Ингмар Бергман - Благие намерения
Альма. У меня есть кое-что для тебя, Анна.
Альма поспешно уходит к себе в комнату, слышно, как она сморкается и открывает ящик комода.
Анна (шепотом). Твоя мама плакала.
Хенрик. Плакала?
Анна. Разве ты не заметил, какие у нее красные глаза и опухшее лицо? Она плакала.
Хенрик (легкомысленно). У мамы всегда лицо опухшее. Да и плачет она почти постоянно. По-моему, ей нравится плакать.
Анна. Она знает.
Хенрик. Что знает?
Анна. Не прикидывайся.
Хенрик. Ты хочешь сказать, что она слышала?..
Анна (кивает). Ну да. И теперь считает, что ее малыша уводит из дома падшая женщина!
Хенрик. Э, это все твои фантазии!
Анна. Тихо, она идет.
Альма открывает дверь. Она причесалась и нацепила кружевной чепчик. И надела туфли вместо стоптанных тапочек. В руке у нее золотая филигранная цепочка с маленьким медальоном, на котором выгравирована буква А в обрамлении россыпи крошечных рубинов. Альма протягивает украшение, Анна вскакивает чуть ли не в страхе — в жесте Альмы нет ни грана дружелюбия.
Альма (деловито). Мне подарили этот медальон в день помолвки. Отец Хенрика подарил, медальон, разумеется, был ему не по карману, но он никогда не думал о деньгах. Видишь, Анна, на нем выгравирована буква А. Поэтому я считаю, что ты должна взять медальон как подарок от отца Хенрика, словно бы он с нами. Вот. Разреши, я надену тебе его на шею.
Анна. Это слишком дорогой подарок. А вы сами, тетя, разве…
Альма. Молчи, глупышка. Это совсем скромный подарок. Ты, конечно, привыкла к более роскошным.
Анна (без всякого выражения). Спасибо.
Альма. А теперь вам пора. Я вас не провожаю, надеюсь, вы не обидитесь. Мне трудно ходить. Астма. (Целует сына.) До свидания, Анна, надеюсь, я буду в состоянии приехать на свадьбу. Поторопитесь! Вот зонтик. (Целует Анну в щеку.) Спасибо, что дала себе труд приехать.
Анна (в панике). Мы скоро еще приедем.
Альма. Прекрасно!
Хенрик. До свидания, мама.
Они скатываются с лестницы и выходят на дождь. Чемодан несут вдвоем. Хенрик держит над Анной зонтик, они почти бегут по пустой, мокрой от дождя улице. Бегут словно от большой опасности. Внезапно Хенрик разражается смехом.
Хенрик. Ну и женщина! Ну и женщина!
Анна. Что такое, Хенрик?
Хенрик. И эта женщина — моя мать!
Анна. Идем же.
Хенрик. Да, надо спешить.
Стоит ли Альма за занавеской? В дневнике моей бабушки, который она вела весьма спорадически, есть запись за 14 сентября 1912 года: «Хенрик со своей невестой приехали с визитом. Она удивительно красива, он кажется счастливым. Вечером пришел Фредрик Паулин. Говорил о старых неприятностях. Что было весьма некстати и расстроило Хенрика».
По коридору прошел кондуктор, предупредил: следующая Форсбуда. Анна с Хенриком сидят рядышком, держась за руки, вид у них напряженный, но торжественный. Дождь сопровождал их почти на всем пути, но сейчас в пыльное купе вдруг брызнуло солнце, вычерчивая резкие контуры и бросая бегущие тени на лица и панели. Уже далеко за полдень, солнце стоит низко. Хенрик, уткнувшись лицом в щеку Анны, говорит: «Анна! Что бы ни случилось, какие бы сюрпризы нас ни ожидали, с какими бы странными людьми нам ни пришлось встретиться, все-таки мы вместе». «Да, теперь мы будем вместе всегда», — шепчет Анна сквозь дребезжание и скрежет тормозов; грохочут колеса по настилу небольшого моста, паровоз, поддав пару и запыхтев еще сильнее, прибавляет ход, и вот он уже стоит у блестящего от дождя каменного перрона Форсбуды. Грохочет дверь багажного вагона, звенит решетка, опускается семафор, станционный смотритель делает знак рукой — паровоз, стуча плунжерами, удаляется. Это всего лишь небольшой местный поезд, он тут же скрывается за поворотом у озера. На перроне остались Анна и Хенрик, они оглядываются вокруг. Между ними стоят два чемодана — один большой, другой поменьше.
У торца станционного здания ждет лошадь, запряженная в кабриолет с опущенным верхом. Рядом возвышается мужчина в длинном пальто с галуном на воротнике и в сдвинутой на глаза фуражке. «Вы пастор?» — спрашивает Фуражка, не двигаясь с места. «Да, это я», — отвечает Хенрик. «Значит, вы едете со мной. Заводчик приказал отвезти вас к настоятелю. Но он ничего не говорил о спутниках». «Это моя невеста», — говорит Хенрик. «Вот как, ну, тогда невеста тоже с нами поедет, хотя заводчик не упоминал про невесту», — ответствует Фуражка, по-прежнему не двигаясь с места. Анна с Хенриком берут чемоданы и несут их к кабриолету. Фуражка засовывает их под сиденье, Анна с Хенриком усаживаются. Кучер помещается на козлах за спиной пассажиров: «Хорошо, что я не запряг коляску, в ней всего два места, — говорит Фуражка, щелкая кнутом. Лошадь резво трогается с места. — Пришлось бы фрёкен остаться на станции», — добавляет он, улыбаясь беззубой, но добродушной улыбкой.
Хенрик, сообразив, что это шутка, дабы завязать разговор, спрашивает, весь ли день шел дождь. «Целый божий день, а к вечеру припустит еще сильнее, так что хорошо, что я не запряг одноколку, как хозяин приказывал, ведь она без откидного верха. Как только поезд подошел, я опустил верх».
Потом долгое время царит молчание. «Вон церковь, — говорит Фуражка, указывая на громоздкий собор XVIII века, раскинувшийся на склоне холма в окружении редких, по-осеннему красных деревьев. — Но пастору, верно, не придется слишком часто служить в большой церкви, больше в заводской часовне. Интонация свидетельствует о наличии определенной иерархии. — Да, пастор, верно, в основном будет читать проповеди в заводской часовне. Габриэль де Геер, тот, что дал жизнь заводу, пустил лесопильню и построил поместье, это было лет сто назад, ему непременно захотелось иметь оранжерею, или, скорее, пальмовую теплицу, ему хотелось завести пальмы, летом их можно было выносить на улицу, а зимой надо было держать под крышей, вот он и велел соорудить отдельный дом для своих пальм, но отцу Нурденсона, который стал владельцем после де Геера, вся эта затея с пальмами показалась дурацкой, топлива-то сколько нужно, чтобы их зимой обогревать, ну и сжег он пальмы, а пальмовую теплицу подарил соборному капитулу, ведь до большой церкви десять километров, чтобы, значит, у людей из поместья и лесопильни был Божий дом. Это он хорошо придумал. Папаша Нурденсона был хороший человек. Правда, позже появились пятидесятники. И народ стал охотнее посещать молельный дом. Но папаша Нурденсона был хороший человек.»
Истощив свои ресурсы этой длинной речью, Фуражка остаток пути молчит. Лошадь резво бежит по песчаной холмистой дороге, мимо добротных усадеб и длинных участков темного леса. Ледяной ветер предвещает скорый снег. Зубчатая горная гряда освещена солнцем, свет желтовато- промозглый. «Вы не замерзли, пастор?» — спрашивает кучер. «Нам тепло», — отвечает Анна, оборачиваясь. Фуражка молча кивает.
Усадьба настоятеля представляет собой длинную постройку с двумя флигелями, сад с беседкой и высокими вязами в осеннем убранстве. Во многих окнах уже горит свет. На кухне ведутся приготовления к ужину.
Хенрик стучит в дверь, но, похоже, никто не слышит, не видит, не ждет гостей, поэтому они поднимаются на крыльцо и входят в прихожую. С разных сторон доносятся голоса, слышатся быстрые шаги на втором этаже. Напольные часы в резном крашеном корпусе решительно бьют пять, но показывают четыре.
На лестнице появляется поразительно красивая женщина с тронутыми сединой волосами и черными глазами. Увидев гостей, она приветливо улыбается и восклицает: «Наконец! Мы ждали весь день, настоятель куда-то дел письмо, где было указано время прибытия, и Фрид встречал все поезда подряд. Мы не могли позвонить, поскольку телефон в пасторской конторе сломан вот уже три недели. К тому же, мы не знали, где вас искать. На Трэдгордсгатан в Уппсале никто не отвечал. Добро пожаловать! Меня зовут Магда Сэлль, я экономка настоятеля и одновременно его племянница. Входите! Разрешите ваши пальто. Как прошло путешествие? Плохо, что мы живем так далеко от станции. Наверное, замерзли, фрёкен Бергман? Страшный ветер, теперь после дождя жди снега. Я скажу настоятелю, что вы приехали. Пожалуйста, подождите пока в гостиной. Сейчас будет кофе».
Красивая, разговорчивая фрёкен Сэлль исчезает в глубине дома. Анна и Хенрик остаются сидеть — каждый на своем стуле — в просторной комнате с двумя хрустальными люстрами, обитой шелком мебелью в стиле Карла Юхана и светлыми деревянными полами, частично застеленными бесконечными узорчатыми лоскутными дорожками. Стены украшены бра и портретами священников с добрыми глазами. Двери, ведущие в библиотеку, уставленную могучими книжными шкафами, распахнуты настежь. Огонь в кафельной печи вот-вот угаснет, тепла он почти не дает. Массивные настенные часы в стиле псевдобарокко показывают без двадцати семь. Настольные часы как раз бьют восемь.
