Василий Аксенов - Московская сага. Тюрьма и мир
На эстраде вдруг зазвучал рояль. Вера приподнялась и заглянула за колонну:
– Ну, мне уже пора работать.
Музыкантов на эстраде еще не было, один только пианист в медленном темпе наигрывал «Сент-Луис блюз». Летчик было приподнялся, чтобы проводить свою гостью, однако рука у него сорвалась со стола, и он чуть не упал. В этот момент Боря Градов быстро прошел за стульями, взял певицу под локоток и повел к эстраде.
– Профессионально сделано, Боб! – хохотнул за спиной Сева Земляникин.
– Давайте потанцуем, – предложил Борис.
– Ну что ж. – Она положила ему руку на плечо.
Они начали танцевать под пианино. Она что-то напевала под нос по-английски, потом спросила:
– Кто вы такой? Я давно вас заметила.
Поворачивая ее в танце, он касался ее груди и бедер. На высоких каблуках она была почти одного с ним роста. Спина у нее была влажная, пот добавлял к ее духам какую-то совсем уже убийственную нотку.
– Я... я... – забормотал он, – я офицер разведки в запасе, мастер спорта по мотогонкам, кроме того... кроме того, знаете ли, я – сын маршала Градова... у меня пустая пятикомнатная квартира на улице Горького... и еще, еще... автомашина «хорьх», и все это...
Она на мгновение прижалась к нему:
– Ну что вы дрожите, мальчик? Не волнуйтесь, я буду с вами.
Лабухи уже возвращались и рассаживались. Пианист, подмигнув Горде, продолжал играть, Борис уже не мог вымолвить ни слова. Наконец дирижер, пожилой павиан в торчащей коробом крахмальной манишке, объявил:
– Уважаемые товарищи, эстрадный оркестр ресторана «Москва» начинает завершающее отделение своей программы.
– После концерта ждите в вестибюле гостиницы! – шепнула она.
Снова погас весь свет, закрутился под потолком стеклянный шар, поплыли над быстро сбежавшейся толпой танцоров разноцветные блики. Борис не вернулся к столу авиатора, а плюхнулся на какой-то стул поближе к эстраде. Горда стояла в глубине, весело болтала с пианистом, может быть, о нем, может быть, как раз о том «сумасшедшем мальчике», с которым она танцевала, пока тот наигрывал «Сент-Луис».
Потом луч прожектора вывел ее вперед, и она, почти прижав губы к микрофону, запела, плечами и коленками поддерживая медленный и пружинящий ритм:
Когда-нибудь пройдет пора ненастья,
Сумеем мы вернуть былое счастье,
И мы пройдем весь этот путь
Когда-нибудь,
Когда-нибудь!
Ну да, она пела теперь для него, только для него, вовсе не для денежного капитана, которому так трудно нажимать на гашетки, когда приходится растягивать глаза «под корейца», вовсе не для еще более денежных, извечных своих грузинских поклонников, которые так горячо ей сейчас аплодируют, стуча перстнями, ни для кого из этой нажравшейся толпы, а только для Бори Градова, которому она обещала быть с ним, назвав его именно так, как ему мучительно хотелось, – мальчиком!
Подошел официант. Борис заказал бутылку «Гурджаани» и тарелку сыра. Оглядевшись, увидел, что сидит среди каких-то молодых мужиков, никто из которых не обращал внимания ни на него, ни на его мечту. Разговор шел, разумеется, о «гребле с пляской». Один какой-то, уверенный в своих статях крупный малый лет тридцати, рассказывал, как он целый вечер маялся с «шалавой», никак не мог найти «станка», чтобы «пистон бросить». Остальные очень серьезно внимали. Ну, как на зло, Петьки дома нету, у Гачика в карты играют, к Семичастному тетка с дочкой приехала. Весь вечер таскаемся, обжимаемся, мороз, бля, яйца трещат от натуги. Ну не «стояка» же играть под забором. Наконец, она говорит, берите тачку, Николай, поехали ко мне. «Шалаву», очевидно, в этой компании знали. Один какой-то, фиксатый, сказал: «Она в Сокольниках живет». Один, другой какой-то, в очках, подтвердил: «Да-да, в Сокольниках». Один, третий какой-то, бородатый, только хохотнул. Рассказчик подтвердил: «Вот именно, в Сокольниках, в аварийной хате. Дверь открываешь, а за ней прямо яма с водой. Вот такая шикарная шалава, а живет в таких жилищных условиях. Комнатенка крохотная, одна только полутораспальная койка помещается, а на ней бабка ее лежит, дрожит под лоскутным одеялом. Потом-то я узнал, что у них батарея в ту ночь от мороза лопнула. „А ну, давай! – кричит она бабке. – Пошла отсюда!“ Сбросила бабку на пол, тянет меня на себя. Ну тут, товарищи, я забыл обо всех нормах мировой литературы. Стащил с нее трусики, вогнал свой шатун и пошел вперед на полных оборотах. И смех и грех, ей-ей! Койка короткая, ноги у меня в заднюю спинку упираются, капэдэ от этого еще увеличивается, шалава визжит, пузыри пускает, бабка плачет в уголке, только и бормочет: „Боже, какой кошмар!“... – „К чему это вы все рассказываете?“ – вдруг, совершенно неожиданно для себя, громко спросил Борис. Все тут повернулись к нему, как будто только что заметили. Бородатый выдохнул „ха!“ и застыл с улыбкой в глубине своей растительности.
«А вам какое дело?» – с интересом обратился к Борису красивый сильный мужик, рассказчик Николай.
«А просто противно стало, – еще громче и даже с некоторой звонкостью ответил Борис. Снова возникло ощущение быстро увеличивающейся скорости. – Вас девушка от отчаянья в свою трущобу привела, унизила из-за вас свою бабушку, может быть, единственное любимое существо, а вы ее „шалавой“, а вы про нее „визжит, пузыри пускает“!»
Тут сразу несколько человек зашумели: «Вот наглый хмырь, стиляга сраный... Вас кто-нибудь приглашал слушать?.. Сидишь тут со своим сыром, с „Гурджаани“, ну и сиди, только пасть не открывайте, молодой человек!..» Все были очень рассержены, один лишь только бородатый с каким-то почему-то весьма знакомым выражением хохотал гулким, неестественным баском, выговаривал: «А в нем что-то есть, братцы, ей-ей, что-то есть, все по Достоевскому обрисовал!»
Борис спокойно под этот хор выпил фужер вина, закусил сыром.
– Простите, что случайно подслушал вашу беседу, джентльмены, однако стою на своем, а если бы я знал ту девушку, о которой вы так рассказывали, разговор вообще пошел бы иначе!
Все даже задохнулись от такой, еще пущей, наглости. Герой Сокольников хлопнул лопатистой ладонью по столу:
– Вы что, не понимаете, ребята? Товарищ напрашивается. Он тут ходит туда-сюда, ищет приключений на собственную жопу, напрашивается.
– Напрашивается, так напросится, – сказал фиксатый. – Мы тебя подождем, – сказал он Борису.
Только этого мне не хватает, подумал Борис, вместо свидания с Гордой влезаю в кабацкую драку. Он забрал недопитую бутылку и пошел назад, к Севе Земляникину.
– А где Вера?! – закричал, увидев его, летчик. – Ты куда мою любовь затащил, гад?!
– А ты что, не видишь, где Вера?! – закричал ему в ответ Борис. – Вон, на сцене поет! Не видишь, не слышишь? Ослеп, оглох на корейской войне?!
