Платон Беседин - Книга Греха
— Выходит, это вера в собственную непогрешимость?
— Не совсем, — развиваю мысль. — Такая непогрешимость грозит неадекватным самомнением, а, значит, уязвимостью. Тот, кто верит в себя, сомневается, когда обдумывает план действий, но, начав действовать, он уверен в себе, уверен в результате. Это как отстранённо наблюдать за сражением, в котором сам же и участвуешь.
— Пассаж в духе Кастанеды, — останавливается Яблоков. — Личная сила! Вот, что нужно для истинного патриота! И она у тебя есть, но ты лишён иного — понимания того, ради чего и из-за чего всё это. Тебе кажется, Данила, что те, против кого мы боремся, кого уничтожаем, невинные агнцы Божьи, посланные на заклание, а мы бессердечные мясники, которые упиваются собственной жестокостью. Но это не так!
Он вновь начинает ходьбу. Я поднимаю шишку с земли и следую за ним.
— Лев Петрович, разве я дал вам повод усомниться в себе?
— Слабина в твоём сознании, — он тыкает меня пальцем в лоб, — вот здесь. Что чувствовал ты, когда снимал бойню в автобусе? Страх! Тебе казалось, что девка невинная жертва, так? — Я согласно киваю. — Но это миф! Она часть того зла, что заполонило нашу страну. Оглянись вокруг: мы на войне, друг, и она страшнее той, что случилась с нашими дедами, потому что эта война в нашей же стране против нас самих. Это геноцид русского народа! Они портят нашу кровь!
Яблоков останавливается. Открывает папку и читает, перелистывая страницы:
— В Подмосковье таджикский строитель изнасиловал шестилетнюю девочку. В Москве армянин изнасиловал двух девушек на глазах их родителей. Групповое изнасилование в Ставропольском крае лицами кавказской национальности десятилетней русской девочки. За изнасилование семилетней девочки в Москве задержан гастарбайтер. — Яблоков продолжает читать заголовки новостей, на самых жутких он останавливается более подробно. Наконец, подытоживает. — Заметь, информация даётся авторитетными изданиями, а не жёлтой прессой.
— А разве русские не насилуют русских? — замечаю я.
— Конечно, насилуют, но куда реже. И не с такой жестокостью. Официальные данные МВД говорят об этом протоколами и цифрами. Дело в том, что восточные народы могут ценить и уважать только своих женщин.
Я вспоминаю, что моя бабушка живёт в селе в Ставропольском крае. Большинство населения — кавказцы. Иногда они насилуют русских девушек. У них это считается тренировкой перед тем, как жениться на соплеменнице. Тех немногих, что бунтуют против такого обращения, либо избивают, либо убивают. Власть бездействует.
Я говорю, начиная ходьбу:
— Мне кажется, что насильники есть и с той, и с другой стороны. Другой вопрос, нельзя всех кавказцев принимать за торговцев наркотой и боевиков. В чём, например, была виновата зарезанная таджикская девочка?
Осекаюсь. Я позволил себе слишком смелое заявление. Яблоков останавливается. Эти паузы в ходьбе порядком начинают надоедать.
— Каждый раз, когда людям нечего возразить на преступления чурок в нашей стране, они начинают вспоминать о невинных таджикских девочках. Сколько можно? — Яблоков трясёт папкой. — А что ты скажешь о девятилетнем русском мальчике, которого убил таджик в Подолье? Убил сына тех, кто его приютил. Разве таких зверей можно простить?
Я стараюсь отогнать от себя неприятные образы. Стараюсь молчать и больше слушать, как учил меня отец, но слова, кажется, сами исходят из меня:
— Но это дети. Есть разные люди, есть особенности темперамента, но бессмысленно говорить, что все кавказцы — бандиты только потому, что они кавказцы. Разве дело тут не в социальных условиях жизни? В нищете, безработице, болезнях? В самой стране? Мотивы не национальные, а социальные.
— Тогда для чего им ехать к нам? В нашу страну?
— Яблоков повышает голос.
Он вновь открывает папку и останавливается.
— Смерть олимпийского чемпиона, убитого выходцами с Кавказа, обществу неинтересна, — читает Яблоков. — Уроженец Дагестана расстрелял трех пенсионеров. Пятьдесят вьетнамцев жестоко избили шестерых местных жителей Саранска. Ещё?
— Не надо.
— Ты православный, Данила? — спрашивает Яблоков.
— Да.
— Как говорил старина Адольф: «Либо ты немец, либо христианин». — Он ухмыляется. — Но сейчас не об этом. Тебя, как православного, не смущают убийства священников? Например, в Казани убит православный священник. В Москве убит настоятель храме. Чурками.
Яблоков захлопывает папку и спрашивает:
— Знаешь, почему один мусульманин сжёг прекрасную библиотеку?
— Он сказал, что книги в ней, — говорю я, — либо повторяют то, что написано в Коране, либо противоречат ему. Первые — бесполезны, вторые — вредны.
— Примерно так, — кивает Яблоков. — Почему-то над Христом издеваться могут все, даже такие как Дэн Браун. Было бы интересно посмотреть, что бы мусульмане сделали с ним, если бы он написал подобную ересь про Магомета. В этом их сила.
Он сверлит меня своими колкими глазёнками, будто втыкая иглы в куклу Вуду. Его папка всё ещё открыта. Я прошу её и беру себе.
Читаю о преступлениях кавказцев в России, читаю по диагонали, потому что подборка слишком большая. Перелистываю страницы, словно загипнотизированный, и останавливаюсь только, когда начинается раздел, посвящённый «еврейскому заговору».
— Они хотят нашу страну. Пусть убираются к себе в аулы! Странно, что ты так рьяно их защищаешь.
— Патриотизм не должен стать последним прибежищем мерзавцев, — говорю я, нервно крутя в руках поднятую шишку. — Нужны точечные удары.
— Вроде того, что ты нанёс по Шварцману, — скалится Яблоков. — Идём к машине. — Мы разворачиваемся, и он продолжает. — Ты мог бы стать лидером. Мы посеем в твоей душе зерно, и из него взойдёт могучее древо истины.
Яблоков потрясает перед моим носом своей папкой, в которой, кажется, собрана вся грязь мира.
Вспоминаю, как однажды на моих глазах трое кавказцев порезали ножами парня. В метро. Тот заступился за девушку, к которой кавказцы хамски приставали прямо на эскалаторе, называя «русской потаскухой» и требуя совокупиться в ближайшей сауне. Парень не выдержал и сделал замечание. Кавказцы вскипели, выхватили ножи и порезали его. Помню много крови, редкие вскрики, но больше всего память держит страх на лицах тех, кто стал очевидцами, страх, который они быстро меняли на равнодушие.
Мы подходим к джипу. Здоровый детина, знакомый мне по встрече на пустыре, открывает перед Яблоковым дверь, но тот останавливается. Берёт меня за руку и говорит:
— Либо мы, либо они. Только один выбор: быть трусом или быть патриотом. Это война, Данила! И власть за них, не за нас. Они выпускают на свободу убийц русских людей, потому что во всём лоббируют интересы жидов и хачей. Лоббирование во всём: в государственных дотациях, искусстве, спорте, но главное — в повседневности. Пришло наше время! Не разбив яиц — омлет не приготовишь!
