Елена Сазанович - Перевёрнутый мир
– Ростик, – услышал я за своей спиной и огляделся, словно искал поддержки у многочисленных Ростиков. Я даже не мог предположить, что обращались ко мне.
– Ростислав Евгеньевич, перестаньте разыгрывать комедию.
Вообще-то комедия игралась вне моей сцены, но я оглянулся и столкнулся нос к носу со своим знакомым официантом Митей. Он смотрел на меня во все глаза и лукаво подмигивал.
– Ну автограф хотя бы дадите?
– Да вроде бы тут много желающих. – Я беспомощно огляделся.
– Не-а, мне настоящий Неглинов нужен. – Митя ловко, как фокусник, вытащил из кармана фартука мою журнальную физиономию и протянул мне. – На вечную память, так сказать.
Я машинально расписался и даже начеркал пару ласковых слов.
– Вот это по-нашему, без всяких там… А то некоторые ваши дружки, которые из графьев, даже нос в нашу сторону не показывают.
Насколько я понял, речь шла о Лютике. Я все еще ничего не понимал. И робко кивнул на портрет с моим изображением.
– Что это? И кого хороним?
Официант всплеснул возмущенно руками.
– Напротив! Только жить и здравствовать! Вы на них только посмотрите!
Я вновь огляделся. Это был не мираж. Ростики никуда не испарились, напротив, их стало больше, они стали еще изысканнее, а некоторые даже поменяли серебряный галстук на золотой.
– Митя, послушай, мой миленький Митя, – я в сердцах схватил его за воротник и притянул к себе. – Ты только скажи, здесь есть, существует хотя бы один парень, полностью похожий на меня?
– Обижаете, Ростислав Евгеньевич. Да они все похожи! Хотя, конечно, разные. Но честно скажу вам, от всего сердца. Вы, Ростислав Неглинов, – единственный на всем белом свете. И такие больше не рождаются. А это, – он махнул в сторону гуляющих Ростиков, – ребятки молодые совсем, вот и ищут своего кумира. А кому еще быть для них кумиром, как не вам. Вот они и подражают, свой фан-клуб организовали – имени артиста Неглинова. Да, видно, плохо получается. Вот если бы вы выступили…
Я со всей силы вцепился в рукав Мити.
– Только не это! Ради бога! Умоляю! Проведи меня незамеченным!
Митя не выдержал и расхохотался, бесцеремонно оглядев меня с ног до головы.
– Да вы не переживайте, здесь никто и червонца не поставит на то, что вы настоящий Неглинов. Это еще долго придется доказывать.
Митя оказался тысячу раз прав. Мы спокойно прошли мимо Ростиков, никто из которых даже не взглянул в мою сторону. Мне даже стало чуть-чуть обидно.
На пороге кафе Митя слегка пожал мою руку.
– Да, чего я хотел вас спросить, Ростислав Евгеньевич… Вы сегодня так неожиданно появились, я поначалу подумал, может, выступить пожелаете. А потом… Вдруг я вас вспомнил в тот вечер, ну, когда весна еще была ранняя, такой холодный ветреный вечер… Вы словно что-то для себя решали… Так долго решали… Я вижу, у вас все хорошо, наверно, правильно решили?
– Правильно, Митя. – Я слегка поежился, хотя был теплый безветренный вечер. – Все правильно, и все у меня хорошо.
– А сегодня не за этим ли заходили, опять чтобы решить?
– За этим, Митя.
– Ну и?…
– И тоже решил. У меня опять будет все хорошо.
– Это хорошо.
Я резко повернулся и пошел прочь, мне вслед смотрели многочисленные Ростики. Они так и не смогли понять, что этот безликий парень с трехдневной щетиной и в джинсовом потертом костюме делал в знаменитом фан-клубе Ростислава Неглинова?
Я попытался о чем-то спросить свою совесть. Но она молчала. Она больше не желала вести со мной диалог. Я свой выбор сделал.
С этого дня Ростик перестал для меня существовать. Я сам стал Ростик. И все проблемы, которые он успел нажить за свою недолгую жизнь, с этого дня стали моими. И разрешать я их должен был сам.
Предложения о съемках не прекращали сыпаться на мою голову. А я уже мог выбирать. Но поскольку выбирать было особо не из чего, то остановился на своем приятеле Лютике. Он был не хуже и не лучше. Просто я его знал и уже умел с ним работать. Съемки тоже мало чем отличались от предыдущих. Все та же рутинная работа. Все те же диалоги, за которые бывало стыдно. Все та же игра в страсти, от которых в сердце возникает лишь пустота. Одно успокаивало – на сей раз никакой влюбленной жены продюсера не предвиделось. Правда, продолжались легкие домогательства Любаши, которая за спиной Лютика умудрялась щекотать своими ярко накрашенными губками мою щеку и томно шептать:
– Ничего, миленький, после этого фильма я уж точно стану звездой, и мы пошлем с тобой всех Лютиков, вместе взятых, к черту…
Я не знал всех Лютиков, вместе взятых. Мне достаточно было и одного. И посылать его я никуда не собирался. Во всяком случае, в ближайшее время.
Впрочем, Любаша особых хлопот не доставляла. Она была просто Любашей – ни плохой, ни хорошей, но очень наивной. В глубине души она мне нравилась. Я бы даже смог с ней подружиться, если бы не ее влюбленность. Оставалось надеяться, что недолгая.
Мои прогнозы сбылись достаточно быстро. Однажды, в один из немногочисленных выходных дней, в которые Рита предложила мне прогуляться в парке с Джерри, насколько я понимал, для важной беседы, ко мне заявился Лютик. Он – ни свет ни заря – был пьян в стельку и бухнул бутылку водки прямо на журнальный столик, который не выдержал и скрипнул от негодования.
– Все, Ростя, это конец! – Лютик упал прямо в грязных ботинках на плюшевый диван.
Я не понимал, о каком конце речь, если он решил продолжать, судя по начатой бутылке.
– Вот стерва! – истерично закричал Лютик, размахивая толстыми кулачками. – А я думал, она ангел небесный.
Наконец до меня дошло, что речь о Любаше.
– Ничего ты такого не думал, – попытался я успокоить его. – Любаша – она и есть Любаша. Ни больше и не меньше.
– Нет, больше! Эта дрянь посмела бросить меня! Ме-е-ня! Потомка Трубецких и Волконских, приближенных к самому императору. Ме-е-ня! Люциана Второго… Мой папа был первый, если хочешь знать.
Насколько я знал, его папа Люциан Первый был из рода бедных польских сапожников. Но я решил о столь сомнительном факте не упоминать.
– Нет, Ростя, подлец, ты слышишь! Ме-е-ня! Говорят, когда Ален Делон увидел мой фильм, то прилюдно разрыдался! И был прав! Я, только я посмел поставить жирную черту под его карьерой! И эта… Эта потаскушка, эта дешевенькая девка… Эта смазливая дрянь посмела… Посмела замахнуться на самого… Самого… – Лютик заплакал, его и без того одуловатое красное лицо вовсе распухло, как красный шар, который, казалось, вот-вот лопнет.
Мне оставалось мучительно гадать, не я ли виновник этой шекспировской трагедии. Но Шекспир меня пощадил.
– И знаешь, к кому она переметнулась? Нет, ты никогда не поверишь! У тебя крыша отъедет, ты от ужаса полезешь на стену! К этому… К этому… – Лицо-шарик Лютика словно сдулось и сморщилось. – К этой бездари – Жорке Горлееву!
Крыша у меня отъезжать не собиралась, и от ужаса на стену я и вовсе не желал лезть. Поскольку понятия не имел, кто такой Жорка Горлеев. Но своему приятелю все же решил сделать приятное.
– К кому? – Я выразил на лице изумление. – Ты говоришь, к Жорке Подлееву?
Лютик вытаращил на меня глаза. И вдруг расхохотался во весь голос.
– Точно! Точно! Как ты в точку попал! Какой он, к черту, Горлеев! Хоть горло драть любит. Подлеев – как пить дать!
Лютик катался в своих грязных ботинках по моему дивану, держась за круглый живот, и дрыгая короткими толстыми ножками. Я облегчено вздохнул. Мне удалось хоть чуть-чуть отвлечь приятеля от мрачных мыслей. Но ненадолго. Он вновь как-то сник и открыл бутылку.
– У тебя хоть стаканы есть, а, Ростя?
– Пей один, – твердо ответил я. – И то не советую. У меня единственный выходной, и я хочу провести его в здравии и согласии с собственной совестью.
– Много ты понимаешь, чего хочет твоя совесть. Может, она как раз и хочет нажраться.
– Сомневаюсь. Мы с ней умеем находить общий язык.
– Это не она ли тебе подсказала год назад такое наболтать про этого Подлеева, что он только теперь сумел постановку выбить. Правда, ты это сделал спьяну, и все же…
– А у тебя длинная память, Лютик.
– Не-а, – Лютик помотал лысеющей головой. Потом сам вытащил из буфета самый большой бокал, до краев его налил и залпом выпил. Его красные глазки буравили меня насквозь.
– Ты и понятия не имеешь, какая длинная. Более того, моя память, как губка, все впитывает. Стоит только в нужный момент нажать – и вся грязь выльется наружу. Так что…
Я поежился. Мне не нравился разговор с Лютиком. Хотя я понимал, что тот убит горем, неадекватен, и все же что-то насторожило в его словах. Он и впрямь напоминал губку, из которой вот-вот потечет грязь.
– Ладно, Любашу я тебе простил, хотя ты меня и за дурака держишь. Думаешь, не видел, как она с тобой перешептывалась? Да ладно, дело былое. Но этому Подлееву и особенно ей… Ох как мало им не покажется. Они просто не знают еще, кто такой Лютик.
Он вновь затряс своими круглыми кулачишками. Из его красных глаз текли слезы. Но пахли они почему-то водкой. Я вдруг понял, что слов своих он на ветер не выбросит. Любаше и ее новому любовнику сегодня объявили войну. Слава богу, мне в этой войне была отведена роль рядового. Но разрядить обстановку я постарался по меньшей мере как генерал: схватил маленького Лютика за шиворот, слегка встряхнул и подтащил к зеркалу.
