Артур Соломонов - Театральная история
Они сели: Сильвестр напротив Ипполита Карловича, рядом, на краешке стула, настороженный и сосредоточенный господин Ганель, левее – растерянный Александр, еще левее – насмерть перепуганный Иосиф. Иосиф стал посылать Ипполиту Карловичу флюиды-телеграммы: «Я тот, кто писал вашему другу… Я тот, кто заботится о вашем театре… Я тот, кто любит вас…»
– А он кого играет? – спросил Ипполит Карлович, рюмкой указывая на Иосифа. Хвост лебедя, его лапки и голова уже начали таять.
– Он переписывает некоторые сцены. Для современного слуха, – снова выручил Сильвестр теперь уже Иосифа, который еще не полностью вышел из оцепенения.
Ипполит Карлович оживился.
– Любопытно. Значит, Шекспир как-то не очень. Слабоват. Я так и думал, – Ипполит Карлович улыбнулся, и Александр с Иосифом дуэтом захохотали громко и немножко нервно. Смех помог Иосифу вступить в разговор:
– Мы видоизменили идею моего участия… немножечко… – начал Иосиф. – Я сейчас не переписываю, а добавляю, и даже не добавляю, а прибавляю…
– А с твоим творчеством я и так знаком. Очень знаком…
Иосиф возвел глаза к потолку и стал его исследовать.
– Творцы! – ласково улыбнулся Ипполит Карлович. – Вот смотрю я на вас и завидую. Всю жизнь на таких вершинах проводите. Вы ешьте. Ешьте. Видите, сколько всего.
Ипполит Карлович не без удовольствия посматривал на артистов, которых охватил легонький паралич. Беспокоил его только взгляд господина Ганеля. Карлик с непочтительным вниманием его изучал. «Недоолигарх» подумал, что надо бы чуть погодя сбить спесь с этого исследователя.
Застучали о тарелки вилки и ножи, сначала робко, потом все уверенней.
– Вот и молодцы. Вот эта музыка мне по душе. Виски? Коньяк? Водку?
Иосиф попросил коньяк. Остальные от спиртного отказались.
– Ничего, скоро, я думаю, возжелаете, как бы сказал. Один мой близкий друг. Пить это хорошо. Если бы Бог был против спиртного, он бы не воду превратил в вино. А наоборот… – сказав это, Ипполит Карлович придвинул ближе тарелку со стерлядью, украшенной зеленым и репчатым луком, и вонзил вилку в один из рыбных кусочков.
– Сильвестр. А правда. Что ты, когда студентом был. Какому-то вралю поверил. Что Мейерхольда не расстреляли. А отпустили. И он работает где-то в Сибири лодочником. И ты, Сильвестр, поехал его искать в какое-то село. Было такое? В юности?
Андреев смутился.
– Да. Я его искал. Не думал, что об этом кто-то помнить может, тем более вам рассказать… Я молодой совсем был, не верил, что его могли расстрелять.
– Могли, могли. И расстреляли. Несмотря на гениальность.
Андреев, привыкший видеть за всеми словами двойной и тройной смысл, подумал, что в этих словах заключена прямая угроза.
Александр заметил, что Ипполит Карлович «тыкает» режиссеру, а тот отвечает ему подчеркнуто вежливым, намеренно официальным «вы». Но сколько бы Андреев ни старался дать понять, что он тем самым обозначает дистанцию, каждое «ты», брошенное в ответ на «вы», звучало как легкая пощечина.
– Боишься провала, Тибальт? – неожиданно спросил Ипполит Карлович у Александра, прервав его размышления о «ты» и «вы».
– Боюсь, – не раздумывая, ответил он.
– Это хорошо. Я думаю. Грандиозные неудачи – хороший признак. Вот у посредственных бизнесменов. Не бывает больших неудач. Они много никогда не заработают. Но и всего никогда не потеряют. Вот у вас. Провал – это значит. Что ты чувствовал в себе силы. Взлетел. Но не рассчитал чего-то. Столкнулся с чем-то… И рухнул.
Официант, на груди которого висела табличка, извещающая, что ее обладателя зовут Мориц, изящным жестом наполнил рюмку виски. Ипполит Карлович неожиданно шумно отхлебнул, как будто пил горячий чай, а не горячительный напиток.
– Да, провал. Провал, – продолжил мысль «недоолигарх». – Вот скажите, что такое деньги? По какому признаку мы можем понять. Что имеем дело именно с деньгами, а не с чем иным?
– Никогда об этом не думал! – с восхищением воскликнул Иосиф. Фраза далась ему нелегко, но успеха не имела: Ипполит Карлович в его сторону даже не посмотрел и величаво продолжил.
– Основной их признак – инфляция. Виски всегда виски, картошка всегда картошка, стерлядь всегда стерлядь. А за бумажки можно приобрести остров, где будет расти картошка и плавать стерлядь. А пройдет год, и за те же бумажки. Ты и рюмки виски. Не купишь. Понимаете, к чему я? Инфляция – признак денег. Провалы – признак таланта. А у меня есть слабость. Я люблю. Талантливых людей. Они украшают жизнь. Они мне напоминают. Что, возможно, у нас всех есть Создатель. Раз существуют такие изделия. Как ты, Сильвестр.
Подобных высказываний от Ипполита Карловича Сильвестр никогда не слышал. Александр понял это сразу и гадал, что же явилось причиной таких речей. Опьянение? Какая-то неизвестная пока новость из «недоолигарховой» жизни? Или же эти внезапные потоки откровенности значат, что в отношениях Сильвестра и Ипполита Карловича наступил перелом? И перелом этот к худшему?
И пока Александр пытался дешифровать послания Ипполита Карловича, тот осушил рюмку и протянул уже винный бокал стоящему в почтительном отдалении официанту. Тот мгновенно подошел и наполнил стеклянную емкость. Хотел бросить туда новую ледяную птицу, но Ипполит Карлович закрыл бокал рукой:
– Нет. Лебедей туда больше не кидай. Они тонут.
И снова Александр с Иосифом засмеялись. Официант глянул на них с тончайшим, едва заметным выражением презрения. Сильвестр, повидавший на своем веку множество выражений множества лиц во множестве экстремальных ситуаций, отметил, что в этом взгляде удивительно сочетаются внутреннее высокомерие и внешнее «чего изволите?». Александр же, глядя на Морица, вспомнил, что видел объявление на окнах ресторана у своего дома: «Ресторану требуются официанты». Он подумал, что если этот чрезвычайно важный Мориц станет искать новую работу, то даст такое объявление в газете: «Официанту требуются рестораны».
– Отец Никодим! – обратился Ипполит Карлович к полузакрытой двери. – Отец Никодим! Гости у нас. Вы же хотели пожелать пришедшим доброго здравия!
И отец Никодим вошел, улыбнулся всем с одинаковой любезностью и простотой и молитвенно сложил руки. Ипполит Карлович поднялся, толерантно не пригласив никого молиться с ними вместе. Отец Никодим начал протяжно и солидно:
– Христе Боже, благослови ястия и питие рабом Твоим, яко свят еси всегда, ныне и присно и во веки веков…
– Аминь, – протяжно и солидно отозвался Ипполит Карлович.
– Батюшка, – спросил Сильвестр, – а разве можно благословлять стол, ломящийся от спиртного?
– Не вам судить и не вам осуждать, – кротко ответил отец Никодим. – И не мне. Скажу лишь, что Господь является нам в этом мире через абсолютно земное, а порой и через низменное.
– Так подойдите ко мне поближе, и я вам шепну, где вы, следуя вашей логике, несомненно Бога отыщете. Я такие места знаю.
Священник кротко взглянул на режиссера, изобразил на лице своем покорность заповеди «прощайте ненавидящих вас» и сказал Андрееву:
– Я молюсь о вас.
И вышел. Он не солгал. Прикрыв за собой дверь – не до конца, чтобы быть в курсе происходящего, – он оказался в небольшом, уютно обставленном помещении. Встал на колени перед иконой Спасителя, которую принес с собой, и прошептал со всей искренностью, на которую был способен сейчас:
«Господи, вразуми их обоих. И Сильвестр, и Ипполит могут принести столько добра, а творят лишь зло. Почему? Там, за дверью, встретились нищее богатство и бесславная слава. Видишь Ты, Господи, из какой бездны взываю к Тебе. Лишь на Тебя уповаю. Лишь Ты можешь, соединив тьму с тьмою, произвести свет».
Ипполит Карлович долго смотрел вслед отцу Никодиму.
– Святейший человек! Не стесняюсь говорить это всякий раз, как он уйдет.
– Он нас слышит, – сказал Андреев бесцветным, абсолютно лишенным эмоций голосом. – Он же сразу вошел, едва вы попросили его «пожелать пришедшим доброго здравия». Вы при этом не повысили голоса ни на децибел.
– От тебя не скроешь ничего! Талант! Вот вы это заметили? А? – обратился он к господину Ганелю и Александру.
Тяжелый выбор лег на плечи артистов. Сказать, что они это заметили – значит уличить Ипполита Карловича во лжи, которую они зарегистрировали сразу. А сказать, что не заметили – значит согласиться с тем, что режиссер выискивает любую возможность, чтобы уязвить «святейшего человека». Андреев выручил их неуклюжей и дерзкой шуткой:
– Не терзайте их вопросами. Они глуховаты.
– Глухие актеры?
– Глуховатые.
– Ну, – поднял Ипполит Карлович полупустой бокал с виски. Мориц подскочил и наполнил его до краев новой порцией. – Я пью за тех, кто не сдает своих людей. За тебя, Сильвестр!
Едва порция исчезла в Ипполите Карловиче, он соорудил невероятный бутерброд из хлеба, черничного джема и стерляди, и показал на дверь:
– Молится. И я уверен. Он молится о нас.
