Батист Болье - Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи
“Не может же человек быть таким равнодушным, – подумал мой шеф. – Из-за него погибли две девочки. Может, это его психика так реагирует? Способ защиты…”
Он осмотрел больного, укрыл его одеялом, послушал, пощупал затылок, проверил зрачки, встретился с ним взглядом.
– Я устал и выпустил руль, – сообщил тот.
Шеф Викинг был потрясен его безмятежностью. Он прикидывал и так и сяк, не понимая, почему пациент никак не реагирует.
Потом в больнице появилась подруга месье Ницше и что-то сказала ему на ухо. Тот разрыдался.
Он не знал.
У шефа Викинга отлегло от сердца.
Ему было страшно: человек знает, но не плачет.
8 часов 59 минут,
на первом этаже
Я вошел в вестибюль. За постом информации булькала кофеварка. Я услышал, как ложечка позвякивает о край чашки. Пакет с выпечкой зашуршал нежно, как смятый цветок. От аромата круассанов мой желудок пробудился. Дежурная развернула газету. Краска была свежая: если потереть страницу, палец станет черным.
Прогноз погоды: день обещали прекрасный.
В хорошую погоду люди тоже умирают.
Я несколько раз нажал на кнопку шестого этажа, чтобы лифт поднимался быстрее. В то утро у меня не было времени ждать.
В больнице все лифты одновременно никогда не ломаются. Что бы ни случилось, хотя бы один обязательно работает: нужно поднимать и спускать носилки. Это вопрос жизни и смерти, нельзя останавливать движение.
На втором этаже,
кабинет амбулаторного приема,
непогрешимая и безупречная Амели
Моя подруга пригласила в кабинет мадам Андерсен. От ее красоты дух захватывало: двадцать семь лет, светло-пепельные волосы, зеленые глаза в рамке длинных черных ресниц, обворожительная улыбка, золотистая кожа, сильное тело. Сирена.
Мадам Андерсен работала адвокатом. Любила хорошие книги, хорошие вина, путешествия, живопись, красивых мужчин. Мадам Андерсен была красива и любила красивые вещи, а красивые вещи любили ее: она вела красивую жизнь.
“Да, природа на тебя не поскупилась”, – подумала Амели.
Она кое-как взяла себя в руки и продолжала прием: такой арт-объект кого угодно взволнует.
Когда Амели стала спрашивать ее о контрацептивах, пациентка ее остановила:
– Вы не читали мою историю болезни?
– Нет, а зачем?
Мадам Андерсен окинула Амели взором своих изумрудных глаз, чуть наклонила вперед торс греческой статуи и улыбнулась очаровательной улыбкой с легким оттенком грусти:
– У меня врожденная агенезия матки. Я появилась на свет без нее.
Нет, природа все-таки на тебя поскупилась…
Никогда не доверять внешности.
Даже средь бела дня. Даже среди солнечного дня.
В лифте
Большая железная клетка остановилась на втором этаже. Вошла дама. Я вжался в угол, старясь остаться незамеченным.
Моя голова пухла от воспоминаний. Они клубились под львиной гривой.
Год назад, когда мы виделись в последний раз, мать вытянула ладони к окну, к солнцу. У нее были старушечьи руки. Да и вся она за несколько дней превратилась в старуху. Я стоял у нее за спиной, поддерживая ее поднятые руки.
– Еще выше? Вот так?
Она кивнула.
– Ты помнишь, что я тебе говорила, когда ты был маленьким?
Я повторил урок:
– Жизнь – это дар: чувствуешь тепло на лбу, чувствуешь, как лучи скользят между пальцами? Значит, ты живешь.
Она обвила руками мою голову, упавшую ей на грудь.
– Иди дальше. Не печалься. Кто-то, войдя в эту палату, увидит двух человек: меня, больную женщину, и тебя, юношу, ухаживающего за ней. Но если бы он поднялся высоко-высоко, он уже смог бы отличить ту, которая лежит на кровати, от того, который стоит рядом. Он бы увидел лишь белую точку, затерянную среди безбрежной белизны. Все связано… Вспомни: ты лежал в постели, тебе было шесть лет. Я тебе рассказывала, как кровь Аякса превратилась в гиацинт. Все думали, что он умер, а он стал цветком. Все схоже. Возьми пшеничное зернышко. Посади его в землю. Тебе покажется, что оно гниет. Вернись к нему летом, и увидишь колосья. Ничто когда-то существовавшее не исчезнет. Я не умру, ведь ты мое продолжение.
Третий этаж, Пуссен
Мадемуазель Ликорн, девятнадцать лет, две недели назад ей пересадили почку. Новый орган работает исправно, но ее стали мучить кошмары:
– Всегда один и тот же со дня операции.
Шеф ее успокоил:
– Обезболивающие средства иногда вызывают нарушения сна.
Она его не слушала:
– Я в торговом центре, и на меня летит огромный поезд!
Пуссен посмотрел на хирурга, который посмотрел на девушку, которая посмотрела на отца, который посмотрел на медсестру, которая посмотрела на Пуссена.
Сцена из вестерна: все ждут, кто первый потянется к кобуре. В конце концов шеф, словно фокусник, достал кролика из шляпы:
– Снизим-ка мы дозу морфина.
Ну вот! Все вышли из палаты. Пуссен, словно маленький мальчик, верящий в чудеса, произнес:
– Очень странно: из всех возможных кошмаров ее мучит именно этот! Донор анонимный, и никто, кроме нас и хирурга, не знает, кто это такой.
Шеф достал из шляпы еще одного кролика:
– Я не статистик и не математик.
И тем более не волшебник.
Прежним хозяином новенькой почки мадемуазель Ликорн был самоубийца двадцати восьми лет. Он бросился под поезд.
Девушка, лежа в кровати, смотрела в окно: с новой почкой ей не придется проводить диализ три раза в неделю по четыре часа.
В лифте
Дама вышла, ее место занял молодой человек. Он держал в руках телефон и играл, позабыв обо всем на свете. Тем лучше, не помешает мне копаться в воспоминаниях, забившись в угол.
Год назад в такой же палате, как седьмая, моя мать протянула руку к тумбочке. Я поднялся, взялся за железную ручку ящика, вытащил книгу, взглянул на нее: это была наша книга. Ellâm onru.
Сегодня я ее потерял, не знаю, куда она подевалась. Не страшно, она – в каждой странице, в каждых устах, в каждом написанном слове. Книги всегда рассказывают одну и ту же историю.
Я наклонился к ней:
– Ты не умрешь, я твое продолжение.
Я вдохнул, она тоже.
Назавтра после той встречи, в день ее смерти, снежная буря преградила дорогу мне и моим родным. Больница находилась совсем рядом, всего в нескольких десятках километров, но мы не могли сдвинуться с места: туннель закрыли, через перевал пути не было. Если бы шоссе не засыпал снег, если бы он перестал падать, мы были бы с ней. До самого конца.
До сих пор помню этот щит и огромные красные буквы на нем: “Снегопад: дорога закрыта”.
Я возненавидел снег.
Это был не самолет, врезавшийся в башню. Это был снег. Какая разница, в обоих случаях виновато небо.
Четвертый этаж, бригада медиков в обычном составе: врач, медбрат, санитарка
Палата 12: мадам Стивердт, сорок восемь лет. Нарушение глотания, поперхнулась пищей. Она не может есть, потому что еда все время попадает в дыхательное горло. Уже десять лет она страдает синдромом Штейнерта, подлой дистрофической миотонией, когда идут дегенеративные процессы, превращающие ваши мышцы в кашу, а вас самого – в тряпичную куклу.
Они втроем сняли мадам Штейнерт со стульчака – санитарка, медбрат и врач.
Человеческое тело на 70 % состоит из воды. В случае с мадам Штейнерт Господь добавил в нее свинца.
Свинца и изрядную порцию невезения.
На этой неделе врач встретился со своим собратом неврологом, хотел знать его мнение о мадам Штейнерт. Тот его изложил.
Врач подался к пульмонологу, хотел, чтобы тот посмотрел рентгеновские снимки мадам Штейнерт и высказал свое мнение. Тот его изложил.
Врач поговорил с диетологом, спросил, что она ему посоветует относительно мадам Штейнерт. Та ему изложила.
В то утро, в 9 часов 13 минут, санитарка задала врачу вопрос: “Почему ты называешь ее мадам Штейнерт? Она мадам Стивердт!”
С начала недели он стал путать ее имя, то ли немецкое, то ли скандинавское, с названием болезни.
С начала недели разные специалисты отдавали ей свое время и знания.
В больнице есть ТЕ, кто дают, и ТА, которая крадет.
Медсестры, санитары, врачи дают.
Болезнь крадет.
За десять лет синдром Штейнерта украл у мадам Стивердт все: ее жизнь женщины и любовницы, ее профессию, достоинство, право самостоятельно ходить в туалет и подтираться, право есть, не задыхаясь.
Теперь болезнь украла у нее еще и имя.
В лифте
У меня мелькнула глупая мысль. Пройдет несколько дней, и на койке в седьмой палате будет лежать другой пациент. Другое человеческое существо со своей историей.
