Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2005)
Спустя много лет мне вновь удалось побывать в Будапеште, но ни одной мазанки на окраине города я уже не увидел. Вокруг стояли добротные кирпичные и бетонные дома, крытые черепицей или металлом.
Но вернусь к поезду. Население нашего вагона в основном состояло из русских, жителей разных областей Советского Союза. Было несколько представителей среднеазиатских республик и один еврей. Был один земляк — челябинец. К удовольствию многих, в вагоне оказался неутомимый рассказчик, который обладал прекрасной памятью и изо дня в день с утра до вечера пересказывал нам прочитанные когда-то книги. Правда, он безбожно искажал слова, и это при колоссальной начитанности и превосходной памяти…
Пейзаж после Будапешта ничего примечательного не представлял. Станции были похожи одна на другую, отличаясь главным образом степенью сохранности. Наш эшелон часто обгоняли воинские составы с возвращающимися на родину солдатами. Иногда встречи с ними, мягко говоря, удовольствия нам не доставляли, в наш адрес неслось “сволочи, предатели, власовцы, фашистскиe прихвостни...”. Доносилась брань во всяких вариациях, в нас летели пустые бутылки, банки и все, что только можно было бросить. Однажды бутылка угодила в голову одному из наших товарищей. Окровавленного, его унесли из вагона, и больше он к нам не вернулся.
Мы с нетерпением ждали, когда поезд пересечет государственную границу СССР, но когда это случилось, так и не узнали. Однако названия станций и пристанционные сортиры говорили о том, что мы уже находимся на своей территории. Кормили в пути три раза в день. Каждый день было одно и то же. Поезд уносил нас все дальше на север, что чувствовалось и по природе, и по погоде. В один из унылых пасмурных дней наш состав остановился на путях какой-то очень большой станции: оказалось, это был Ленинград. Но города видно не было. Да и что можно было увидеть из вагона?
Еще несколько дней пути, и мы прибыли в пункт “Б” нашего маршрута — город Медвежьегорск, или, как его обычно называли местные жители, — Медгора. Позади остались тысячи километров и “приятные” воспоминания от почти двухмесячного пребывания в товарном “люксе” с незабвенной парашей. Проделав еще сорок шесть километров теперь уже на грузовиках, мы оказались у ворот ПФЛ (проверочно-фильтрационного лагеря) Беломорско-Балтийского канала имени Сталина. Колючая проволока и по углам вышки с часовыми подействовали на меня успокаивающе: я понял, что нахожусь под надежной охраной и мне ничто не угрожает. Выполнив необходимые формальности, нас распределили временно по баракам, на одну ночь.
Утро следующего дня началось с великого “шмона”. Проверялась у каждого каждая вещь, и казавшееся почему-либо подозрительным немедленно изымалось. Так я лишился корочек от записной книжки весьма оригинальной конструкции, позволявшей изымать исписанные листы и вставлять новые, фотографии одного итальянца, устроившего мне связь с партизанами, и хорошего одеяла из верблюжьей шерсти, выданного в свое время англичанами. Записав основные анкетные данные каждого, нас разбили на бригады и окончательно распределили по баракам. В дощатых бараках с засыпными стенами и внутренней обшивкой из картона стояли двухъярусные деревянные нары, а в центре помещалась буржуйка — единственный и не самый хороший источник тепла в лютую зимнюю стужу. Мне досталось место на первом ярусе нар недалеко от двери, но довольно далеко от буржуйки. Впрочем, тогда это не имело существенного значения, поскольку холода еще не наступили — было преддверие праздника Октябрьской революции.
Первое впечатление от Беломорско-Балтийского канала было прямо противоположно ожидаемому. Я предполагал что-то грандиозное, в натуре же увидел камеры шлюзов шириной всего лишь 14,2 метра, допускающие пропуск судов с осадкой не более 2,5 метра. Все сооружения были в основном деревянными, включая ворота шлюзов, и только боковые устои ворот да системы наполнения водой и слива были железобетонными.
Я был включен в бригаду землекопов…
Домой в Челябинск я вернулся в декабре 1946 года…
Несмотря на корявость изложения моих воспоминаний, я доволен, что проделал этот труд, так как еще раз убедился, что память не очень надежный инструмент, что забылось очень многое и через какое-то время забудется еще больше.
Я обратил внимание, что лучше сохраняется в памяти хорошее, и это хорошо.
Апрель 1995.
Белый словарь
Гранцева Наталья Анатольевна родилась в Ленинграде. Выпускница Литературного института им. А. М. Горького. Поэт и эссеист, автор двух лирических сборников (1979, 1999). Живет в Санкт-Петербурге.
* *
*
Прозрачные, хрупкие, в белых коронах
Плывут по Фонтанке апрельские льдины,
Над ними кружат воробьи и вороны
И зданий фасады висят, как картины.
А может быть, счастьем и было вот это —
И ветра копье, и желание храма,
И черный квадрат драгоценной дискеты,
И матери смех, и ребенок упрямый.
Рассеялись прахом умы-лицедеи,
Аукнитесь! Где вы — златые дороги,
Ничтожные битвы, пустые идеи,
Республики мусора, мнимые боги?
В груди мирозданья, в его сердцевине,
Держась за гранит и чугун парапета,
В сандале и амбре, в сурьме и кармине
Стою, одинокая, в рубище света.
Историю пишут пороки и страсти,
А я выбираю любовь и забвенье.
Не вечен империи звездный блокбастер,
Но вечно афинской души дуновенье.
* *
*
Меркнут сумерки природы,
Звери спят, и рыбы спят.
На поля, леса и воды
С неба сходит снегопад,
На железные засовы,
Кнопки кодовых замков,
На гранит многовековый,
На горбы грузовиков.
Ходит снег-сороконожка,
Привиденье-великан,
Прячет белые дорожки
В кристаллический туман.
Он на крыши отряхает
Крошки мраморной луны,
С каждым шагом выдыхает
Шар морозной белены.
Он в папирус превращает
Парапет и тротуар,
Он нам на ночь обещает
Петербургский гримуар!
…Нам не страшно! В нашем доме
Меж бетховенских фермат
Будем чаем греть ладони,
Пить лимонный аромат,
По холодному паркету
В шерстяных носках бродить,
Электрического света
Бег таинственный следить.
Будем в час вечерний века
Обнимать, ко сну идя,
Я — трактат Умберто Эко,
Книгу Брэдбери — дитя
И, плывя в льняных узорах,
Речью сонной шелестеть,
Что из дельты Нила скоро
Будут ласточки лететь,
Под застрехой незаметно
Гнезда чудные творить
И с птенцами в вечер летний
По-арабски говорить.
* *
*
Прощай, столетья час вечерний!
Пусть выпадает русский снег
На тот курган из звезд и терний,
В котором спит любимый век.
Там, как в египетской гробнице,
Есть все для жизни неземной:
Коллайдер, храм, стальные птицы,
В сосуде баррель нефтяной.
Там скрыты ужас и отрада,
Алмаз и хлеб, народ и знать.
Пусть мертвый спит. Его не надо
Боготворить и проклинать.
Пусть мертвый спит. Пусть нету силы
Забыть, утешиться, простить.
Нам не понять того, что было, —
Лишь бедный лоб перекрестить.
Чтоб снега ангелы слепые
Возникли около окна:
В священной книге энтропии
Все холоднее времена.
И час вечерний вечно длится,
И грустно Моцарта играть.
И хочется опять родиться,
А надо — только умирать.
