Олег Ермаков - Холст
– Вижу, – нехотя взглянув туда, проговорила она.
– Это и есть будущее, если мы туда пойдем. Только нас там еще нет.
Она покосилась на него:
– И что это означает?
– То, что будущее можно не только предвидеть, но и видеть. В этом магия пространства.
– Но мы туда не пойдем, – сказала она.
– Значит, это не наше будущее.
– Может, мы никуда не пойдем, – раздражаясь, сказала она. – Останемся на месте.
– У нас куплены билеты, – невозмутимо напомнил он.
– …Надоел этот проспект.
– Что ты предлагаешь?
– Ничего. Где-нибудь скрыться от солнца.
– Пойдем к реке.
– Там грязно.
– Сядем в автобус и куда-нибудь заедем.
Они вошли в автобус.
– Белые воды – это тоже муть, – сказала она. – Почему именно белые?
– Цвет, в котором скрыта возможность всех цветов.
– Короче, во всех смыслах, – проговорила она, передразнивая бича.
– Кто-то сравнивал его с паузой в музыке.
– Они искали паузу?
– Нет. Хотя…
– Или хотели погрузиться в вечный траур.
– Почему? – растерянно спросил он.
– Я читала, что на Востоке это цвет траура. Мы на Востоке?
Пожилой пассажир с лысиной и бакенбардами внимательно слушал, хмуро разглядывая девушку и ее спутника.
– Нет.
– А где? – Она спрашивала нарочно громко.
– В Новосибирске, – тихо ответил он.
Соседка мужчины с лысиной изумленно улыбнулась, взглянула на соседа, тот мрачно отвернулся и уставился в окно.
– Но даже Польша Восток, – сказала она. – Не говоря уже о Москве и нашем…
– Это все относительно, – уклончиво ответил он.
– В какую сторону мы поехали? – спросила она. – В сторону “будущего”?
Мужчина подозрительно посмотрел на них. Его соседка забеспокоилась.
– Давай сойдем, – предложил он.
Они вышли, провожаемые почти злобными взглядами.
– Куда мы попали? – спросила она, озираясь.
Он тоже осмотрелся. Кажется, это был центр.
– Это центр, – сказал он.
– Ты всегда говорил, что центр где-то дальше.
– Ну… в другом смысле. А здесь, видишь, обком. А вон облисполком. Центр Новосибирска.
Они прошли по площади.
– Какая скукотища, – пробормотала она. – Почему-то в центре всех городов площади. Пустое место.
– В центре России гроб.
– Здесь тоже какие-нибудь останки, – сказала она, указывая на вывеску “Краеведческий музей”.
– Что ж, зайдем?
Но музей был закрыт.
Они прошли дальше и наткнулись на картинную галерею.
– Интуиция, – сказал он.
В залах было душно, но хотя бы не пекло солнце. Они рассматривали картины Репина и Сурикова, местных художников, большую рериховскую экспозицию, около полусотни работ.
– Нравится?
– Рерих?.. Ну да… красиво. Хотя как-то… – Она оглянулась среди пейзажей с синими, фиолетовыми, красными горами, пурпурными небесами, реками, странными фигурами, похожими на изваяния, и не нашла нужного определения.
– Как-то что?
– Не знаю. Фальшиво.
– Ну, это ерунда, – возмутился он. – Или одно, или другое. Красота может быть страшной, но не фальшивой. Прописные истины. Суриков, например, в детстве бегал смотреть казни в Красноярске и любовался на палачей в красных рубахах, широких портках: силачи. Черный эшафот, красная рубаха – красиво, сильно.
Она уставилась на него.
– Это Суриков говорил. Ну и что ж, он прав. Действительно, смелое сочетание жизнелюбия и ничто. Если бы кто-то осмелился написать “Последний день Хиросимы”, это тоже было бы красиво и не фальшиво. Все, чего коснулась рука настоящего художника, не фальшиво и, следовательно, красиво.
Ее рыжие косы упрямо качнулись.
– А я била бы их по рукам!
Он усмехнулся:
– Линейкой?
– Чем придется.
Они вышли на улицу.
– Интересно, закончится когда-либо этот день.
Закончился.
Ночью поезд отчалил. Позади остались огни всех сибирских рек.
Поезд медленно набирал скорость, устремляясь куда-то дальше по лесным равнинам, среди невысоких гор, мерцающих заливов.
Окна были закупорены, проводников долго упрашивали, прежде чем они соблаговолили провернуть свои кривые ключи в рамах, отмыкая уста ночи, и вагон наполнился теплым, но все же движущимся, уносящим разнообразные запахи – одеял, еды, волос, табака – воздухом.
Измученная днем, проведенным на Красном проспекте, девушка тут же уснула. А он долго не спал, выходил курить в тамбур, видел в черных квадратах ночи свое отражение… Дорога пробуждает ощущение настоящего. Обычно человек живет либо в прошлом, либо нигде.
Он отражался с трепещущим угольком в губах. Всматривался в ночь.
Возвращался по вагону, и ночь следовала за ним, приникая к каждому окну, вдруг вспыхивая желтым зраком какого-нибудь полустанка.
Он слушал храп соседей, поглядывал на рыжую голову спящей девушки и чувствовал неясное беспокойство и неуверенность.
В Барнауле они увидели множество лунообразных, прокопченных раскосых людей в тюбетейках, полосатых халатах, с огромными баулами. Это был еще один перекресток, здесь можно свернуть на Турксиб и покатить к Каспию, Памиру – Крыше мира. Вспомнился вдруг Сева и “Язык птиц”. Где-то потом попалась эта книжка, но уже с другим – английским – вариантом названия: “Парламент птиц”. Это звучало странно, нелепо – какой парламент на Востоке в средние века? – но сейчас название показалось симпатичным, и мелькнула мысль, что как раз на Памире этот парламент и мог заседать.
Он сказал об этом девушке. Она подняла на него потемневшие глаза, пытливо посмотрела:
– Но мы едем на Алтай?
Вокруг гомонили черноглазые дети. Под потолком вокзала хлопали крыльями голуби. Сквозь пыльные окна светило солнце. У касс маялись очереди.
Да, на Алтай. В эту страну, горным хвостом уходящую в недра Азии, в Гоби, с Белухой в центре, царящей надо всем, принимающей ветры монгольских степей, задерживающей облака Поднебесной, ежемгновенно рождающей мощную Обь.
Что еще?
Здесь останавливался зачарованный офицер Генштаба Пржевальский, делая последние приготовления перед броском в географическую пустоту. Здесь бывал Рерих.
Поезд выехал из Барнаула, чтобы достичь крайней точки железных дорог СССР. Дальше начинается Чуйский тракт.
Бийск, крайняя точка железных дорог СССР. Преддверие Алтая. Когда-то казачья крепость на линии обороны Сибири от набегов Великой Степи. Глядя на разрытые улицы с грудами кирпича и хлама, обшарпанные и как будто испещренные пулями стены, можно было подумать, что набеги продолжаются.
Но от двух старинных пушек в центре пахло мирно – нагретым солнцем металлом.
И молодые женщины с колясками безбоязненно пробирались по колдобинам. Работали магазины. Общественный транспорт: автобусы, такси. По воздушным линиям курсировали самолеты. В киосках продавали газеты, ими удобно было гвоздить мух, настоящее бедствие города. Одна продавщица, сгоняя черно-мохнатых тварей с сыра, объяснила, что они летят за скотом по тракту из Монголии. В Бийске крупнейший мясокомбинат.
Все-таки не оставляло какое-то тревожное чувство. Даже после того, как купили билеты на самолет. Словно вот-вот нагрянут отряды Временного Сибирского правительства. Или маньчжуры на низкорослых лошадках. Да, дело-то в том, что самолет улетал только через трое суток.
Сразу им не удалось найти места в гостинице. Билеты они купили в городской кассе “Аэрофлота” и решили податься в аэропорт. Под вечер зальчик маленького деревянного здания уже опустел. Какой-то служитель аэропорта, с красным лицом, в очках, предупредил их, что сейчас последний автобус отойдет, так что торопитесь.
– Да нам некуда торопиться. Рейс через три дня. Мест в гостинице нет. Нельзя здесь переночевать? Хотя бы одну ночь? За плату.
Красное лицо человека в выцветшей форменной рубашке и синих летных штанах немного покривилось при хрусте бумажек.
– Лады, – сказал он. – А это спрячь.
– Видишь, – сказал он, когда то ли летчик, то ли кто ушел, – что значит попасть в иной хронотоп. Бичи и летчики – бессребреники.
Поздно вечером он снова появился и сказал, что на ночь дверь запрет, так что лучше прямо сейчас закончить все свои дела… он посмотрел на девушку. Туалет был на улице.
– Я не хочу, – тихо сказала она.
– Закрывайте! – перевел он.
Человек с красным лицом повернул ключ и ушел. Они остались одни. Девушка попросила расстегнуть на спине под футболкой застежку, вытащила лифчик, спрятала его.
– Ну и жарища… Мы ближе к Туркмении?.. Да, я никогда не любила географию… А здесь ничего. Как будто в кинотеатре. Какой будет фильм? или картина, говоря бабушкиным языком?
– Картина скучная. Три дня в Бийске… – Он достал сигарету.
– О, только не кури.
– Почему?
– И так душно.
– Что же мне, всю ночь терпеть?
– Наверное.
– Ну! Лучше бы я заночевал на лавке перед входом.
– Не злись.
– Ты боишься пожара?
