Иосип Новакович - День дурака
Если тело умрет, то смогу ли я и дальше существовать в виде души, о которой ничего не знаю, которую никогда не чувствовал? И что такое душа? Что думает во мне? Это биохимия тела управляет вербальным потоком и сознанием «я»? Или же есть нечто духовное, совершенно иллюзорное, – душа? Или же душа есть нечто, созданное из тонких частиц и электромагнитных волн, которые не зависят от кровеносной системы и сердца, но порождают мысль, и в этом смысле мы все сотканы из мыслей и идей? Если душа состоит из другого материала, чем тело, то, когда тело разлагается, душа может вести себя иначе и продолжать жить?
Нет, это не размышления. Я просто задаю вопросы и не отваживаюсь давать ответы. Что ж, попробуем еще разок. Где я был? Нет, скорее, где я сейчас и где буду? Некоторые верят, что душа проживает множество жизней, и почти все мы уже жили в прошлом. А если я жил в прошлом, то такой ли я сейчас, каким был в предыдущей жизни? Я ведь о ней ничего не помню. А раз я ничего не помню и ничего не знаю о ней, то мне на нее плевать. Тогда какое мне дело до моей следующей жизни, если будущий «я» ничего не вспомнит обо мне настоящем и об этой моей жизни? Ну, резюме – не нужно беспокоиться, а лучше успокоиться? Или упокоиться? А я спокоен?
Радуясь, что он думал как минимум пару секунд, хотя и не удовлетворенный весьма неясным результатом собственных измышлений, Иван расслабился. Он не понимал, спит он или бодрствует, когда услышал чьи-то голоса: баритон доктора Рожича и контральто жены. Отлично, подумал он. Они все еще надеются, что я жив.
Доктор и Сельма закрыли дверь.
– О. это слишком, – сказала Сельма.
Бедная Сельма, страдает без меня.
– Еще, – простонала она.
Доктор Рожич запыхтел и посадил ее на стол. Снова зашуршало все то же ошибочное свидетельство о смерти. Сельма рывком сняла с доктора брюки и трусы. Потом взобралась на него, переплетя ноги за его спиной, а Рожич поддерживал ее, прижав к буфету. Дерево поскрипывало, сверху падали семейные фотоальбомы и документы, планируя вниз, словно это самолет сбросил листовки с инструкциями, как сдаться армии захватчиков. Лист бумаги задел Ивана по носу, побеспокоив две волосинки, торчащие из ноздри, и она зачесалась. Это мое свидетельство о рождении? – подумал Иван. Сельма толкнула доктора на пол, а сама уселась сверху и стала скакать и пронзительно визжать, как в словенских танцах, Рожич в это время выкрикивал какие-то непотребные ругательства, а его копчик ударялся об пол. Потому Сельма села, прислонившись к гробу, а Рожич начал наносить стремительные удары. Когда они со стонами кончили, то столкнули гроб, и он свалился на пол.
Голова Ивана еще раз ударилась о деревянную поверхность над подушкой, и ему показалось, что череп наполовину треснул, а плечо, ребро и тазовая кость сломаны. Любовники подняли гроб – их Руки пахли кровью, спермой и потом – и снова поставили его на стол. Иван разозлился, но молча, кроме того, он не был уверен, спит он или бодрствует, а потом боль покинула его, и он остался один.
Разве мне сейчас не нужен Бог? Бог известен тем, что помогает в постели, вернее, на смертном одре.
Будучи взрослым, Иван большую часть времени не верил в Бога, просто потому, что не мог Его представить. Иногда, когда Ивана переполнял страх, например на войне, он ударялся в религию и находил молитву, способную утешить. Но теперь он думал, что если Бог и существовал, то ему, должно быть, совершенно наплевать, верит в него Иван Долинар – какой-то там ничего не значащий человечишка – или нет, если только Господь не попал в такое же затруднительное положение, как Иван: страстно желает найти хоть какой-то след любви и веры, чтобы у Него возникло ощущение, будто Он жив перед лицом пустой бесконечности.
Я бы обрадовался, если бы кошка, мышка или муха испугались меня. Это значило бы, что я жив! Если комар решит, что я жив, и захочет укусить меня, это столько будет значить!
Вероятно, Господу тоже приятно будет, если комар по-настоящему уверует в Его существование и попытается Его укусить! Возможно, только это Ему и нужно.
Внезапно Иван посочувствовал Богу.
Жаль, что я так редко читал Библию в детстве. Может, на меня снизошло бы озарение – я мог бы попытаться что-то понять из текста, если бы помнил слово в слово. Но я ведь помню только свои любимые стихи из «Екклесиаста»: «Потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все – суета! Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах. Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю?» Если сами авторы Библии не верили в существование души, то как я, такой невежественный, могу обнаглеть настолько, чтобы поверить больше, чем они, что у меня есть эта самая душа? А если у людей тогда не было души, то и теперь точно нет, поскольку мир находит в состоянии постоянного морального разложения, если верить Библии или Сократу.
Что такое христианство? Это средство контроля над массами или душеспасительное откровение? Зачем нужен был Иисус, если уже был Бог. Корпорация «Господь amp; Сын» уже такая древняя, что все дела ведет Сын. Сын руководит фирмой, претворяясь ужасно нищим, в то время как Он – владелец контрольного пакета акций во вселенной. Он вызывает сочувствие к себе, чтобы заручиться поддержкой еще большего числа избирателей, умирает, хотя он и бессмертен, он один из создателей и совладелец вселенной. Как я могу верить во всю эту чушь? Если бы речь шла о политике, и я бы увидел, как богатейший человек в мире обряжается в тряпье и баллотируется на должность, я бы заподозрил, что он замышляет что-то нехорошее. Разве Библия не полна противоречий? Зачем изгонять Каина, если он член первой семьи на Земле?
Иван сосредоточился на чем-то, на ярком круге света. Однако довольно быстро испугался, что его осудят, как идолопоклонника, почитающего бога солнца Ра. Он обессилел, воображая яркие круги, перестал представлять себе Бога, просто счел Его чем-то невообразимым, типа мнимого числа, которое, как казалось Ивану, никто не может представить.
Он не может постичь Господа.
И тут ему подумалось, что надо хоть как-то обозначить свою веру. Он молился и читал нараспев – мысленно, поскольку не мог пошевелить губами: «Я верю в Господа, я верю в Господа, я верю в Господа, а все, кто верит в Него, должны спастись». А потом, когда Иван замолчал, эта попытка показалась ему совершенно бесполезной.
24. Пьяные музыканты ищут нужную высоту звука для погребальной песни
Иван слышал, как снова и снова с легким свистом сменяются цифры на экране японского будильника, медленно и неумолимо. Свечи догорели. Темнота пугала Ивана далее больше, чем в детстве. Если бы он мог, то закричал бы.
Иван не мог ни спать, ни бодрствовать. Ему казалось, что он изо всех сил думал о Боге и даже превзошел себя, однако безо всякой пользы для своей души, но если Бог есть, то Он был бы доволен его стараниями. Религиозные размышления растворились в бесформенном тумане, хаосе, за пределами мысли.
Из темноты на Ивана напрыгивали дикие звери. Леопард загнал его на дерево. Множество шипящих змей преследовали его по крутому склону холма. Иван спотыкался о камни, но змеи неумолимо ползли следом.
Иван отшатнулся от одного ночного кошмара и тут же утонул в другом. Голубоватый свет, словно пламя сварочного аппарата, осветил его сознание, и тело задрожало, будто являлось частью электрической цепи. Он дрожал от страха, или же ему только снилось, что он дрожит.
Громкий стук молотков о дерево прервал кошмары Ивана. Это заколачивали крышку гроба. Стук, запертый внутри гроба, громыхал так, словно гвозди вколачивали прямо в уши.
Затем грохот стих, и Иван услышал плач. Он не понимал до конца, явь это или еще один страпгньш сон, и хотел бы, чтобы все-таки это был сон.
Через некоторое время ему показалось, что его подняли и начали раскачивать. Потом наклонили под большим утлом и резко встряхнули. Они несут меня вниз по лестнице!
Судя по резкому звуку, гроб положили на катафалк. Иван услышал лошадиное ржание и приглушенное бормотание толпы. Лошади с их копытами всегда нервировали Ивана, казались ему посланниками смерти и теперь действительно ими были.
Вскоре катафалк двинулся по ухабистой дороге. Гроб подпрыгивал на сантиметр, а потом снова падал на дроги. Колеса скрипели по гравию, напоминая Ивану о том, как он клал камешки на рельсы, чтобы вызвать крушение поезда, и о прозрачной пыли, остававшейся после прохождения состава – Ивану навилось втирать каменную крошку в кожу, обдирая ее до крови. А теперь он сам пассажир на сошедшем с рельсов экипаже.
Он услышал, как духовой оркестр выдает печальную смесь звуков. Казалось, музыканты играют в двенадцатитональной системе – множество ненужных звуков бродили вокруг, не зная, куда податься в поисках дома. Эти кочующие ноты время от времени собирались вместе и взрывались в ужасающем созвучии, от которого мурашки бежали по спине. А потом отступали, превращаясь в глубокое, пустое и рассерженное хриплое дыхание, чтобы затем снова проявиться в виде стонов. Иван представил себе круглые лица музыкантов, красные от вина и недостатка воздуха, ярко выделяющиеся на фоне зеленых униформ, и с выступающими на лбах венами. Ритм сбивался и снова восстанавливался единым духом, ноты теряли друг друга, а потом стремительно неслись назад, чтобы, не дай бог, их не оставили и не забыли. Этакий непреднамеренный джаз.
