Виктор Голявкин - Избранные
— Одевайся, раз так вышло.
— Не буду одеваться!
— Ну, ходи без штанов.
Стою в трусах с забинтованными кулаками, намерен надеть перчатки, а драться не с кем. До чего обидно!
— Почему именно я лишний, можете объяснить?
— Не ты один.
— Кто еще?
— Средневес.
— Где он?
Кинулся его искать, единственная надежда. Сидит, грустит так же, как и я, без противника. Умоляю слезно:
— Давай, друг, поработаем, хоть я и полусредневес. Упросим судей, главного судью упросим, чем мы не противники?
Хочется мне подраться, и ему хочется, войдите в наше положение, товарищи судьи!
— Нет вам партнеров, вам же объяснили!
— А разве мы не партнеры?
— Какие же вы партнеры?
— Разве мы не пара?
— Какая же вы пара?
— Но мы согласны.
— Оставьте, ребята, нечего голову морочить!
Напрасный разговор. Никто нас понять не хочет.
Никто в наше положение войти не хочет. Никто нам посочувствовать не хочет. Непонятые мы и отвергнутые. Выходят на ринг пары, а мы не пара. Не дают судьи нам подраться!
Прищурившись, смотрит на меня Азимов.
— Найдем, найдем тебе партнера, раз ты так стремишься, только не сейчас.
Молча оделись, вышли на улицу со средневесом, одинокие, с одинаковой сегодняшней судьбой, неполноценная пара, вовсе не пара, а недоразумение…
Дошли до угла, пожали друг другу руки и разошлись.
6— Может, мне пока не ехать с разрядниками на соревнования? — спросил я у И-И. — Не так давно меня избили, как бы не повторилось.
— Когда это было, сто лет назад!
— Может, обождать?
— А ждать чего?
— Ну, потренироваться, подготовиться как следует, наверняка.
— Вот и потренируешься. В Кировабаде знаешь какие парни? Воздух там чистый, дышат ребята, как моторы, на винограде выращенные молодцы. Буйволиная закваска, только техники маловато. Имей в виду: если двинут, пропустишь удар — улетишь на небо, на облака к Христу, и останешься там отдыхать.
Смеется.
— Это мы еще посмотрим.
— Ого! Мне уже нравится! Этого я и ждал! Верно. Нечего бояться. Ты же не мешок, набитый опилками, а человек, не могут тебя безнаказанно бить, ни в коем случае. Защищайся и сам нападай — и порядок.
— Легко сказать!
— Пойми, нету у меня разрядников в твоем весе, ну, нету! Неполная команда, потеря очков. Поработаешь, раз-раз — и порядочек, а может, и заденешь удачно — совсем хорошо. Со средневесом, помнишь, рвался, а теперь назад?
По всему, он не очень-то мне верил, но другого выхода у него не было.
— Там меня подвели, теперь тут…
— Я подвел?
— А то кто? С разрядником я проиграл жестоко на ваших глазах, и опять… Я не трушу, но не хочется мне проигрывать, идти по стопам Дубровского, а начало похоже. Мало шансов победить.
— А закалка, опыт?
— Весь дух из тебя вышибут, какая уж тут закалка!
— Настоящий боксер должен отдавать удары, а не получать. Не боец, у которого вся морда кривая.
— Вы же виноваты.
— Не те мне попадаются, не те!
— А мне не те противники. Не думаете ли вы, что я могу выйти с чемпионом мира?
— Глупо, брось, не дури, пойми реальную обстановку…
— Которая не очень-то реальная для меня.
По-честному, ехать в общем-то я собрался, для себя решил, но поговорить хотелось, а он нервничал. Еще бы! Команда разваливается, отсутствует средневес, а кировабадцы состав выставили полностью. Давай, Володя, или нам труба.
— Рокки Марчиано, — начал он мне в ухо, — никого на свете не боялся, никого на свете! Его руки прозвали пропеллерами. О нем говорили: «Подставить себя под его удары все равно что сунуть голову под вращающиеся пропеллеры самолета!»
— При чем здесь Марчиано?
— Подставить под твою правую… Ты понял меня?
— Чего подставить? — делал я вид, будто не понимаю.
— Голову! Чего же еще?
— Кто же мне ее, интересно, подставит, скажите на милость?
Он меня уговаривал изо всех сил, а я кривлялся.
— Нет, я не могу, я не могу, — заволновался он, — меня с ума сведут, не те мне попадаются!
— Кто вам сказал, что я не еду? — сказал я.
— А ты не говорил?
— Ничего подобного.
— Правда?! — Он кинулся меня обнимать. — А столько беспокойства, столько опасений!
— У меня никаких опасений, — сказал я, — только вперед! — Хотя опасения были. Слишком уж он меня вперед толкал. Как я ни любил это слово, но осторожность в последнее время появилась.
— Те мне попадаются! — заорал он. — Что надо!
— Вас не поймешь, — сказал я, — те или не те?
Он не слушал меня.
— …Полную команду выставим, боевой состав, «Спартак» родной, бакинский, славные ребята, талантливая молодежь…
«Талантливая молодежь» собралась на вокзале. Полная команда, благодаря мне. Впервые в жизни еду на республиканское первенство «Спартака». Впервые еду один, не считая военного времени, когда я сбегал на фронт и меня возвращали. Ответственные для меня соревнования, не хочется проигрывать, буду стараться. Все, что накопил, — выложу. Впервые легально оставил школу, законно пропускаю занятия, предъявив бланк с эмблемой физкультурного ордена Ленина общества «Спартак». Впервые сказал мне директор: «Милости просим, желаю удачи, забей голов побольше». Он спутал бокс с футболом. «Забью, — сказал я, — так и быть». Укатываю впервые, довольный и гордый доверием, — не пустая личность на этом свете, талантливая молодежь.
Гудки и свистки паровозов.
Столпились вокруг И-И.
— Все собрались?
Пересчитали — все.
— Айда в вагон!
7Побродили по городу Кировабаду. Серьезные спортсмены. Иду вразвалочку, член сборной «Спартака». Едим мороженое, шутим и хохочем, задеваем девчонок.
Вернулись быстро, чтобы не устать. Горит тусклым, слабым красным светом лампочка в нашей комнатке. Обои старые, облезлые. Кровати железные, ржавые, «железная» обстановка.
— Шахматистов, — говорит Дубровский, — не поселят в таком подвале.
— Будто ты видел, куда шахматистов поселяют.
— Мой брат шахматист, он останавливается в отелях.
— А это что, по-твоему?
— Одно название.
— К шахматистам уважения больше, народ интеллигентный, культурные запросы, они головой работают, а не руками.
— Это ты руками машешь, а я головой работаю, — отвечает Дубровский.
— То-то у тебя голова всегда на полу оказывается. Помолчал бы.
Ребята хохочут. Бедный Дубровский, достается ему всюду.
— Прекратите! — говорит капитан команды, тяжеловес, толстяк Фазанов. — Спать охота.
Никому спать неохота, кроме него. Подтрунивают над Дубровским, но не зло. Что значит — все время проигрывать. Невольно думаю о себе. Если я проиграю, надо мной так же будут шутить, второй бой подряд, а там третий… Не хочется думать о плохом конце.
Пролетает мимо меня подушка. В обратную сторону летят две. Встает с кровати обозленный Фазанов.
— Отдохните перед боем! — орет он. — Как детский сад! Взрослые люди! Наш самый молодой ведет себя спокойно (обо мне), и вы ведите себя спокойно!
Куда там! Подушка летит ему прямо в лицо. Он не успел увернуться. Летят и летят подушки.
— Кто бросил? — орет он. — Кто бросил?
Бесполезно орать, все бросают. Кроме меня. Новичок, неудобно. Лежу, наблюдаю за подушечной катавасией. Чем все-таки кончится? Засмотрелся, получил по затылку, довольно твердые подушки.
Фазанов кидается на кого-то, на него кидаются все. Смешная картина. Хохот. На толстяке капитане повисла вся команда.
Постепенно отцепляются. Капитан ворчит. Потные, возбужденные.
— Посмотрю, как завтра вы все проиграете! — орет Фазанов.
Летит последняя подушка… Укладываются в кровати.
— Послушай, — обращается ко мне средневес Шароев, — давай разомнемся, ну их всех, возьмем перчатки и разомнемся для формы.
— Где же мы тут разомнемся?
— Да хватит места, кровать подвинем и разомнемся.
Какого лешего сдалось ему разминаться перед сном, не пойму. Пристал как банный лист, даже перед ребятами неловко, будто я боюсь. И ребята ему:
— Да брось ты, Алеша, дурака валять, какие тут разминки.
— А чего, — отвечает, — разомнемся перед сном, чего плохого. Завтра бой, сегодня разомнемся.
Чудит и чудит.
— Вставай, — твердит, — разомнемся — и никаких.
— Не буду я разминаться, — ему отвечаю, — нет у меня желания.
А он свое.
Ребята меня просить стали: да разомнись ты с ним, чтоб отстал, бога ради, спать не даст.
— Пусть, — говорю, — с капитаном разминается, если на то пошло.
— Тебя просят, а не меня, — ворчит капитан, — нашли время, черти полосатые, завтра я о вас доложу.
