Лин Ульман - Когда ты рядом. Дар
Она стоит перед ним в бесконечном коридоре. И улыбается. Она роется у себя в сумке, в большой сумке, какие обычно носят через плечо, достает оттуда небольшой латвийский роман в датском переводе и говорит:
— Нечасто газетная рецензия заставляет меня бежать в книжный. — Слово «газетная» она произносит немного сердито, единомышленническим шепотом, словно хочет продемонстрировать их общее презрение в отношении низкого интеллектуального уровня ежедневных газет. — Но, прочитав вашу рецензию, я именно так и поступила, — говорит она и впивается в Юхана своими карими глазами. — Ваша рецензия задела меня за живое.
Благослови тебя Бог, Долорес. Он погладил ее по голове. Раньше с ним никогда такого не случалось. Юхан никогда не был предметом восхищения молодой и неописуемо красивой женщины. Немногим мужчинам суждено стать предметом восхищения молодых и неописуемо красивых женщин, которых к тому же зовут Долорес. А Юхану Слеттену это удалось, и он на мгновение забыл, заставил себя забыть обстоятельства. Молодая девушка неописуемой красоты восхищается им, и он гладит ее по волосам — возможно, еще более красивым, чем волосы Май, — а Долорес не противится.
Юхан ушел из газеты до того, как она обо всем узнала. Увидеть ее еще раз, столкнуться с ней взглядом, выдержать этот взгляд после того, как она обо всем узнает, после того, как кто-то отведет ее в сторонку и прошепчет ей это на ухо, встретиться после этого с ней лицом к лицу. Он никогда не ставил во главу угла чувство собственного достоинства. Но он не мог подвергнуть себя такому унижению, как встреча лицом к лицу с Долорес еще раз.
В этом и крылась причина того, что Юхан принял предложение главного редактора о преждевременном уходе на пенсию, и больше никогда не показывался в редакции.
Май была моложе Юхана. Когда они повстречались, ей было тридцать. Когда Юхан умер, ей было пятьдесят три.
В последние месяцы жизни у него был огромный гнойник на левой щеке.
Как-то раз Юхан попросил у Май зеркало, она достала из сумки карманное зеркальце и протянула ему.
— Не понимаю, что ты во мне нашла? — сказал он. — Я стар, безобразен и скоро умру.
— Но ты ведь по-прежнему мой милый Юхан, и я люблю тебя, — ответила Май.
Часто Юхан думал о том, что Май — это Божий дар ему. Она была для него даром свыше, но он был ее бременем. А ты все тот же, мой милый Юхан. Ребенок мог бы стать их общим бременем, но она не хотела иметь детей. Она хотела только Юхана.
В тот вечер, когда Юхану дали в газете пинка, он рассказал Май о плагиате. Он лежал в кровати, а Май стояла перед зеркалом и расчесывала свои длинные волосы, которые были совершенно седыми, но по-прежнему блестящими и густыми.
— Почему у тебя такие красивые волосы? — спросил он как-то раз.
— Потому что каждое утро и каждый вечер я провожу по ним щеткой ровно сто раз. Сначала я наклоняюсь — вот так! — сказала она и наклонилась, чтобы показать ему. — А затем провожу щеткой по волосам: раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь, и так до ста. Вот и все!
Май как раз стояла в такой позе, когда Юхан рассказал ей о плагиате. Нагнувшись вперед и вслушиваясь, она в то же время отсчитывала тщательные движения щеткой.
Когда он закончил рассказывать, ей оставалось провести щеткой еще тридцать восемь раз, и она сделала это медленно и сосредоточенно, не произнося ни слова. И вот наступил момент, который Юхан обычно любил больше всего: Май запрокидывала голову назад, и волосы падали, обрамляя лицо и ложась на плечи. Тогда Май смотрела на себя в зеркало и улыбалась.
Но в тот вечер, когда он рассказал ей о плагиате, она не стала смотреть на себя в зеркало и улыбаться.
Вместо этого она сказала, не отворачиваясь от зеркала:
— Бедняга. — Затем она обернулась, подошла к нему и села на край кровати. На ней была тонкая голубая ночная рубашка с белыми звездочками. Май была босиком. От нее приятно пахло. Юхан положил голову ей на плечо:
— Май, ты меня презираешь?
— Нет, — ответила она, обнимая его. — Нет!
Почти точь-в-точь такая же сцена разыгралась пятью годами позже, когда Юхан рассказал ей о визите к врачу.
Май стояла, наклонившись вперед перед зеркалом. Щетка ритмично двигалась вверх-вниз. Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь. Юхан лежал в кровати, пытаясь подобрать нужные слова. Может быть, надо описать кабинет врача, это маленькое помещение, вызывающее клаустрофобию? Или сказать о том, что от врача пахло потом и он был младше Андреаса? Стоит ли говорить «тревожные симптомы» и «метастазы»? Юхан смотрел на Май и думал: «Она поможет мне. Она обнимет меня и скажет, что она меня любит. Она обнимет меня и скажет, что поможет мне, когда это будет необходимо». Поможет умереть, когда он сам этого захочет. Умереть, избежав нестерпимых мучений. Это вопрос собственного достоинства, а Юхан никогда не ставил чувство собственного достоинства во главу угла.
Он снова посмотрел на Май, стоявшую перед зеркалом. Он совершенно не знал, как начать. Не находил слов.
В ночь накануне смерти отца нашли голым, он полз на четвереньках по соседскому саду, за ним тянулась толстая полоска испражнений. Когда на следующее утро отец понял, что с ним произошло, он плакал от стыда. Он схватил свою жену за руку и просил у нее прощения.
Юхану было пятнадцать лет.
— Посиди со мной, — упрашивал ее отец. — Пожалуйста, Агнес, не уходи!
Мать зажмурилась и отрицательно покачала головой.
— Не уходи! — кричал он. — Ты должна… прошу тебя!
— Я не могу, — ответила мать и вышла из спальни.
Тогда отец завыл.
Дверь была закрыта.
Мать Юхана, его почти уже взрослая сестра и он сам сидели на диване в гостиной. Свет был погашен. Дверь закрыта. Отец выл. Шли часы, а он не переставая выл. Под конец раздалось несколько хриплых призывов о помощи.
Когда-то, задолго до того, как отец заболел, он покрасил дверь в спальню в голубой цвет. Мать считала, что голубая дверь в спальню выглядит непристойно. А он, прямо перед детьми и случайно заглянувшим соседом, обнял ее за талию и объявил: «Смотри, Агнес! Наша дверь — это небесные врата!»
Теперь дверь была закрыта, голубая краска на ней облезла, а отец выл.
Когда Юхан заплакал, мать протянула руку и погладила его по голове. Сестра тоже протянула руку и погладила его. Юхан сидел, всем телом вжавшись в диван, между матерью и сестрой, которые гладили его по голове, и слушал, как воет отец. Несмотря на их заботу, Юхан продолжал плакать, и тогда мать руками зажала ему оба уха. Сестра последовала ее примеру, и звук заглох. Так они и сидели: посередине Юхан, а по бокам — мать и сестра, которые зажимали ему уши.
Прошло некоторое время. Никто не шевелился. Звуков больше не было. Осталась только голубая дверь и четыре руки, две пары больших, теплых, сухих ладоней, двадцать пальцев, закрывавших ему уши. Их тела рядом с ним. Час за часом. От матери пахло средством для мытья посуды. От сестры пахло потом, но только чуть-чуть. И вот все кончилось. Юхан понял, что все кончилось, потому что женщины вдруг опустили руки, они больше не зажимали ему уши: чпок! — словно из бутылки выскочила пробка. И потом — тишина.
Мать встала, подошла к голубой двери и открыла ее. Остановившись на пороге, она оглядывалась вокруг, будто впервые вошла в собственную спальню. Свет из окна. Голубые занавески. Комод красного дерева с латунными ручками. Широкая супружеская кровать с голубым постельным бельем, на которой Юхан, когда был еще младше, любил сворачиваться клубочком и прятаться. Сонное незыблемое тепло, исходившее от родительской кровати. Мать позвала сестру, и они вместе перенесли тело на ковер в коридоре. Затем они схватились за швабры и щетки, отдраили пол и стены, сменили постельное белье, раскрыли окна и зажгли свечу. Под конец тело отца снова положили на кровать.
— Теперь я хочу побыть с ним наедине. Я сама хочу обрядить его, — тихо сказала мать и закрыла дверь.
Юхан закрыл глаза и снова открыл их. Он смотрел на Май, наклонившуюся перед зеркалом. Щетка ритмично двигалась вверх-вниз. Иногда Май считала вслух: шестьдесят восемь, шестьдесят девять, семьдесят. Юхан не пользовался популярностью у женщин. Он не вызывал восхищения. Не был он и полемической фигурой. Вряд ли кому-нибудь будет его не хватать. Но он был любим. Он не сомневался в любви Май. Правда, он не понимал, почему она его любит. В хорошие минуты он думал, что обладает чертами, которые не смог и не осмелился бы открыть никому, кроме нее. Но ночью, когда он лежал без сна, размышляя об этом, ему пришло в голову, что Май — женщина, способная полюбить только такого мужчину, который слабее нее, такого, который будет восхищаться ею и жертвовать ради нее всем, а такая любовь, в сущности, унизительна для обоих. Правильная любовь возможна лишь между равноценными партнерами, людьми с одинаковым уровнем интеллекта, ведь правда? Юхан посмотрел на Май. «И тем не менее, — думал он. — Я выбираю любовь унизительную, если она настолько нежна, как наша любовь с Май».
