Виктор Левашов - Журналюга
— Про меня-то зачем? — засмущался Степанов.
— Почему нет? Через тебя въеду в тему.
— Не пропустят, — повторил Степанов. — «Если война началась, то она началась, дойдет и до вас». Ты на что это намекаешь? Мы тут, понимаешь ли, выполняем интернациональный долг. И никуда ты от этого не уйдешь.
— Не пропустят, суки, — согласился Лозовский и принялся грызть ручку, придумывая другое начало.
Слева тянулись холмы с крутыми меловыми откосами, за ними поднимались дикие хребты Гиндукуша с ледниками, сверкающими на маленьком злом солнце.
Справа, за неглубоким кюветом, простиралась полупустыня в солончаках, в мелких барханах, с зыбкими шарами перекати-поля. Она напомнила Лозовскому Голодную степь, по которой он целое лето с пылью в носу, с сырыми глазами и мокрой спиной колесил на экспедиционном грузовике.
«Интернациональный долг».
Чтоб вы сдохли!
Промучившись километров тридцать, Лозовский наконец родил:
— «Как токарь, вытачивая деталь для космического корабля, не рассуждает о проблемах освоения космоса, так и офицеры 40-й армии, выполняющей в Афганистане интернациональный долг, не любят говорить о политике. Место службы — вот что для них Афган. Работа — вот что для них война…»
— А что? Правильно, — одобрил Степанов. — Для военного человека война — это работа. Может пройти. Трудись, не буду мешать. Дорога спокойная, «духи» сюда не суются.
Но они сунулись.
Головную бронемашину подорвали радиоуправляемым фугасом. Замыкающую БМП подбили из гранатомета. Бой вспыхнул шквально, пожирающим избу пожаром, взрывы и выстрелы трещали жутко, как шифер кровли.
Лозовский не оглядывался. Бой для него был в прошлом. В прошлом для него было все. С того мгновения, когда «УАЗ» вильнул и капитан Степанов, дернув головой, как от укуса осы, начал валиться на бок, прошлое исчезло, осталось лишь настоящее и будущее в пределах ближайших секунд.
Перехватить руль. Перетащить ставшее тяжелым тело Степанова на пассажирское сиденье. Занять его место. Зажать бьющую из его головы кровь. Извернуться и левой рукой, прижав руль коленом, переключиться на вторую скорость. И по газам, по газам, в степь, подальше от обреченной колонны.
Переваливая через придорожный кювет, Лозовский краем глаза увидел, как из «КАМАЗов» выпрыгивают солдаты и занимают оборону, прячась за колесами машин. Поразился: да что они делают?! Нужно уходить! Нужно уходить в степь, а не отстреливаться от невидимых моджахедов! И сразу же об этом забыл. Жизненное пространство сузилось до десятка метров солончаковой степи, жизненные цели свелись к простым физическим действиям.
Он знал: если из его руки выбьет руль, Степанов умрет. Если «УАЗ» увязнет в песчаном зыбуне, Степанов умрет. Если от перегрева заклинит движок, Степанов умрет. Если он замолчит, Степанов умрет.
Он кричал:
— Коля, терпи! Скоро будет такыр, будет гладко, будет хорошо! Терпи, Коля, не умирай! Не умирай, сука, не умирай, твою мать! Коля, держись, в Бога тебя, в душу, не умирай!
Он матерился, он богохульствовал как бы в надежде отвлечь на себя гнев Господень, отвести его от Степанова, беспомощного, как ребенок. А сам все прислушивался: бьется ли в ладонь кровь. Кровь билась, но все слабее и слабее.
— Коля, миленький, не умирай!
Под колесами зашелестела прокаленная до крепости черепицы глина такыра.
Солнце било в глаза. Из солнца вывалилась, зачернела стайка перелетных гусей. Разделилась, два гуся пошли наперерез «УАЗу», а три спикировали на дорогу, выплюнули из подбрюшья дымные струи. Гуси были штурмовыми вертушками Ми-24, а струи — следами НУРСОВ, неуправляемых реактивных снарядов.
Лозовский въехал в тучу кирпичной пыли, поднятой двумя военно-транспортными Ми-8 и перебросил ногу с газа на тормоз.
Дальше в памяти был провал.
Он обнаружил себя сидящим на горячей глине такыра в куцей тени от «УАЗа». Перед ним полукругом стояли какие-то люди в камуфляже. Они были как в тумане. Один из них присел на корточки и что-то сказал. Лозовский увидел крупные звезды на его погонах. Это был командующий 40-й армией генерал-лейтенант Ермаков. Лозовский слышал его, но не понимал. Каждое слово в отдельности понимал, но во фразу слова не складывались.
Кто-то сказал:
— Шок. Нужен укол.
— Отставить!
Командующий взял Лозовского за волосы, отогнул его голову назад и начал лить в рот воду из армейской фляжки. Лозовский вытаращил глаза. Внутренности опалило. Во фляжке был спирт.
Туман исчез, в уши ударил гул двигателей, крики солдат, бегущих с носилками к вертолету. Вертолет был только один, второй уходил к югу, растворяясь в слепящем солнечном свете.
Лозовский осмотрелся и с удивлением обнаружил, что его «УАЗ» стоит как бы во главе колонны армейских «КАМАЗов».
— Вот, а ты — укол! — проговорил Ермаков и сам приложился к фляжке. — Очухался, корреспондент? Ну, парень, счастлив твой Бог!
Лозовский посмотрел на свои руки. Они были в грязи и в липкой черной крови.
— Степанов, — с усилием шевеля языком, сказал он. — Степанов!
— Отправили в Кабул.
— Он… жив?
— Был жив. Вставай. Полковник, в вертолет корреспондента. От себя не отпускать. Первым же бортом в Москву. Под твою ответственность. Если что — голову сниму! Ясно?
— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
— Почему — в Москву? — не понял Лозовский.
— Потому что второй раз тебе не повезет. Такие удачи бывают только раз в жизни.
— Да, повезло, — согласился Лозовский. — Даже не зацепило.
Офицеры переглянулись, а командующий озадаченно покачал головой.
— То, что тебя не зацепило, это везение. А вот то, что ты проехал по минному полю, — это, парень, не просто везение. Даже не знаю, как назвать. Считай, что ты родился во второй раз. Так и запомни: второй раз ты родился в месяц асад.
— Это по афганскому солнечному календарю, — объяснил полковник, которому командующий вверил Лозовского. — Месяц льва.
В вертолете он рассказал, что произошло. Охрана колонны приняла бой на месте, потому что обочина дороги была заминирована. Лозовский был единственным, кто об этом не знал.
По следу «УАЗа» из-под обстрела вышли восемь «КАМАЗов». Две машины сгорели. Банду моджахедов, просочившихся по горным тропам, уничтожили НУРСами боевые вертушки, окончательную зачистку ведет подоспевший десант. Потери с нашей стороны — шесть убитых и двенадцать раненых. Один тяжело — капитан Степанов. Выживет ли — неизвестно.
Степанов выжил. Он прожил еще девятнадцать лет. После ранения на его левом виске осталась глубокая вмятина, искривляющая лицо. Чтобы скрыть ее, он носил длинные волосы. Волосы были полуседыми. Прическа делала его похожим, как он сам говорил со своей застенчивой улыбкой, на старого педика. Он не любил фотографироваться. Возможно, поэтому на его могиле был снимок двадцатилетней давности.
В парадной форме, с капитанскими звездочками на погонах, с медалью «За отвагу» и орденом Красной Звезды.
«Степанов Николай Степанович.
10 сентября 1954 г. — 24 декабря 2002 г.»
IIВесь декабрь над Западной Сибирью от Тюмени до Салехарда разгуливала пурга, стихла только к Новому году.
Старое тюменское кладбище, лежащее между городом и аэропортом «Рощино», было покрыто голубым снегом. Из него прорастали верхушки памятников и крестов. Расчищены были лишь места свежих захоронений. Ровный низовой хиус гнал легкую поземку, неспешно затягивал следы машин и людей, уравнивал, как песок в пустыне, сиюминутное с вечным.
Сиюминутное превращал в вечное.
Лозовский посмотрел на часы. До московского рейса оставалось два часа. Часы были те самые, командирские, с гравировкой, которые перед вылетом из Кабула вручил ему в штабе 40-й армии генерал-лейтенант Ермаков. Лозовский их не носил, надевал редко. Они приносили удачу. Удачу нужно экономить, не тратить на пустяки. Нынче надел, потому что ему была очень нужна удача.
Он чувствовал себя так, будто вступил на минное поле.
Как тогда, в Афгане.
Но теперь он об этом знал.
Еще в Шереметьеве, провожая Лозовского, Тюрин предупредил:
— Володя, аккуратней. Никаких лишних движений. Если все это не дикая случайность, за тобой будут смотреть в десять глаз.
Ты ничего не расследуешь. Ты никого не подозреваешь. Ты прилетел по поручению главного редактора. Передать семье материальную помощь, зайти в «Тюменские ведомости», зайти к начальнику УВД — узнать, что произошло с нашим корреспондентом. Все. Если мы правы, они сами на тебя выйдут.
Лозовский не последовал его совету. В разговоре с ним редактор «Тюменских ведомостей», лощеный господин, похожий не на журналиста, а на чиновника губернаторской администрации, сказал с приличествующим случаю постным видом:
