Эмилио Кальдерон - Карта Творца
— Вот видите, как говорил Рильке, наш мир — театральный занавес, за которым прячутся глубинные тайны.
Юнио воспринимал подобные поручения всерьез, я же видел в его увлеченности попытку скрыться от реальности. И небезосновательно: ведь крах итальянского фашизма с каждым днем становился все очевиднее, а люди испытывали разочарование, ужаснувшись напрасными жертвами. Все уже понимали, что нить натянута слишком сильно, и за высокомерным и воинственным взглядом дуче, некогда символизировавшим твердость и уверенность в выборе пути, который должен был привести нацию к вершинам славы, скрывается одно лишь упрямство.
7
1941-й и 1942 годы принесли с собой тяготы и лишения. Обещанная Гитлером экономическая помощь так и не пришла, и условия жизни итальянцев стали невыносимыми. Количество ходивших в обращении денег утроилось, производство упало до уровня тридцати пяти процентов от исходного, а мечта о величии, о которой Муссолини так много говорил в предвоенные месяцы, обернулась кошмаром.
И только Рим во время войны словно превратился в остров: будучи колыбелью нашей цивилизации, он избежал бомбардировок союзников, пожелавших сохранить его культурные ценности. Именно поэтому в город, как и следовало ожидать, стекались сотни тысяч беженцев со всей Италии: они ютились в домах, на лестницах и в подъездах, и в результате дефицит продовольствия увеличился.
Между тем я продолжал оснащать север и юг страны бункерами, а Монтсе устроилась библиотекарем в Палаццо Корсини, находившийся неподалеку от нашего дома. Она получала всего несколько сотен лир, но эта работа позволила ей реализовать свое давнее призвание.
В середине 1942 года мне снова довелось путешествовать в обществе Юнио — на сей раз чисто по профессиональным причинам. Судя по всему, воюющие державы боялись наступления союзнических войск с юга, с Сицилии, и поэтому потребовали проверки (и в случае необходимости усиления) оборонных сооружений на Пантеллерии, маленьком острове, принадлежавшем Италии и расположенном примерно в семидесяти километрах от мыса Мустафа, относящегося к побережью Туниса, и в ста — от сицилийского мыса Гранитола. Пантеллерия не зря считалась воротами на Сицилию, а та играла эту же роль для всего Апеннинского полуострова. Перед войной на острове воздвигли укрепления по проекту архитектора Нерви, и, оценив увиденное, я мог лишь констатировать, что больше, чем уже сделано, сделать невозможно.
Поскольку на острове негде было остановиться, нам пришлось поселиться в даммузо — типичном для тамошних мест домике с элементами арабского стиля, поразившем меня своей простотой и тем, как хорошо он защищал от летнего зноя. Каждый вечер после работы мы отправлялись на вездеходе до Кала-Трамонтина любоваться закатом; море здесь выглядело красивее, чем на всем остальном острове, a maestrale[58] из Африки завивал у наших ног маленькие вихри. Я никогда не видел моря, так похожего на небо. И неба, похожего на море.
Как и на озере Комо, Юнио стал более открытым. Помню, однажды вечером, когда мы ужинали при свечах (в ночные часы на Пантеллерии запрещалось включать электрический свет из-за возможных бомбардировок союзников), он рассказал мне, что СС за убийство партизанами Рейнхарда Гейдриха (бывшего шефа гестапо, назначенного Гитлером заместителем протектора Богемии и Моравии) истребило более миллиона трехсот тысяч чехов. Тот факт, что виновных обнаружили в Праге и они покончили с собой, когда немецкие солдаты приперли их к стенке, ничего не изменил. Гиммлер приказал казнить все население деревни Лидице. А когда я спросил Юнио, почему рейхсфюрер велел расправиться именно с жителями этой деревни, а не какой-либо другой, он ответил:
— Потому что их обвинили в укрывательстве членов движения сопротивления, убивших Гейдриха. Гиммлер распорядился расстрелять всех мужчин старше десяти лет, выслать женщин в концентрационный лагерь Равенсбрюк, а детей отправить в Берлин, чтобы там из них отобрали достойных представителей для дальнейшей германизации. Потом бригада из заключенных-евреев выкопала ямы для погребения мертвых, дома в деревне сожгли, землю заровняли, и Лидице полностью исчезла с карты.
Не так давно я прочел в итальянской газете, освещавшей трагедию в Лидице, что лишь сорок три женщины вернулись домой живыми после войны, а из девяноста восьми детей, отправленных в Германию, только одиннадцать сочли пригодными для германизации и отдали на усыновление в семьи офицеров СС. После войны нашлись еще восемнадцать. Остальные погибли в газовых камерах концлагеря Челмно.
Было видно, что Юнио потрясен случившимся. Он вышел из даммузо и под усыпанным звездами небом произнес, имея в виду Гиммлера:
— Правила ведения наземной войны, принятые на Гаагской конференции в 1907 году, предусматривают наказание лишь для тех, кто осуществляет насилие против оккупационных сил. Этот человек совершенно безумен. И разумеется, Германия не выиграет войны убийством мирных жителей.
В первый и последний раз Юнио открыто осудил действия немцев. Я воспользовался этим моментом слабости и спросил его, верны ли ходившие по Риму слухи о том, что евреев со всей Европы свозят в концентрационные лагеря, чтобы там уничтожить. Ответ Юнио был красноречив:
— Вскоре Европа превратится в огромный концлагерь и в гигантское кладбище.
Во время этой поездки наши приятельские отношения окрепли. То, что я отдал свой талант архитектора итальянской армии, в глазах принца превращало меня в ее часть. Не знаю, подозревал ли он на тот момент о моих шпионских делах, но он ни разу этого не показал. Я уже говорил, что Юнио был человеком практичным, и в середине 1942 года он не сомневался: война окончится поражением Италии и в конечном счете разгромом фашизма. Собственно, наша поездка уже показала, что Италия побеждена еще до боевых действий на ее территории. Не говоря о нищете, в которой погряз весь юг страны из-за опустошительного воздействия войны, пожиравшей мир, подобно злокачественной опухоли, итальянский народ потерял веру в своих лидеров.
Крах Муссолини был уже вопросом времени, и к февралю 1943 года его положение оказалось действительно шатким. Заместитель министра иностранных дел Бастианини выступал за разрыв всяческих отношений с Гитлером и установление мира с союзниками. Месяцем позже начались манифестации на миланском заводе ФИАТ: рабочие объявили забастовку. Они требовали выплаты компенсаций жертвам бомбардировок. Забастовка распространилась и на другие предприятия Северной Италии, социально-политическая обстановка в стране стала невыносимой. Но худшее было впереди.
18 июля 1943 года выдался одним из самых жарких в то лето дней, и Юнио заглянул к нам домой, чтобы пригласить нас на пляж в Санта-Севере. Он захватил с собой корзину с вином и бутербродами, гамаки, складные стулья, полотенца и, конечно же, приехал на машине с шофером. Мы не смогли отказаться.
День прошел очень приятно. Мы купались, загорали и закусывали под ветвями раскидистой сосны, в тени которой собралось несколько семейств, выбравшихся из города ради нескольких часов отдыха. Глядя на то, как мы лежим в гамаках или сидим на складных стульях в праздности, позволяя летаргическому времени медленно скользить по нашим телам, словно капли пота, можно было подумать, что Рим — мирный город и его жителей не коснулась война, бушевавшая в других европейских столицах. После завтрака Монтсе снова превратилась в Афродиту и долго плескалась, а потом надела рубашку из сендаля[59] и отправилась бродить по пляжу, собирая морские раковины. Даже Габор воспользовался всеобщим состоянием расслабленности, разделся и выполнил несколько гимнастических упражнений — дети были в восторге от его рельефной мускулатуры. Мы с Юнио не вылезали из-под гигантского зонтика, которым стала для нас сосна, и любовались изумрудным морем, омывавшим берег, вдыхая влажный воздух, пахнущий солью. Ни один из нас даже не подозревал, что это было затишье перед бурей и что судьба города вот-вот изменится навсегда.
На следующий день примерно в четверть двенадцатого утра завыли сирены, предупреждавшие о появлении вражеских самолетов — такое случалось часто, но обычно они обходили Рим стороной, и мы считали, что беспокоиться не о чем. Однако в тот день бомбардировщики американских ВВС не собирались пролетать мимо, и на город градом посыпались бомбы, земля задрожала, все загорелось. Погибли полторы тысячи и были ранены шесть тысяч человек; десять тысяч домов оказались разрушенными, сорок тысяч жителей лишились крова. Больше всего пострадали кварталы Пренестино, Тибуртино, Тусколано и Сан-Лоренцо; вода, газ и электричество пропали на несколько недель. Рим превратился из cittá perta в cittá olpita[60].
