Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной
— Лично я туда не пойду, — ощетинилась Вера. — А с Ларой мы занимаемся, ну, просто растерялся ребёнок, так разве не может быть?
Воспитательница дёрнула плечиком, будто муху отгоняла.
— Ваше дело, Вера Викторовна. Но вы всё-таки обратите внимание.
Она взяла стопку листов, вытащила нужный — и вручила его Стениной. Потом встала, громко хрустнув суставами — как на ветку ступила, — и ушла в группу, а Вера принялась изучать первое из многих свидетельств Лариного своеобразия. В задачке требовалось раскрасить треугольник — дочка выбрала круг, посчитать пятерых зайчиков — у Лары получилось два.
— Кстати, — вернулась воспитательница, — я всё хочу спросить, Вера Викторовна, почему она у вас не Лариса, а Лара? Это же полное имя такое, да?
— Потому что мне нравилась только короткая версия, — нехотя ответила расстроенная Вера (все мысли — о кружках и зайцах). — Иначе обязательно будут звать Ларисой. Хоть кто-нибудь.
— Да, наверное, — согласилась воспитательница. — А какое отчество?
Вот пристала!
— Лара Германовна.
Тут явилась сама Лара Германовна, легка на помине, пузенём вперёд, и Вера, принимая в объятия дочку, успокоилась — да наплевать, подумаешь! Накупим книжек, наймём дошкольных репетиторов — Копипаста говорит, сейчас и такие есть. Всё будет хорошо!
Но тем же вечером воспоминания о неприятном разговоре в садике ловко улеглись на тревожные ожидания увольнения — Вера честно пыталась уснуть, но в полпервого поняла, что не сможет. Позвонила Копипасте.
Юлька взяла трубку сама. Пьяненькая.
— Насчёт Лары не переживай, абсолютно нормальный ребёнок, — пропела она, едва дослушав стенания Стениной. — Я впереди на полкорпуса, мне лучше знать. — Вера с трудом удержалась, чтобы не напомнить о том, что Юлькины полкорпуса спят сейчас в соседней комнате. — А с работы лучше успеть свалить самой, пока не уволили. Давай я с Джоном посоветуюсь?
Вера согласилась. Почему бы и не доверить свою судьбу Джону — хотя бы для разнообразия?
Джон Стениной нравился — не романтически, а в самом что ни на есть высокочеловеческом смысле. Он был неглуп, умел молчать — увы, среди мужчин это искусство почти утрачено. Жаль, что стихи Джона, которые Вера впоследствии довольно часто перечитывала, — он издал несколько книжиц за счёт богатой жены, — при трезвом рассмотрении оказались не так хороши. Известное свойство алкоголя — преувеличивать то, что не следовало бы, и наоборот. Но стихи были не то чтобы плохи — а так, ни горячие, ни холодные, комнатной температуры. Вкус у Джона, надо признать, был отменным — поэтому он отменил в конце концов всяческие отношения со стихотворчеством. Понял, что не сможет ни нагреть свой талант до нужного градуса, ни охладить его. А сборнички его стихов падают порой с книжных полок на голову Вере Стениной, — и она даже читает по случаю какое-нибудь стихотворение, отбитое поверху тремя звёздами, словно мишленовский ресторан.
Джон нравился Вере ещё и тем, что был он человеком большой учёности, к тому же — искренне нуждавшимся в регулярном культурном окормлении. Вот и Копипаста, прежде не компрометировавшая себя подобными интересами, вдруг принялась спешно прокладывать дороги по всем направлениям — и музыкой стала интересоваться, и в живопись влюбилась, и без Шекспира не могла теперь буквально ни дня обойтись. Вера застала раз Юльку склонившейся над школьной тетрадкой, куда та выписывала цитаты из всё того же «Макбета». Еще у неё однажды мелькнула в сумке брошюра под названием «Умные мысли для смс». В общем, подруга хотела соответствовать своему корейскому принцу, и Стенина её понимала.
Юлька, впрочем, как и Вера, не могла похвастаться семейной тягой к окультуриванию — не было этого ни у Калининых, ни у Стениных. Рабочая косточка, что та, что другая мама, случайно попав в кино на арт-хаус, раздражённо спрашивали уже через пять минут после начала: и что, весь фильм так будет? Искусство, по мнению старшей Стениной, должно быть понятным, а Юлькина мама считала, что отлично проживёт и без всякого искусства вообще. У Копипасты же даже сейчас некоторые слова в устной речи звучали с ошибками — было ясно, что она и напишет их неправильно: «расса», «юнный», «бестеллер». Веру это забавляло, а вот Джон морщился, поправлял, стыдил: «Ты ведь журналистка!» Копипаста старалась изо всех сил. Читала книги по списку, составленному Джоном, купила абонемент в приснопамятную филармонию, дважды в месяц ходила в оперу и каждую неделю — на литературные вечера или встречи с интересными людьми. В театрах Юлька вставала с места и громко аплодировала; даже если её никто не поддерживал — всё равно торчала в зале одна, как сурок. Считала фуэте в балете — чтобы было ровно тридцать два. Возможно, даже читала Шекспира в оригинале. Откуда что взялось?
— Я хочу, чтобы Джон мной гордился! — объясняла Юлька.
Джон познакомил Веру со своей приятельницей — у него, будто у интеллигентной старушки, повсюду были приятельницы. Клара Михайловна работала в картинной галерее на Плотинке — а Джон почему-то решил пристроить туда Стенину на должность искусствоведа. Клара Михайловна приняла их радушно, но, как поняла Вера, радушия не хватило на то, чтобы принять такое серьёзное решение — да и полномочий тоже.
— Я ведь не директор, — объяснила она Вере и Джону. — Я просто решаю тут некоторые вопросы.
Тем не менее вскоре Вера уже сидела в кабинете директора, где сонная женщина в вялых подробностях разъясняла ей: ставка искусствоведа занята, но есть вакансия «смотрителя музейного». «Смотритель музейный» — как про зверька в зоопарке! Но в галерее приятно пахло, да и в некоторых картинах, кажется, шевелилась жизнь…
Мама, услышав про «смотрителя музейного», так развела руками, словно хотела обнять самую большую из всех картин в мире:
— Веруня! Но это же для пенсионеров! Давай, что ли, я туда пойду!
В глазах у мамы блеснул живой интерес — и Вера поняла, что та и вправду нацелилась на её место. Всё лучше, чем сидеть консьержкой в подъезде у богатых и подрабатывать на выборах.
— Нет, мама, я уже написала заявление.
— Так ведь у нас одна фамилия, — не отставала мама. — А инициалы можно поправить.
Стенина рявкнула:
— Сказала же, нет!
— Господи, — запричитала мать, — сколько тебе там платить будут? Два рубля?
Вера проглотила обиду, как таблетку. Зарплата смотрителя музейного была и вправду нищенская — но ведь из школы её всё равно вытурят, Макаронина в последние дни даже здороваться перестала. Вдохнув музейного воздуха, Вера поняла, как соскучилась по этому миру — будто после нескольких лет в тюрьме её вдруг выпустили на свободу, и сразу — в сосновый летний лес. Нагретая хвоя шишкинского пейзажа, мерный топот «Косарей»[26]… Потом подключился сильный запах лекарств — он летел с портрета больной жены Петрова-Водкина, но его перебивал жасминовый аромат духов «Девушки с папиросой»[27]. Вера тут же вспомнила, как сама в юности неумело тыкала сигаретой в спичечный огонёк и кто-то безымянный, но бессмертный благодаря той фразе сказал:
