Сергей Шаргунов - Книга без фотографий
Аяна смотрела на меня сквозь волосы, залившие личико. Глаза ее горели прельстительным огнем.
Мы вышли на улицу. У стены сидела большая, будто чугунная, старуха, ладонь ковшом, вытянутая рука неподвижна.
— Русская? — наклонился я.
Засипела:
— Ага, милый. Восемьдесят лет, есть нечего. Хочу удавиться.
Сунул деньги. Скомкала, спрятала и вдруг подмигнула бодро:
— Русские не сдаются.
— Хотите наших талоончу? — смешливо осведомилась Аяна.
Хотим разбойников. Таксист повез нас из города. Такси (как и все другое) ужасно дешево в сравнении с Москвой. И даже в сравнении с Чечней.
За городской чертой на полях скопились разбойники. Талоончу. Этой ночью они отобрали чужую землю. Земли не хватает в гористых этих краях. Для многих свержение власти — повод заграбастать драгоценные рассыпчатые комья.
Мы ехали узкой проселочной дорогой. Слева и справа на полях бродили и сидели талоончу в темном. Торчали из рыхлых сочных почв пластмассовые баклажки на клинышках — были уже поделены на квадраты захваченные территории.
— Дай, попробую, — попросил я Севу.
Вышел из машины, наставил громоздкий аппарат, щелкнул.
Заметили. Взвизгнув десятком глоток, с раскатистым гиком на меня бежал отряд. Они размахивали железными палками. Почему-то я не чувствовал испуга. В их вопле и беге было что-то праздничное. Приближались счастливые физиономии, белели оскалы, обдавало жаром ликования.
Я сел в машину, мы поехали. Тюк! — в бампер ударил камень. Водитель матерился. Аяне все еще было смешно.
Завтра они начнут резать и стрелять. Войдут в город и станут уничтожать всех встречных.
Близилось завтра, когда полетят в мир вести о здешних погромах и новых мертвых. Пока наступили сумерки. Мы брели по Бишкеку, и сливались с теменью настенные лозунги.
«Бакиев — кот». («Кёт — это попа», — деликатно перевела Аяна.)
«Инвалиды против мародеров». О как!
Выстрелы. Бух, бух! Где? Бух! В квартале от нас? Мы продолжали брести.
Зашли в клуб, играющий неоновым огнем. Тут была забита стрелка с подружкой Аяны, тоже из Оша, сегодня приехавшей в Бишкек. Ее звали Малика. Она оказалась покрупнее Аяны, груди поувесистей, желтое платье, театрально намалеванные губы.
— На юге губы красят, на севере глаза, — просветила Малика, попивая белое вино.
У бара на насесте восседал обширный киргиз в синем спортивном костюме, пил, пьянел, размахивал ручищами:
— Мы в «Адидас» пришли, короче. Продавщица такая, короче, вы не ломайте ничо, короче. Одевайте чо вам нравится, короче. Мы свою старую одежду прямо там оставили. Горой положили.
Мальчишка-бармен был весь завистливое внимание.
— А давайте в горы ломанемся, — предложила Малика.
В углу над баром мигало революционное телевидение. На экране — фотографии.
— Их убил Бакиев. Вот тварь, — убежденно сказала Малика. — Блин, чо-то скучно, народу мало, все стремаются зажигать. В горах прикольно. — Она толкнула локтем Аяну: — Скажи!
Мы вышли и столкнулись с уличной процессией. Молодые ребята, впереди — вожак с палкой. В его движениях волевая злоба. Неоновая вывеска высветила его стеклянный взор. И тут я понял: это не палка, а длинный винчестер. Он ступал в клуб, и следом — вся компания.
— Фу-у, зомби, — осудила Малика.
Девчонки прыснули смехом. За домами, совсем близко, громыхнул выстрел. Бух! Тишина. Снова выстрел. Такси везло нас через центр, проехали белый дом. Свечи у ограды. Копошились люди — на корточках вокруг шатра.
Ночью мы вышли в горах. Здесь располагалась здравница с жизнью, застывшей в 85-м году. Трафаретные объявления. «Тов. отдыхающие!» «Киргизская ССР». Мы прошли в бассейн, тусклое освещение, густой пар, ключевая горячая вода. На кафельных стенах — облупившиеся разбухшие сгнившие картины советского здоровья.
Кроме нас, никого. Бассейн был велик, и мы парочками поплыли в разные его концы. Аяна запрокинула голову. Умильное зрелище: закрытые узкие глаза. Раскосые веки…
Я гладил ее мокрую голову. Вода качала нас, туда-сюда, туда-сюда, все сильнее, и превращалась в кипяток.
— Поедем завтра в Нарын, — бормотала девушка.
— А? Давай.
— Ты хочешь в Ош?
— В вошь? С тобою хоть в блоху…
Потом мы стояли на воздухе, Бишкек был где-то под нами, горы темнели везде. Близко были звезды, обильные. Аяна прижималась и мелко-мелко целовала меня в шею и выше по лицу до виска, словно повторяя губами звездный рисунок.
Мне казалось, что я один-одинешенек и что могу сейчас читать будущее.
Через час, например, я буду на волоске от смерти и все же спасусь, а однажды не спасусь.
Я читал будущее без сожалений и интереса, как будто все, что могло, уже состоялось.
Как будто я не ничтожный смертный, а зеленоватая звезда над горами.
Машина просигналила. Вздрогнул. Мы сели в такси и поехали с гор. Навстречу заре и погромам.
Воскресенки
А что значит, если фотоаппарат пишет: «Memory card error»? Понятно: я еще молод. Да или нет? Ну согласитесь со мной: еще молод.
И все же, оглядываясь назад, перебирая картинки жизни, уже думаю: где-то была ошибка. Я хочу разгадать план, задание своей жизни.
Где ошибка? Или все было честно и правильно и картинки со временем сложатся? Порывисто было, горячо, но так, как и нужно. Давний детский контраст — попович среди пионеров — был правильным. И моя внезапная тоска по советскому среди налетевшего пьяного времени — правильной была. И поход был верным в литературу, в «Новый мир» с рассказами, а не в журналистику телевизионную. И женитьба правильная на строптивой и бешеной Ане — потому что по велению страсти и потому что яркая девица подарила мне яркоглазого сына. И уход в политику, в метель, на улицы, под флаги, к злым и брошенным сверстникам — правильный уход. И проигрыш был обидным, но все же таким драгоценным, до сих пор радость приливает к сердцу, что не сломался, не сломался, нет, не сломался. И военные путешествия… И одиночество. И этот мой альбом с невидимыми фотографиями важен кому-то невидимому.
Я живу у метро «Молодежная» — снимаю однокомнатную квартиру в длинном блочном доме, обставленном десятком таких же домов. Моя работа — писать. Пишу во множестве мест. На выходные забираю сына, и мы гуляем. Он ночует у меня с субботы на воскресенье. Мы ходим в парк, в цирк, иногда в церковь.
Ваня тянется к церкви больше, чем я в его возрасте. Там он кроток и зачарован.
Житейские опыты меня не ожесточили. Но я стал недоверчив. Я мало доверяю людям. Доверяю только самым бескорыстным из них — читателям. Мои новые товарищи — читатели. И читательницы. Те, кому нужны от меня написанные слова. Хотя читатели тоже иногда остывают.
