен меня можете взять... Простите... Извините...
Щеки, усы, борода Масхадова – пепельно-серые. Угольки глаз тлеют до пепла и обильно посыпают лицо. Наташа грубо нарушила чеченские традиции – повысила голос на старшего. Басаев пошутил.
Она выходит за дверь...
Стоит у подоконника, сжимая часы. Теперь время тянется медленно, сердца не слышно. Не остановилось ли оно? Часы идут. Совещание заканчивается. Масхадов проходит мимо, даже не взглянув в ее сторону. Она бы ушла, но нужно вернуть часы.
– Молодец! – Из кабинета показывается Басаев. – По столу хорошо ударила.
– На вот, забери свои часы... Если бы я знала, что это – шутка...
Басаев улыбается. У него кариес на передних зубах.
Он быстро менялся. На снимках, отснятых всего месяц назад, был другим. Наташе это было заметно. Но было ли это заметно ему самому?
Сейчас он стоял перед ней, застегивая на запястье ремешок часов. Из-под камуфляжа выглядывала тельняшка. Зеленая повязка с поднятым указательным пальцем обхватывала лоб. Щеки заросли короткой бородой. Он наморщился. Повязка поднялась выше – к темени. Впервые на его лбу над тремя глубокими морщинами Наташа разглядела тонкий бесцветный шрам. Он был похож на пистолет с длинным дулом.
– Он тебе обещал, – проговорил Басаев, не глядя ей в глаза. – Обещания надо выполнять.
Через неделю в Ведено появились украинские журналисты – двое мужиков. И баба – так Наташа про себя назвала короткую полную женщину, приехавшую вместе с ними. Наташа подошла познакомиться. Всегда подходила первая – такое у нее было правило.
– Нэ бачим по-русски, – украинская журналистка отвернулась от нее.
– А вы зачем приехали? – все равно спросила Наташа.
– Интервью у Дадаева будем брать, – ответил один из мужчин.
– Я тоже. А можно я вас буду держаться?
У нее сразу созрел план – «сесть на хвост» украинцам. У них есть машина, деньги и шанс встретиться с Дудаевым. У нее ничего не было, кроме одного единственного преимущества – в частых поездках она изучила местность и теперь могла стать если не проводником, то фиксером – это точно. Но в обмен на это украинцы должны предоставить ей место в своей машине, не брать денег за проезд и поделиться шансом на встречу с Дудаевым.
– Нэ надо, – отрезала женщина, будто толстый кусок сала острым ножом надвое разделила. – Це нэ очередь, шоб нас держаться.
– Может, вечером ко мне зайдете? – не теряла надежд Наташа, делая вид, что не обиделась. – Чаю попьем... я вам пленку отмотаю, если нужно...
Она привезла с собой большой моток черно-белой кинопленки и нарезала ее для съемки. На цветную фотопленку у нее не было денег.
– Да шо ты прилипла, як липучка?!
«Баба...» – подумала Наташа.
Она знала, что общаться друг с другом в «горячих» командировках нужно. Даже если видишь, что человек – говно, а война сделала его говнистей в сто раз. Забыв о соперничестве, нужно рассказывать коллегам – другим журналистам, куда держишь путь. И не бояться конкуренции, потому что опасность – страшнее. Коллега может пойти по твоим следам и даже тебя обойти, сняв твое событие и первым привезя его в Москву. Такое случается часто. Но гораздо опасней попасть в беду там, где тебя никто не будет искать. Вот почему она всегда подходила к встреченным коллегам, знакомилась, рассказывала, куда собралась. Будто мальчик с пальчик разбрасывала слова-крошки по своему пути.
После дождя земля подсохла на солнце буграми. Наташа шла к развалинам старой крепости, посидеть на большом валуне среди разбросанных старых камней, рожденных этой твердой землей в незапамятные времена. Посидеть и подумать. Камень лучше, чем подоконник. Остатки крепости стояли в самом селе, привлекали только ворон, с каждым годом из стен вываливались серые камни, их растаскивали местные жители – подпереть забор, вложить в кладку строящегося дома. Теперь зубцы крепости напоминали зубы старика, источенные грубой пищей. Недолго ей оставалось – крепости.
Ее окликнул Асланбек Большой, идущий навстречу рядом с незнакомым ей боевиком.
– Иди, поснимай пленных, их недавно из Шали привезли.
Асланбек сильно похудел. Когда она видела его последний раз, он был мясистым, мускулистым, хорошо заметным на фоне двухэтажных построек.
– Ты можешь сказать, сколько в селе пленных? – спросила она.
– Не могу. Потому что не твое дело... В эту сторону иди, там будет недостроенный дом, зайди во двор, скажи, чтоб пленных тебе показали. Скажи, что я разрешил.
– Это все пленные или в селе еще есть?
– Наташа, не надо вынюхивать, сколько и где пленных. Мы тебе не разрешаем, – говорит Асланбек. – Ну, хорошо... Есть еще, но тебе их не покажут.
– Почему?
– Плохо выглядят, – смеется другой боевик.
– Голодные?
– Нет. Это – беглецы, – отвечает Асланбек. – Они убежать хотели, их избили, теперь они ходить не могут. Тебе их не покажут, даже не проси. Снимай то, что дают.
– Еще в семьях есть русские, – сообщает другой боевик.
– Сколько?
– Сколько поймали, столько и есть, – снова смеется он. – Знаешь, как монголы делали при Чингисхане? Разрезали пятку и зашивали в нее конский волос. Пятка заживает, а наступать на нее нельзя. Только на цыпочках ходить можно. А на цыпочках далеко не убежишь.
– Вы суете пленным в пятки конский волос? – Она прячет руку в карман. Кулак еле пролезает.
– А еще отрезаем уши и снимаем скальпы, – хохочет Асланбек, и его золотые зубы блестят на солнце.
– Все ты придумываешь. Я тебе не верю...
– А ты верь, потому что мы – звери, – звонко смеется Асланбек. Несмотря на рост, он не говорит басом. Его голос высок, но в меру.
– Ты не мог этого делать!
– Откуда ты знаешь, что я мог и что я делал? – тихо злится он. – Ладно, иди, снимай. Я разрешил.
По воздуху разливается звон и прозрачность, легкий запах костра и свежесть. Свежесть и простор. Чирикают птицы. Горы улыбаются с высоты. Уже прогнали утренний туман, разливают вокруг жидкий хрусталь, он опускается на село, и люди стекленеют в весне, становятся прозрачными, отсвечивают радостными зайчиками и смотрят сквозь себя, сквозь других, сквозь дома, сквозь горы. «Они» сегодня не прилетят. Сегодня – весна.
Наташа входит во двор. Дом кирпичный, покрытый штукатуркой. Большие оконные проемы. Похож на недостроенную школу или детсад.
Журчит вода. В другом конце двора открыт кран. Молодой человек с коротким ежиком на голове моет большую кастрюлю. Из-под ворота его свитера выбивается серебряный крест и болтается на шее, когда он трет кастрюлю.
