Джойс Оутс - Ангел света
Ди Пьеро проплыл мимо Кирстен и, вылезая из бассейна, как бы ненароком задел ее — ткнул локтем в грудь.
Но не сильно. Совсем не сильно. Она сморщилась скорее от страха, чем от боли.
На Изабелле было светло-оранжевое платье-рубашка, платиновые волосы уложены косой в высокий шиньон. Она была очень хороша. Но пожалуй, слишком оживленна. Нефритовые и костяные браслеты ее громко стучали, она звонко смеялась, не отставая от гостей. Она крикнула Кирстен:
— Ты целый день торчишь в бассейне, вылезай-ка!..
Но Кирстен, пропустив ее слова мимо ушей, медленно поплыла назад вдоль бассейна.
Ди Пьеро ударил ее — случайно. Это действительно выглядело как случайность.
Вернулась Нелли с сырами. Рот Кирстен наполнился слюной: она вдруг почувствовала, что голодна. Но она и близко не подойдет к еде.
— Кирстен, ты меня слышала? — крикнула Изабелла.
Она была ласкова, она была огорчена — она так любит свою дочь (пояснял Мори), что иной раз даже одергивает ее при других.
Нелли поставила длинную доску с сырами на один из чугунных столиков. Сыры, нож с серебряной ручкой, ломтики мягкого французского батона. Кирстен ко всему этому не притронется. Что-то у нее желудок бунтует.
Она вылезла из бассейна, и Нелли подала ей махровое полотенце — Кирстен, дрожа, завернулась в него. Изабелла похлопала дочь по плечу, стала «объяснять» про Кирстен француженке: сколько лет, в какой школе, планы на лето, а Кирстен стояла как истукан. Все очень похоже на сон, очень странно. Он ударил ее случайно, право же, не сильно, и все же больно — как раз над левой грудью.
Грудь у нее такая тощая — все кости торчат. Так уродливо.
На француженке была хорошенькая соломенная шляпа с малиновой лентой, завязанной под подбородком. Она была намного моложе мужа и очень хороша собой — правда, такие лица Кирстен видела слишком уж часто. Но Изабеллу это, по-видимому, не смущало. Она, казалось, прямо влюбилась в молодую женщину, хотя познакомилась с ней явно всего несколько вечеров тому назад.
Столько народу. Столько тем для разговора. Болтают, обмениваются новостями, радостно смеются.
Изабелла попросила Кирстен найти экземпляр «Ньюсуик». Тот, где напечатано интервью с Ником Мартенсом.
(Это интервью — «шедевр дипломатии», сказал кто-то. Мартене умудрился рассказать уйму всего, умудрился говорить с подчеркнутой искренностью, однако ничего существенного — ничего волнующего — не сообщил.)
— Посмотри в раздевалке, — сказала Изабелла. — Иди же.
Раздевалка помещалась в оштукатуренном белом домике с зеленой крышей и зелеными ставнями. Домик был бы совершенно прелестный, если бы не стоявший в нем запах — запах мокрых купальных костюмов, мокрых полотенец, хлорки, табачного дыма. Кирстен заглянула внутрь. На табурете лежала стопка журналов, и она вошла, чтобы перебрать их, а когда повернулась, чтобы уйти, то увидела, что кто-то вошел за ней следом. И направился к одной из кабинок для переодевания. Нет, он шел к ней.
Она в испуге подняла взгляд. Это был Ди Пьеро.
Она заикаясь поздоровалась. Сказала «привет», как если бы он только что прибыл.
Он молчал. Лицо его было бесстрастно, губы распущены.
— Я ищу «Ньюсуик», ну, вы знаете, тот, где интервью, — слабым голосом сказала Кирстен, — с Ником…
Он молчал. Дотронулся указательным пальцем до ее плеча. Просто дотронулся. Кирстен сжалась. Отступила, ударилась головой обо что-то.
— Я… я ведь… — сказала она. — Прошу вас, я…
Он держался строго, вполне вежливо. Легонько, едва касаясь, провел пальцем вниз по ее руке.
Кирстен выронила журнал. Услышала собственное хихиканье.
Он не спешил. Его не волновало, что кто-то может войти. Он стоял, возвышаясь над ней, ровно дыша, и разглядывал ее — все с тем же бесстрастным выражением. Ни гнева, ни даже особого интереса.
Затем он взял ее за левое запястье. Пальцы у него были сухие и сильные. И стал выворачивать ей руку — у Кирстен подогнулись колени, и она неуклюже опустилась на пол. От неожиданности пробормотала извинение. Не закричала. Сейчас треснет кость, о Господи, сейчас треснет кость, подумала она, но не закричала.
Лицо ее исказилось от боли. Глаза сузились. Она уже приготовилась услышать хруст кости — отвратительный звук, — но тут Ди Пьеро выпустил ее руку.
Она стояла на коленях на мокром цементном полу. И, всхлипывая, терла кисть.
— Я ведь не хотела… — прошептала она. — Мистер Ди Пьеро… я…
Он действовал без всякой спешки, даже без любопытства. Причинил ей боль, сейчас причинит еще, но дышал он ровно и держал себя в узде; легкие морщинки у рта обозначились глубже, словно он вот-вот улыбнется. Но он, конечно, не улыбнулся.
Теперь он схватил ее сзади за шею. Она съежилась, всхлипнула, пробормотала что-то, прося отпустить ее: он же делает ей больно. Он молчал.
Глаза у него стали совсем черными, белки — необычно яркими. Впервые она увидела, что перед ней человек другой нации.
— Мистер Ди Пьеро… Прошу вас… — сказала она.
А он в самом деле человек другой нации, из другой части света. Не американец. Она вдруг отчетливо это увидела. И рассмеялась.
— Я ведь не хотела… я не… — смеясь, сказала она.
Он сжал ей шею под мокрыми волосами. Держа ее на расстоянии вытянутой руки, не приближаясь к ней. Она испугалась, что сейчас закричит. И тогда все сбегутся. Все узнают.
И тут, дыша уже не так ровно, он быстро провел обеими руками по ней — по ее плечам, груди, животу, бедрам, ногам. Без гнева, без небрежной спешки. Никаких эмоций она в нем не почувствовала. Вот так же он мог бы гладить животное — не для того чтобы приласкать, а просто чтобы удержать на месте, утвердить свою власть над ним.
А она, как вспомнит потом, была в таком ужасе, что и не пыталась вырываться.
Теперь он сжал ее сильно. Плечо, грудь. Сильно. Точно хотел выкрутить, уничтожить. И было очень больно. Очень больно. Но она не закричала. Она вся съежилась, глядя вверх на него. Что было в его лице — ярость, удовлетворение? Узнавание?
Ничего.
Чуть учащенное дыхание. Сузившиеся глаза.
И вдруг все кончилось: он отпустил ее и ушел.
Потом, в последующие дни, Кирстен могла бы подумать, что ничего и не было — если бы не синяки.
Она подумала бы: нет, это глупо, не в его это стиле — гак себя вести, ведь вокруг были люди. И со мной.
Если бы не синяки. Которые были самые настоящие. Багровые пятна, жуткие желтые подтеки. Это ее кожа? Ей больно? Как же он это сделал? И притом молча!..
Она, естественно, держалась, подальше от бассейна. Если Изабелла спросит, в чем дело, она решила сказать, что ей надоело плавать. Но Изабелла ничего не заметила, Изабелла не спросила.
Ни Мори, ни Оуэна дома не было. Мори с несколькими помощниками улетел в Мехико для беседы со свидетелями по делу, затеянному правительством против одной американской корпорации. (Подробности работы Комиссии держались в тайне, но чем она вообще занимается, было широко известно. «В Мехико? — спросила Кирстен. — А кто там? Это не опасно для отца?») Оуэн же вторую половину июня гостил у приятеля из Эксетера. (Семья мальчика владела в Кентукки большим ранчо, где разводили лошадей. По тому, как певуче произносила Изабелла их фамилию — Тидуелл, — Кирстен поняла, что они и богаты, и вполне респектабельны.)
А Нелли если и задавалась вопросом, почему Кирстен не купается в бассейне — если Нелли вообще заметила синяк-другой на руке Кирстен, — у нее хватило благоразумия молчать.
Надежно заперев дверь спальни, Кирстен как зачарованная рассматривала себя в зеркале.
Синяки, вздутия. Расплывающаяся радуга. Словно мякоть плода, раздавленного о ее плоть.
Особенно впечатляюще выглядел синяк на левом плече. Синяки — это что-то вроде карт, нечетко прочерченных кровью под кожей, — синие, и багровые, и некрасивые желто-оранжевые? Кирстен раздумывала, размышляла, медленно втягивая в себя воздух. Чудно, как приходилось выгибать шею, чтобы увидеть треугольный синяк на лопатке, созерцанием которого она особенно упивалась.
Часами, днями. Постепенно синяки исчезли.
Ди Пьеро отпустил ее и зашагал прочь без единого слова. Подошел к одной из кабинок и закрыл за собой решетчатую дверь.
Кирстен, тяжело дыша, схватила номер «Ньюсуик» и выбежала из раздевалки. Она так долго отсутствовала… Изабелла могла потерять терпение… наверное, уже собиралась пойти за ней.
Но дамы едва ли заметили-fee появление.
Она пересекла нагревшийся цемент осторожно, будто пьяная или только-только оправившаяся после болезни. Одна только Изабелла окинула ее взглядом.
— Ах, спасибо, Кирстен… я не была уверена, что этот номер там, — сказала она. И взяла у Кирстен журнал, не заметив, как пылает лицо дочери и как неестественно горят у нее глаза.
