Роман с Полиной - Усов Анатолий

Полина всю дорогу рассказывала, как надо растить в себе ребенка и как надо растить его потом, когда он родится. Они с Робертом здорово подготовились к этому. Я узнал много интересного для себя — оказывается, есть какая-то кластерная вода, которая в форме снежинок, и в то же время из которой состоит и ДНК и тело младенца в утробе матери. Вот роды почему так омолаживают. Я стану молодой, говорила Полина. Я так много об этом читала. Вот ты увидишь, я стану моложе на 10 лет. Ну, ты же историк, ты же читал — «Дух Божий носился над водой» — это первое информационное поле, так? Так! А вода — промежуточное звено между Богом и нами. Через воду Бог управляет землей! Ты видишь, как все здорово связано — и самое макро, и самое микро!

Она сердилась на меня, потому что я был несколько обескуражен такой внушительной подготовкой — просто как к войне в Ираке готовился Буш, ничуть не меньше. И это ей очень шло, вот что значит пожить в Америке — научиться всему, что задевает тебя, относиться серьезно, по-деловому… А вы в России ничего не знаете, а что знали — забыли, сердилась моя милая девочка. Мир разумен, одухотворен — все уже давно верят в это… а вы, как дурачки здесь, ну честное слово…

Я слушал ее и радовался за того человечка, которого они так хотят. Несомненно, его ждало полноценное развитие и замечательная судьба. Одно огорчало меня, я намекнул Полине, что может быть какая-нибудь дурная наследственность.

— Чушь, — сказала Полина. — Мы будем любить его, а любовь побеждает все.

Мы вырвались на замечательном японском автобусе за пределы города и понеслись в заповедник. Я смотрел на сопки, они дымились нежно-розовым светом, неужели это зацвел багульник, о котором мне рассказывал папа?

И я подумал, как здорово, что я оказался здесь, неподалеку отсюда служил мой дедушка и был счастлив мой папа. Каких-нибудь 270 километров, пять часов езды на хорошей машине. Как здорово, что со мной рядом Полина. Как здорово, что она ждет ребенка и его рождение омолодит ее на 10 лет. Как здорово, вообще, жить, любить, и может быть даже быть немножко любимым. Я не испорчу ей жизнь. Я порадуюсь вместе с ней еще немножко и исчезну, как только прилетит Роберт, я не стану разлагаться у нее на глазах. Пусть память обо мне будет не самым тягостным местом в ее жизни. Наверное, на моих глазах появилась слезы, потому что она вдруг прижалась ко мне, как тогда в джипе «ниссан-террано».

— Н у, я же не хотела тебя обидеть, — прошептала она мне в самое ухо. — Это же не про тебя, ты сам вполне замечательный, не надо плакать.

— Это аллергия, — сказал я. — Посмотри, что там цветет — это вишня или это багульник?

— Это сакура, какая прелесть! Вишня мелкопильчатая, символ Японии, произрастает и культивируется как декоративное растение, цветки розовые, махровые, листья весной пурпуровые, летом зеленые или оранжевые, осенью фиолетовые или коричневые. Ах, Толинька, если бы ты только видел, как цветет вишня в Вашингтоне на Потомаке — это полный отпад, все вот в таком розовом облаке! Так и плывет! Мы обязательно съездим, в этом году уже не успеем, она там цветет, кажется, в марте, а на будущий год возьмем Робера, Дебору, это классная баба, ты сам увидишь, Коленька уже родится. Мы его назовем Колей, потому что моего дедушку звали Колей.

— Моего тоже! — сказал я.

— Класс! — обрадовалась Полина. — Ванечку усыновим…

— Слушай, а когда мы поедем отсюда? — спросил я Полину.

— Теперь, наверное, через неделю, а может и через две — Робер прилетит, пароход приплывет, это не так скоро — а что, какие-то есть проблемы?

— Только одна, но большая, — сказал я. — Километров триста на север по побережью есть залив Святого Владимира, там служил мой дедушка и учился в 9-м классе папа, хорошо бы съездить туда.

— И это большая проблема? Привыкай жить без проблем, Толян, берем тачку в прокате и едем. Мы в Америке обходимся без проблем, и ты привыкай жить так же.

Ну, до чего я люблю этих умных девочек, они все про все знают, даже когда становятся взрослыми, а потом старухами, с ними всегда можно обо всем говорить. Я вдруг почувствовал, что я совсем молодой, ровесник папы, мне пятнадцать с половиной лет, я ничего не сделал в жизни плохого, и еду с молодыми дедом и бабушкой служить в самый прекрасный в мире залив Святого Владимира, где меня все будут любить, где все у меня будут только друзьями и не будет ни одного врага. Будут над нашим домом звенеть сухие дубовые листья, почему-то не опавшие на зиму. Будут во время переменок между уроками взрослые девочки прогуливаться по коридору и поглядывать на меня, а я буду стоять у окна, слушать по школьному радио старинный вальс «Амурские волны» и думать, как здорово мне повезло, что деда перевели служить в это чудесное место…

Я не заметил, как наш автобус обогнал какой-то большой джип с затемненными стеклами и перекрыл нам дорогу.

Как я узнал потом от своего друга капитана третьего ранга Горбенко, на острове Русский в ночь с субботы на воскресенье флотская контрразведка захватила группу закамуфлированных под морскую пехоту «грачей» и прапорщика-интенданта, служившего на оружейном складе. Оставшаяся на свободе часть группы выехала за город и захватила экскурсионный автобус, чтобы объявить пассажиров заложниками и обменять на своих. Это был наш автобус.

Так война, затеянная столько лет назад русским царем против маленького независимого народа, отрыгнулась на мне. Я все понимал про них, уже 200 лет наши воюют с ними, я помнил, что писал про них Пушкин, типа «для кавказца убийство — простое телодвижение». Что писал Лермонтов, который сам был «кавказцем» и знал их получше многих — «…злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал». На зонах мне попадались ребята, которым на срочной еще при Советах выпало служить с ними в стройбате, они говорили про них — «звери».

Не мое это дело. Если они звери и мы знаем, что это так, на кой хер лезть в их вонючую клетку? Я к ним не лез, и они ко мне вроде не лезли. Но случилось так, что тормознули они мой автобус, на котором я ехал такой радостный и счастливый.

Вначале они вели себя довольно вежливо. Они велели водителю ехать за джипом, мы свернули на проселок и вскоре затерялись в низине между двух сопок.

Их главарь, красивый рыжеватый парень предъявил свой расклад:

— Господа русские! Мы, солдаты свободной Ичкерии, не питаем лично к вам никакой вражды, хотя, согласитесь, можем питать. Группа наших товарищей захвачена вашими фээсбэшниками в плен. Поэтому мы вынуждены взять вас в заложники. Если ваши согласятся обменять вас на наших, вы будете живы, если не согласятся, будем виноваты не мы, а ваши, которые всегда вас закладывают и продают.

По поводу окончания последней фразы я не стал бы с ним спорить, я давно знал, что это так. Я подумал, хрен с ними, это не моя война. Хотя если по-честному, я никогда особенно не любил всяких этих крикливых жителей гор, как-то так сложилось в нашей российской жизни, что они всегда помыкали нами и давили нас, русаков. Может быть, и остальные думали так же, потому что все, даже морские офицеры, их было пять человек в нашем автобусе, не возражали.

— Вот и до нас докатилось, — вздохнула некая тетка, сидевшая позади нас с Полиной.

— Господа офицеры, прошу подготовить свои документы; если вы плавающий состав, претензий не будет, если кто-то морской пехотинец, извините, ваш батальон воевал в Ичкерии… — гортанным голосом объявлял главарь.

— Плавсостав легко отличить, у нас шевроны на рукаве, — сказал кто-то из них, я не успел разглядеть кто именно, но мне стало стыдно за этого говоруна.

— Начнем с вас, руки на затылок, на выход, — главарь показал на сидящего во втором ряду капитан-лейтенанта.

Тот встал, нехотя положил на затылок руки, пошел к выходу. Я посмотрел — согнутая спина, узкие плечи — как он попал в офицеры?

— Мама, я писать хочу, — захныкал мальчик, сидящий через проход от нас.

— Пописать ребенку можно? — спросила мама, подняв, как примерная школьница, руку.