Анна Борисова - Vremena goda
Дамы и господа, вы только вдумайтесь! Получается, что титанические усилия, которые наша цивилизация расходует на социальный и научный прогресс, фактически приводят к постоянному увеличению альцгеймерной популяции! Если сидеть сложа руки, наша цивилизация уже в двадцать первом веке рискует превратиться в огромный дом престарелых, где будут жить только выжившие из ума старики и обслуживающий их персонал, причем процент первых будет постоянно расти, а вторых сокращаться.
Позволю себе аргумент еще более сильный. Если угодно – личный. Я буду говорить не об абстрактном человечестве, а о тех, кто присутствует в этом зале. Да простят меня дамы за невежливость, но большинству из нас за пятьдесят. Это значит, что в 2040 году не кто-нибудь, а именно мы с вами имеем все шансы оказаться среди тех самых ста миллионов. Таким образом, борьба с болезнью Альцгеймера – наша с вами личная проблема. Никто ее за нас не решит. Благодарю за внимание.
Аплодисменты.
Председательствующий: Это был президент Международного фонда борьбы с болезнью Альцгеймера доктор Санада Сабуро.
Сандра. Начало пути
Пятницу я почти не слушаю. В речи медицинского функционера, которую монотонно читает мой ангел-тюремщик, для меня нет ничего интересного. Общие фразы, расхожие факты. Я начинаю задремывать. Не из упорядоченного хранилища памяти, а из мутного омута сновидений выплывают бессвязные, перепутанные образы. Харбин смешивается с Петроградом, Сунгари с Невой, мелькают расплывчатые лица, доносятся глухие звуки.
Вдруг сквозь невнятный гул отчетливо звучит японское имя: Сабуро. Я так и не поняла, откуда оно возникло. Может быть, его подбросила гаснущему сознанию память – как бросают хворост в затухающий огонь, чтоб он погорел еще. Мой мозг, кажется, не хочет расставаться с летом тридцать второго года. Ну что ж.
Потухший было свет оживает, сонные сумерки отступают. Я не дремлю. Я мысленно повторяю: Сабуро, Сабуро.
Это очень распространенное в Японии имя. Означает «третий сын» – не очень поэтично. Сабуров говорил, что у него отец человек военный, любит простоту. Старшего мальчика назвал Ичиро – «Первый Сын», следующего Джиро – «Второй Сын», ну а он, стало быть, зарегистрирован под номером 3.
Кроме как «Сабуровым» никто из русских его не называл. Он сам так представлялся. Был Сабуро-Сабуров для японца очень высок, с правильным, несколько холодноватым лицом, с не по-азиатски внушительным носом. Всегда вежливый, безукоризненно одетый, не тратящий слов попусту. На визитной карточке по-русски и по-английски написано: «Сабуро Ооэ, капитан генерального штаба императорской армии». Он мне объяснял, как переводится его фамилия, даже иероглифами писал, но я забыла. То ли «Большая Река», то ли «Большое Озеро» – в общем, что-то большое и мокрое. По-русски Сабуров говорил так, что ходили слухи, будто он не японец, а казанский татарин. Но я знала: он потомок старинного самурайского рода, а наш язык выучил еще в детстве. Его отец перед войной служил военным агентом в Петербурге, и Сабуров несколько лет отучился в «Петришуле», куда отдавали своих детей многие иностранные дипломаты.
Думаю, что я была в него почти влюблена, хоть и не хотела себе в этом признаваться. Он меня интриговал, мне нравилось его общество, но свой интерес к Сабурову я объясняла сугубо антропокультурными причинами. Он представлялся мне знаменательной личностью, прообразом будущего человечества: носитель японского духа, вооруженный европейским воспитанием и образованием; амфибия, одинаково свободно чувствующая себя на тверди Запада и в водной стихии Востока.
Я намеревалась стать такой же амфибией, для того и учила китайский. Мне нравилось воображать, что Сабуров ко мне неравнодушен и однажды сделает мне предложение. Я, пожалуй, согласилась бы стать его женой и произвести на свет некоторое количество представителей новой евроазиатской расы.
Теперь-то я очень хорошо понимаю, чем на самом деле импонировал Сандре японский офицер. Она наконец встретила мужчину, который не уступал ей силой характера.
Чем капитан Ооэ занимается по роду службы, я точно не знала. Военной формы он никогда не носил, общался преимущественно с русскими. Скорее всего, он состоял в оперативном или политическом отделе штаба Квантунской армии и ведал там связями с эмигрантскими кругами, которые могли оказаться полезны его стране. Во всяком случае, в Харбине он был фигурой весьма влиятельной и к тому же окруженной таинственностью. Меня эта аура притягивала и волновала. Еще очень льстило, что такой человек оказывает мне знаки внимания. Никаких ухаживаний или, того пуще, заигрываний Сабуров себе не позволял. Напротив, был всегда корректен и серьезен, но несколько раз я ловила на себе его интенсивный, словно испытующий взгляд, и мне казалось, что я читаю в нем тщательно скрываемую, сдержанную страсть. Возможно, я и ошибалась – у меня в таких вещах совсем не было опыта. Но несомненно одно: так доверительно, как со мной, он ни с кем из русских не разговаривал – ни с мужчинами, ни с женщинами. Я тоже бывала с ним откровенней, чем с кем бы то ни было.
Когда в моей жизни вновь появился Давид, я перестала гадать, что может означать взгляд, которым время от времени выстреливал в меня Сабуров. О совместном производстве представителей новой расы мечтать я перестала. Мне было удобней считать, что мы просто товарищи, относящиеся друг к другу с симпатией. А товарищ в моем состоянии был мне просто необходим.
Я все время думала о Давиде, и говорить мне хотелось только о нем. Но с кем? Не с мамой же?
Сабуров частенько заглядывал в редакцию. Мы пили кофе, обсуждали новости. И всякий раз получалось, что разговор заходит о Давиде Каннегисере. Сабуров, будто ненароком, спрашивал: «Как там ваш петроградский знакомый?» – и я охотно подхватывала тему.
Тот разговор начался так же. Мы сидели в редакции, возле вентилятора. Пили японский чай – Сабуров утверждал, что это самое лучшее средство от жары.
– Что ваш golden boy? – спросил он. – Всё еще не понял, что вы самая лучшая женщина в Маньчжоу-го?
– Нет, он туп и слеп. Предпочитает безмозглых вертихвосток. Боюсь, уплывут от меня миллионы.
Я всегда рассказывала о Давиде в комичном ключе, изображала из себя прожженную охотницу за богатым женихом. Мне казалось, что этой шутливостью я очень ловко маскирую свои истинные чувства. Сабуров посмеивался, участвовал в игре, давал советы – будто мы с ним сообщники в этих кознях и в случае успеха он рассчитывает на комиссионные.
– Во всем виноваты вы, – пожаловалась я. – Знакомство с этим субъектом я возобновила по вашей милости. Сколько денег я трачу на наряды, на косметику, и всё впустую. Вот заставлю вас возместить мои расходы!
