Ален Боске - Русская мать
Наконец в марсельской мэрии я, говорю, нашел вас в списке бельгийцев, поселившихся в свободной зоне. Тут же вам написал и сам примчался. Вам, понятно, найти меня было трудней. Я в разъездах, а в штабе, вернее, в подобии штаба вам навели бы тень на плетень. Я даже имел три ксивы на случай, если донесут вишистской полиции или немцам. Насчет "примчался" я тоже приврал. Не сказал, что знал про вас с полгода... Ну, вот и сказке конец. Где надо, приукрасил, где надо, сократил, чтобы выглядеть прилично... Далее две недели мы жили душа в душу, я уважал твои занятия, капризы, недомолвки, молчание и восхищался отцом, решительно ставшим настоящим южанином, философом и сибаритом. Изредка думал о будущем, а чаще ел репу с гусиным салом, любовался платанами и корой их, похожей на атлас, страшился злого рока и дальних войн, мерз в первые ночные заморозки и собирался в "мир-театр" продолжать актерствовать в трагедии с миллионной массовкой. Однажды поднимаю с пола письмо без штампа. Не послали, а, видимо, просунули под дверь. Послезавтра меня ждут в кафе на бульваре Бельзюнс в Марселе: получу инструкции для поездки в Северную Африку. Итак, снова скитания. Снова риск, трагифарс и глухое подполье. Что это, ловушка или верное дело? Командир-невидимка дал передохнуть и снова призвал. Безрассудство меня влечет, благоразумие удерживает. Отец оказался зорче тебя и под каким-то предлогом позвал меня в огород к петрушке и картошке. Сперва сказал, что долго искал и наконец нашел какого-то дядю в Чикаго, богатого торговца мясными консервами. Дядя, молодец, обещал прислать вам необходимые бумаги для отъезда в Штаты. Тебе отец пока ничего не говорил, все еще вилами на воде писано. Сначала соберешь документы, но это недолго. Тогда поедете и устроитесь как законные эмигранты. И все будет хорошо, это ясно. Европа пала и долго не встанет. А фиглярствует и притворяется оптимистом он для тебя, не хочет расстраивать. После отцовых признаний заговорил я. Рассказал, что тоже покидаю старушку Европу. Еду, надеюсь, не в ловушку... С тобой я подробностей не обсуждал. Объявил, что отъеду на месяц, может, на подольше, потом вернусь, но не поздней весны, придет весна-42 - и я вот он. С искренностью было покончено. Остались дежурные фразы и чувства. На прощанье обнимал и целовал тебя с грустью. Но к Рильке я проявил больше внимания: скормил ему одну за другой двадцать сочных морковок.
Париж, лето 1977
Страница за страницей ты воскрешаешь. И исчезаешь страница за страницей. Где же ты настоящая? Тебя нет, чтобы ответить с нежной насмешкой: "Не такая я, сыночка, кривляка, какой ты меня представил".
А третейских судей тоже - иных уж нет, а те далече. О своем первом муже Беркове ты не рассказывала мне никогда, не знаю даже, как звать его. Кажется, и отец не говорил. Одно помню: помянул его твой брат Арман году в 36-м. Вы поругались, и Арман сказал мне: "Берков ее раскусил". Бог весть, когда ты с ним познакомилась. Бог весть, какой ты была в ту пору. В пору одесской молодости, в 908 - 912 годах. Не знаю. Пишу, как представляю, и мучаюсь совестью, что представляю не так. Почему не спросил тебя? Положим, сыну не тоже знать о твоих первых волнениях, но писателю - и тоже, и должно. Правда, полно фотографий тех лет. Но - фото как фото, нарочиты, жеманны. Ты красива, щечки пухлы, волосы еще коротко стрижены. Капризна, спешишь жить и чувствовать. Обожаешь музыку. Помнится, романтиков любишь больше предшественников. И Массне-де лучше Моцарта, Чайковский - царь и бог, а итальяшек знать не знаешь. А Петра Ильича знали твои профессора. Мерзавец, говорили, но - море обаянья. А ты отличница. По-французски говоришь, как по-русски, хотя и с акцентом. На удивление папе с мамой любишь химию и очень любишь домоводство, шьешь и готовишь превосходно. Слежкой тебя не донимают. Папа в меру строг, в меру насмешливо понимающ. Мама, разумеется, тоже само понимание и готова к тому, что в юности всяко бывает.
Кто знает, что дозволять барышне из приличной семьи? Это дело тонкое. Хорошую партию упускать - зачем? Но очень торопиться с замужеством неприлично. Посмотрим по обстоятельствам... Одесситы простые, проще других малороссов. Киевляне, к примеру, чванливы и большие транжиры. В Харькове народ допотопный. А на Черном море - все веселые, шутка в почете, и с моряками вам не посерьезничать, не почваниться. Моряков очень много. И, мама моя, сколько торгашей, турок, китайцев, кавказцев, греков! Все им рады, все зазывают к себе. Одесситы - не петербуржцы и не москвичи. В столицах любят крайности - сегодня грешат, завтра каются, сегодня всё запрещают, завтра всё разрешают. В Одессе народ скептический и осторожный. В гости ты ходишь часто, на балы - раз в неделю. И ты не робкого десятка, давно поняла: нечего стесняться отшивать бесстыдников. Они только и ждут дурочку, нетерпеливую глупую курицу. А ты не курица и не гусыня. Ты просто лакомый кусочек. Кусочек с коровий носочек. Торговля кожей - дело прибыльное, люди вы богатые. А Беркова я назову Николай. Федор или Владимир - будет совсем не то. Николай, скажем для верности, - инженер. Молодой, подающий надежды. Очень знающий. Инженер-путеец. Мечтает о мостах через Обь и Лену, поедет далеко в Сибирь покорять стихию, насаждать цивилизацию и внедрять достижения прогресса, достижения колоссальные. Сибирь вспрянет ото сна и нагонит Европу, от которой отстала по крайней мере на три века. Берков тоже ходит на балы. Иначе б не встретились, Беркова твоя родня не знает. И еще я решил: он старше тебя на три года. Он не сердцеед, не фанфарон, а молодой простак и с первых слов все тебе выложит. В движеньях резковат, - верно, думаешь, и нравом резкий. Грубый, коренастый, румяный, славный малый. Не станет нашептывать тебе пошлости и сальности, как другие танцоры - те спят и видят обжиматься в темном углу. А Берков тебе, может, и нравится. Во всяком случае, мечтаешь, в меру собственных представлений о счастье, уйти от папы с мамой, жить своим домом, иметь богатого мужа, много детей и прислугу. Словом, идеалы твоей среды. Преданность почитаешь не меньше страсти. Брат Арман взялся за тобой приглядеть. Инженера он хвалит, водит с ним дружбу, заодно шпионит.
А ты уже привыкла, что кавалер - здоровяк и ухаживает на свой лад, подчеркнуто основательно, как и он сам. Были у него прежде амуры, не были скрывать ему нечего. Он - вот он весь. Брат его в общем одобрил и говорит тебе - давай к делу: надо позвать на чай, если Берков понравится, устроим в его честь домашний концерт, ты для него постараешься, сыграешь, покажешь свои таланты. А тебе от ухажера хочется, конечно, африканских страстей, но без них оно, может, и лучше, надежней. Правда, в своих чарах ты и так уверена. Захочешь - влюбишь. Впрочем, кто кого - еще вопрос. Но ты умна, знающа, инициативы Беркову не уступишь. И брат, известный ловелас, дает советы: тут промолчи, тут прикинься простушкой, покривляйся, скажи "ах, что вы!" и непременно держи в напряжении, то ласкай, то гони. Научив тебя женским хитростям, делится и своими, мужскими: он так любезно держится с дамами, что они отдаются ему как бы невзначай. Дело к свадьбе. Все идет как по маслу. Беркова отца с матерью придумывать не стану. У инженера блестящее будущее. Сибирь с Туркестаном ему - Земля Обетованная. Обойдется человек и без папы с мамой. Сказал им, и дело с концом. Время мирное, дела идут, гроза 905-го пронеслась - и нету, все ясно, сюрпризов не предвидится, верней, они предвидятся ясно, как и ваша с Берковым свадьба. Всякие формальности не твое дело, и приданое не обсуждается. Вы куда-то едете в свадебное путешествие. Например, на Байкал, под Иркутск, в те самые края, где Берков жаждет осваивать пространство и внедрять прогресс. Ты поначалу в штыки: в этой Сибири живут одни бандиты и каторжники. Потом сдаешься: так у вас водится, что жены следуют за мужьями. К тому же в транссибирском экспрессе удобно и просторно, и Коля и нежен, хоть и неловок. Ты едешь и видишь край дикий, но привольный, избы, медвежьи шкуры, синий вереск и тундру с чахлой растительностью под серым небом. Пейзаж я тебе, однако, не выдумал. Все картонные красоты взял из фильмов Эйзенштейна и Пудовкина. Гони пошлость в дверь, она войдет в окно. Избавлю тебя хотя б от снегов, тройки с бубенцами и самовара!
А любовь прошла, почему - не знаю. Может, Берков в постели груб: раз-два, и кончено, и никаких чувств. Может, и женился, потому что полезно для здоровья, а теперь главное - карьера. А может, завел кого на стороне, мол, каши маслом не испортишь. И вообще, грубый такой, заземленный. У вас в доме - где-то на полпути от Южного Буга до Одессы - он тиран и самодур, измывается над садовником и прислугой, тебя лишил своей воли, ты у него безгласная раба и хозяйка только в собственной комнатенке. Ты снова замечталась об Онегиных и Печориных. Некому послушать твою игру, некому похвалить, пропеть дифирамбы. И не с кем поговорить о Брамсе, Делибе и Верди. Берков, кроме своих мостов-дорог, ничего не знает. Вы не пара друг другу, ты - душа возвышенная. Спустя три месяца взяла и вернулась к папе с мамой. Приняли тебя, бедняжечку доченьку, со слезами на глазах. С Берковым кончено, уговаривать бесполезно: не вернешься ни за что. Развестись в царской России - целое дело. Много месяцев потратил папа на твой развод. А вскоре является Александр Биск. Ты измучена берковской грубостью, Биск тебе - само совершенство: непринужден, водится с поэтами, пишет сам, восхищается Европой, правда, довольно туманно и не знает толком, чего хочет, но в себе не копается, точно боится найти самого себя. Чем тебе плох? Хорош уже тем, что полная противоположность Беркову.
