Юрий Слепухин - Джоанна Аларика
— Машину! — крикнула Джоанна. — Скорее машину, его нужно немедленно в больницу! Если не достанете машину, то хоть какую-нибудь тележку, что ли! Бегите быстрее, я подожду здесь!
Глава 5
Уже пятый день Педро Родригес находился на земле, занятой инсургентами. Затея с поездкой в Моралес, начавшаяся было так удачно, кончилась плохо: в темноте их обстреляли из зарослей, трое в машине были ранены, остальные рассыпались вдоль дороги и завязали перестрелку неизвестно с кем. Пассажиру было велено отползти подальше вдоль канавы и сидеть не высовываясь. Какое-то время он так и сидел, довольно долго. Стреляли то ближе, то дальше, а когда все стихло и он вылез из укрытия, грузовик, носом в обочину, пылал как костер, а людей не было. Педро так перепугался, что кинулся бежать наобум.
Утром он пришел в поселок — кучу жалких бараков, где жили рабочие с плантаций ЮФКО. Все они тоже были запуганы до смерти; вчера здесь побывали инсургенты и натворили черт знает чего. Нескольких человек убили, просто так, без всякого повода; сожгли два барака; уволокли с собой почти всех девчонок. Самое интересное то, что при всем при этом они называли себя «освободителями» и на рукаве у каждого была повязка с надписью: «Бог — Родина — Свобода».
— А после уехали? — спросил Педро, когда ему рассказали подробности визита «освободителей». — Куда же их понесло?
Его собеседник пожал плечами.
— Кто знает… Говорили, прямо в столицу.
— В столице их только и ждут! — фыркнул Педро. — Сволочи, они еще нарвутся на кого следует. В Чикимуле знаете сколько солдат?
— А что с того? — с безнадежным выражением отозвался собеседник. — Они говорят, все офицеры на ихней стороне… А солдаты сами что могут сделать?.. Они так и говорят: «Мы вашей армии не боимся». Конечно, чего им бояться, если все куплено! Дали бы нам это самое оружие, разве бы мы их сюда пустили…
Эти слова — «Дали бы нам оружие!» — Педро слышал почти от каждого, в каждом «освобожденном» поселке. А побывал он в нескольких, потому что задерживаться на одном месте было и опасно и бессмысленно. Что он мог делать? Работать? Но о работе сейчас никто и не думал. Сейчас было важно одно: выжить. Выжить, не захлебнуться в потоке грязи и крови, хлынувшем в эти дни по всему юго-востоку республики. Одни хотели выжить, чтобы жить, другие— выжить, чтобы бороться.
Педро Родригесу жизнь была нужна именно для того, чтобы бороться. Но как это делать, он понимал все меньше и меньше. Война, на которую он отправился, вооруженный ножом Чакона, оказалась совсем не похожей на ту, что обычно показывали в кино. Там всегда был фронт, на фронте — окопы, в окопах сидели люди и стреляли в противника, который обязательно сидел, спрятавшись где-то впереди. Кроме того, и это было главное, на настоящей войне, по твердым представлениям Педро, всегда много оружия. Оружие там валяется где хочешь, прямо под ногами, только бери. Здесь же не было ни фронта, ни окопов, ни оружия.
Точнее, оружие было, только в руках врага. Враг этот появлялся то тут, то там; помимо основных сил, действовавших более или менее организованно на направлениях Киригуа — Пуэрто-Барриос и Чикимула — Сакапа (там у них были и артиллерия, и бронемашины, и даже старые танки типа «Генерал Грант»), десятки мелких отрядов наводнили с первого же дня вторжения всю приграничную полосу джунглей и банановые плантации атлантической зоны. Педро часто видел этих людей:, каждый был обвешан оружием, как рождественское деревце — стекляшками, но отнять это оружие было не так просто.
Они всегда появлялись группами — ходить в одиночку или даже по двое явно избегали. Немытый парнишка в истрепанном комбинезоне не вызывал их вожделений, и на Педро они обычно внимания не обращали.
Зато он следил за ними с жадностью: вот враг, вот оружие! Но что он мог сделать со своим ножом?
Оружия не было ни у кого. Правительственные войска вели бои на границе в течение двух первых суток; после этого, выполняя приказ, они в полном порядке отошли к долине Рио-Мотагуа и ограничились строго оборонительными действиями. Все население приграничной полосы попало совершенно безоружным в руки врага, ворвавшегося в страну с одной целью — убивать, убивать как можно больше. А убивать безоружных оказалось совсем просто.
Они и убивали. И ответить на это было нечем. Оружия не было, правительственные войска стояли на рубеже Мотагуа. Кругом были только джунгли, заросли бананов и убийцы.
Один-единственный раз Педро представилась возможность сделать настоящее дело, и он ею не воспользовался. Выйдя однажды под вечер к одному из маленьких поселков, неподалеку от Акасагуастлана, он увидел прямо перед собой инсургента, спящего сидя в тени хижины. «Освободитель» был, очевидно, пьян, техасская шляпа сползла ему на лицо, закрыв глаза. Автомат он держал на коленях; вокруг не было ни души.
У Педро молнией мелькнула мысль; лучшего случая не представится никогда больше. Подскочить, благо у него шляпа на глазах, ударить ножом, схватить автомат и назад, в чащу. Он и не пикнет. А кругом ни души. Ну, скорее…
Но он не тронулся с места. Не то, чтобы ему стало вдруг страшно, страшно — это не то слово. Ему стало тошно. Пусть враг, пусть убийца, все это так. Но подойти и ударить ножом спящего человека… И потом другое: этот человек может быть часовым, в поселке есть, очевидно, и другие инсургенты. Когда его найдут зарезанным, первым делом поплатятся жители. Значит, ты не имеешь права убить и уйти; ты должен убить, взять автомат и идти от хижины к хижине, пока не встретишься с «ими лицом к лицу. Может, тебе посчастливится убить еще одного или двоих, если застанешь врасплох. А потом убьют тебя. Хорошо еще, если просто убьют…
Педро стоял и смотрел на спящего. Он должен был убить; это был его долг, ради этого он сюда и попал. Но убить и скрыться он не имел права, он должен был убить и умереть. А умирать ему не хотелось. Вернее, ему не хотелось умирать в одиночку.
Только здесь, во время этих скитаний, Педро понял, каким дураком был в тот момент, когда решил, что сможет прекрасно обойтись без армии. Воевать в одиночку (даже имея настоящее оружие) было невозможно. Если бы с ним был хоть кто-нибудь!
Ему сейчас страшно не хватало друзей. Таких, как Эрнесто Корвалан, как Руис, даже как придурковатый Чакон. Даже как Аделита, глупая девчонка, попугаиха. По этой попугаихе он, честно говоря, очень скучал, хотя и ни за что не захотел бы видеть ее сейчас здесь, среди «освободителей». То, что Аделита живет в далекой Халапе, в безопасном тылу правительственных войск, было для него большим утешением.
После Аделиты больше всего ему не хватало Эрнесто. Уж кто-кто, а Эрнесто помог бы разобраться во всем; а как здорово было бы повоевать вместе с Корваланом! Воевать легче, когда все понятно; Эрнесто мог бы объяснить все то, что сейчас оставалось для Педро непонятным.
А непонятным оставалось многое. Почему бездействует гватемальская армия? Почему до сих пор не вмешались эти самые Объединенные Нации, о которых всегда столько пишут в газетах? Почему никто не позаботится о том, чтобы вооружить население захваченной врагом зоны? Ведь никакой линии фронта нет и, имея карты, можно проникнуть с небольшим отрядом в любое место вплоть до самой гондурасской границы…
Действительно, никакой определенной «линии фронта» в этой войне не было; оккупированная зона отделялась от всей страны только своеобразным занавесом молчания. Газеты сюда не доходили; радиоприемники— в тех редких случаях, когда их можно было найти в этих поселках, — уничтожались или отбирались «освободителями» прежде всего. Почта не работала. Сообщение между населенными пунктами прекратилось, жители оказались отрезанными, от внешнего мира и новостей.
О сражении под Гуаланом, ознаменовавшем конец оборонительного периода войны, Педро узнал из первых рук — от самих участников. В этот день он впервые увидел «освободителей» в ином состоянии, чем обычно. Непривычно трезвые, оборванные, в грязи и бурых засохших бинтах, они шли, бежали и ехали по дорогам и лесным просекам. В одну и ту же сторону— к границе. На джипах и грузовиках тряслись раненые, вопя от боли и проклиная «освободительную» войну, Кастильо Армаса и всех мадонн от Фатимы до Гваделупы. Прикинувшись дурачком, Педро стал клянчить консервы у одной из групп, остановившейся перекусить, и какой-то болтливый тико[57] из Пуэрто-Лимон выболтал ему все, что случилось на фронте.
— Ну, нам же и дали! — бормотал он, торопливо запивая еду из фляжки и то и дело оглядываясь по сторонам. — Ну и дали! То, что ты вот здесь видишь — ну, и на других дорогах тоже, — так это одна половина нашей освободительной армии. Другая сейчас топает на север, под конвоем. А ты что думаешь? Там кого не уложили на месте, всех подчистую забрали в плен. Конечно, кто успел, тот смылся. Сволочное дело эта война, я думал, это будет иначе. Мне и убивать-то никого неохота, я просто так приехал, посмотреть. Все равно дома был безработным. А тут триста долларов, шутка! Я думал, это так, ну, там мосты охранять или что-нибудь в этом роде. А воевать, да ну их к черту!.. Ты вот скажи, ты чапин?[58] Чапин, ясно, что я не вижу! И человек как человек. А они нам что говорили? Все чапины — коммунисты, вот как они трепались. Оказалось, вранье, такие же вы люди, как и мы. На черта ты мне сдался, тебя убивать? Бери вон еще банку и проваливай, а то офицер увидит, будет тогда нам с тобой…
