Виктория Платова - Stalingrad, станция метро
Странно, но особенного торжества в связи с этим Елизавета не испытывает. Возможно, если бы она знала того, прежнего Илью, жадного, наглого и нахрапистого, она бы удовлетворенно потерла руки: «так тебе и надо, мудофель!» Но она знает только одного Илью — больного, страшно уставшего, худого до невозможности, с проплешинами на голове.
Елизавете почему-то очень важен Илья — и дело тут не только в жалости. Совсем недавно она тайно мечтала о приятеле-гее, но эту мечту не назовешь сбывшейся. Они — не приятели. Илья не молод и не прекрасен. Все гейское в нем осталось в далеком, невозвратимом прошлом. И он уж точно никогда больше не будет тусить по субкультурным и не очень клубам. Хоть с Елизаветой подмышкой, хоть без нее.
Илья остался совсем один.
Елизавета, по большому счету, тоже одна.
Конечно, у нее есть Карлуша, есть Пирог с Шалимаром. Карлуша любит ее беззаветно и самоотверженно, Пирог с Шалимаром любят ее эгоистично и избирательно — и при этом в отношениях с ними существует масса закрытых тем. Масса вещей, которых нельзя касаться. Женщина-Цунами, нынешняя работа, виды на будущее. Требовать любви от стариков тоже глупо — они эгоисты еще похлеще Пирога с Шалимаром. Они обеспокоены лишь тем, как бы прожить лишний день, лишний месяц, лишний год. И Елизавета представляет для них ценность только как подспорье в борьбе за выживание.
Наверное, она несправедлива к ним.
А другие несправедливы к ней, собственная природа к ней несправедлива!
Если бы дела обстояли по-другому — она родилась бы Кэтрин-Зэтой Джонс!
В последнее время Елизавета все реже думает о Кэтрин-Зэте и все чаще — о том, как подобрать отмычку к Илье, заставить его губы разлепиться и сказать наконец: «Привет, как долго тебя не было! Я рад тебя видеть». Что, если принести ему котенка или щенка? — живое существо в состоянии смягчить любое, даже самое твердокаменное сердце. Но котенок, а тем более щенок, требуют ухода, Илья вряд ли справится с этим: за ним самим необходим уход. И потом, совершенно неизвестно, как он относится к кошкам и собакам. Пусть хорошо — а вдруг возникнет аллергия на шерсть?.. Можно принести ему цветы в горшках, фикус, монстеру, хаворцию. Шерсти на них нет, так что аллергии не случится. Поставишь их на подоконник — и мертвый дом оживет. Но фикус с монстерой и хаворция заслонят часть неба, часть крыш. Еще неизвестно, что для Ильи важнее — крыши или цветы.
Можно также на время переквалифицироваться в чтицу, читать Илье книги вслух. Елизавете совсем нетрудно было бы это делать, вопрос лишь в том, какие книги нравятся Илье. И нравятся ли вообще.
Вот ведь несчастье — Елизавета ничего — ну ничегошеньки! — не знает об Илье.
И Праматерь ничем не может ей помочь, она никогда не рассматривала Илью в контексте растений, животных и книг.
— Да не заморачивайся ты с этим обсоском, — советует она. — У тебя других проблем, что ли, нет?
Есть, но эта, с недавних пор, почему-то стала главной.
— Я не знаю, что делать, — честно признается Елизавета.
— А ничего не делай. Пусть все идет, как идет. Много чести ему… Все равно скоро…
О том, что вскорости должно случиться, Наталья Салтыкова благоразумно умалчивает — не хочет лишний раз расстраивать Елизавету. Но и без того ясно —
Илья должен умереть.
* * *…Он не сдох — ни через месяц, ни через полгода.
Не сдох вопреки всем ожиданиям, вопреки тому, что не принимал никаких поддерживающих иммунную систему препаратов. И никаких препаратов вообще. Ему не становилось лучше, но и хуже не становилось тоже. Единственное, хоть сколько-нибудь разумное, объяснение этому факту крылось в его одиночестве. Если уж про Илью все забыли, то почему смерть должна стать исключением из правил?
Нет, слишком надуманно все выходит. Псевдофилософски.
Он не сдох, хотя все сроки вышли, а установить новые никто так и не решился. Сидит в своей конуре, в своем кресле, в своей бейсболке козырьком назад, в своем поношенном халате. Каждый раз, приходя к Илье, Елизавета заставала его сидящим в одной и той же позе — лицом в облака, лицом в дождь, лицом в снег с дождем, лицом просто в снег, в зависимости от времени года. Выбирается ли он из кресла хоть когда-нибудь или сросся с ним? Был ведь Человек-Слон, так почему не быть Человеку-Креслу?..
Наверное, все-таки выбирается, отправляет свои жалкие естественные надобности. И даже кое-что поджирает из холодильника. Совсем немного — клюет, как птица, но все же клюет. Чем занимается Илья в Елизаветино отсутствие? Тем же, чем и при ней, —
смотрит в окно.
Ничем другим в доме, где нет ни радио, ни телевизора, ни музыкального центра, ни книг, не займешься.
Бессмысленность существования Ильи очевидна.
У котенка, у щенка, у цветов, которые так здесь и не появились, и то больше прав на существование: они приносят радость, заставляют человека заботиться не только о себе. За время Великого Сидения В Кресле («ВСВК») отношение Елизаветы к Илье несколько раз поменялось, причем кардинальным образом. На смену вполне искренней надежде стать ему другом пришло раздражение. Потом — презрение, потом — откровенная неприязнь и желание пореже видеть обтянутый кожей череп. Какое-то время она приходила к Илье, только руководствуясь чувством долга, и не задерживалась дольше десяти-пятнадцати минут. Хотя и пяти было бы вполне достаточно, и трех: просто проверить, жив ли он, помахать пятерней у него перед физиономией.
И удалиться, не сказав ни слова.
Но как-то раз, увидев несколько ниток, торчащих из рукава обшарпанного халата, и просвечивающие от худобы сплетенные пальцы, Елизавета снова пожалела Илью. И все пошло по накатанной: она пожалела, а затем снова захотела стать ему другом, а затем снова впала в раздражение, презрение и ненависть.
Ниток в халате еще много.
И старики как будто сговорились дожить до ста пятидесяти лет.
Карлуша, который собирался жить вечно, не дотянул и до семидесяти двух.
Его смерть, случившаяся на излете февраля, была легкой — так принято говорить. Он не болел, ни на что не жаловался, его не увозили по «скорой» и не помещали в реанимацию — он просто умер в своей постели.
Заснул и не проснулся.
Впоследствии Елизавета пыталась восстановить события, предшествовавшие Карлушиному уходу. Понять, в каком месте она ошиблась и не спасла его, когда еще можно было спасти. Ведь к тому черному февралю она досконально изучила все повадки, все приметы старости, малейшие симптомы старческих недугов и их возможных проявлений.
Ничего этот запоздалый экскурс не дал.
