Вадим Фролов - Что к чему...
Когда мы подходили к дому, Пантюха немного остыл и я спросил у него, какие деньги он требовал с Наконечника.
– Д-да вместе мы с ним одно дело сд-д-делали, – неохотно сказал Пантюха. – А тебе н-н-нечего в эт-ти д-дела лезть, у т-тебя и своих х-х-хватает.
Я не стал допытываться, – наверно, что-нибудь опять вроде лаврового листа. Я только сказал:
– Брось ты эти дела, Юрка, влипнешь, да и вообще…
– С-сам знаю, – сказал Юрка, – д-да ну их к ч-черту, эт-т-ти д-деньги! Мне т-только ч-что обидно: я на них уехать д-думал, а т-теперь вот-т… п-потом он в-ведь ч-что г-говорил – в д-делах нужны честность и д-доверие, а с-с-сам… – Юрка зло сплюнул.
– А как же он говорил, что хочет на работу поступить?
– А т-ты слушай его б-больше… Уже не п-п-первый раз т-треплется, – он вдруг воодушевился, – а я, если зах-х-хочу, его в д-два счета утопить м-м-могу. Ему з-знаешь как дадут за то, что он несовершеннолетних с-с-сбивает…
Пантюха продолжал говорить о том, как он может отомстить Наконечнику, а я думал, что он никогда не сделает этого, – не потому, что побоится, что ему самому тоже здорово достанется, а потому, что он просто не сможет сделать этого – не такой он парень, Юрка Пантюхин. Он замолчал, а потом тоскливо сказал:
– В-все равно уед-ду. Нельзя мне з-здесь оставаться, а т-то еще в-в-водку п-п-пить начну или в-воровать с-стану – Наконечник не от-вяжется…
– Юрка, – сказал я.
– Ч-чего?
– Я с тобой поеду, – сказал я.
Юрка даже остановился:
– Н-н-ну?!
– Честное слово!
– В-вот это з-з-здорово, – сказал Пантюха.
А дальше мы сидели на нашей скамейке и обсуждали всякие планы – куда нам ехать и, самое главное, как уехать, откуда взять деньги и прочее. И договорились мы о том, что вначале поедем в деревню Красики к моим родственникам. Они нас примут – это я знал, – а дальше видно будет; может быть, заработаем в колхозе и поедем куда-нибудь еще – не сидеть же на самом деле на месте, раз уж решили уехать. Чтобы нас не хватились, мы решили прямо сказать, я – Андреичу и Ливанским, а Юрка – матери, что едем в деревню, а к будущей осени вернемся и опять поступим учиться, – все равно же год пропадает.
К Андреичу я пришел уже около двенадцати. Он поворчал немного для порядка, и мы улеглись спать. Ночью я долго строил всякие планы, и на душе у меня скребли кошки из-за Нюрочки и вообще, но я старался не думать об этом, – в конце концов со мной поступили еще хуже. А уехать было просто необходимо: не мог я больше тут находиться, боялся, что могу, как любила говорить тетя Люка, «покатиться по наклонной плоскости». Я и так уже, кажется, начал. И хоть мне было вроде на все наплевать, этого я все-таки не хотел. А если уеду хотя бы на время, то мне придется заботиться о себе самому, никто со мной нянчиться не будет, – значит, надо будет что-то делать.
Дядя Юра всегда говорит: «Главное – вовремя принять решение». Вот я и принял решение, и мне стало немного легче.
А утром за завтраком я как можно спокойней сказал Андреичу:
– Андреич, я, пожалуй, в деревню поеду, в Красики. Меня звали…
Тут я немного соврал, но только немного, – ведь в самом деле меня звали в деревню, правда, на лето, а не на осень и на зиму, но все-таки звали ведь…
– Ну?! – удивился Андреич.
Я начал ему доказывать, что мне просто необходимо поехать в деревню. Ведь год у меня все равно пропал, здесь работать меня не возьмут, а там… и так далее и так далее. Расписывал все так, что даже сам удивлялся. Андреич слушал и кивал головой, а я потихоньку следил за ним.
– Так, может, поехать? – спросил я наконец, когда уже совсем выговорился.
– Поезжай, коли у меня надоело, – с обидой сказал Андреич.
Такого поворота я не ожидал. Я думал, что он станет отговаривать меня, начнет ворчать, что мне об учебе думать надо или еще что-нибудь, а он взял и обиделся.
– Что вы, Андреич, – сказал я. – Мне у вас очень хорошо, совсем как дома…
– Ладно, не финти, – сказал он, усмехаясь. – Небось охота поехать?
Я кивнул, и Андреич вдруг воодушевился.
– А что? – закричал он. – Матка уехала, батька уехал. Все, видишь ли, проветриваются, а парень тут куковать должен, и всякая чертовщина ему в голову лезет. Ан, нет, пускай и он проветрится, – все одно здесь делать нечего. Поезжай, и все тут! – сказал он так, как будто я отказывался. – А батьке я сам все растолкую.
Он достал из стола деньги – те самые пятьдесят рублей, которые я ему отдал, и спросил, когда я думаю ехать… Я сказал, что еще не знаю и что, наверно, со мной поедет Юрка.
– Тот самый, дружок? – спросил Андреич и задумался, и я уже начал жалеть, что сказал ему о Юрке, но он мотнул головой и сказал: – А что – вдвоем веселее. Валяйте. Ты только мне из деревни отпиши, что и как, а то мне перед отцом ответ держать, – он засмеялся, – скажет еще, что сплавил пацана, старый черт. Ан, нет, я ему тогда такое скажу, что он всю жизнь кашлять будет. Валяй поезжай. Денег хватит, а не хватит – пришлю. Ты только отпиши.
Я и радовался, что так легко все получилось, и плакать мне почему-то хотелось… Я кое-как поблагодарил Андреича и сказал, что Ливанские, наверное, не согласятся меня отпустить. Старик разозлился.
– А какое они имеют полное право запретить! – закричал он. – Николай мне тебя оставил, а не им, ну я и разрешаю. И точка. А если поет этот со своей Лизаветой ерепениться будет – ты скажи, чтобы они ко мне зашли, я им растолкую, что к чему.
Я пошел к Ливанским и рассказал им про деревню.
– Чепуха, – сказала тетя Люка, – никуда ты не поедешь.
Дядя Юра не сказал ничего и задумался. Тетя Люка начала бушевать. Мало того, что его выгнали из школы, так он еще хочет стать гопником и ездить под вагонами, говорила она. Скажите, какой самостоятельный – возьмет и поедет в деревню, что он там не видел, в этой деревне, там своих лодырей и нахлебников хватает, и кто там о нем будет заботиться, и что скажет Николай, когда приедет, хотя Николай этот ничего не скажет, давно известно, что ему наплевать на собственных детей… Но этот, этот, как вам нравится, – его вышибли из школы, так он…
– Перестань, Лиза, – тихо сказал Кедр, – нельзя же так.
– Ах, так нельзя, – закричала тетя Люка, – а делать из ребенка преступника можно? Понимаешь, ты, замороженный идеалист, что его из школы…
И тут я не выдержал.
– Это из-за вас меня из школы вышибли, – тихо сказал я.
Тетя Люка задохнулась, а меня уже занесло.
– Если бы вы все не были трусами, – сказал я, – меня не выгнали бы из школы, понятно? Это вы со своим враньем сбили меня с толку, понятно? Вы скрывали и замазывали все и ничего не хотели мне говорить, а я узнал, и из-за этого меня вышибли из школы. Понятно?
Я говорил тихо, почти шипел, и видел, как побледнела тетя Люка, а Кедр горестно закачал головой. Тетя Люка села на стул и заплакала. Я растерялся, и вся моя злость улетучилась, – уж больно это странно было – видеть тетю Люку плачущей. Потом мы все долго молчали, а тетя Люка всхлипывала и сморкалась. Наконец Ливанский сказал:
