Михаил Мамаев - Месть негодяя
Я хочу такого бога, чтобы поддерживал меня в бою!
…На первом этаже «хрущевки» обшарпанная однушка. Пожелтевшие и выцветшие обои. Истрепанная совковая мебель. Разбитая односпальная кровать в углу… Черт, а я ведь здесь уже когда-то был! Только в другом городе. И в другой жизни. Там, где на стенах было напшикано «Старт»… Мог задержаться. Остаться навсегда. Так и прожить всю жизнь на первом этаже, с решетками на окнах от воров. На разбитой кровати в углу. Но выскочил! …Для кого-то прекраснее всего в мире звучат слова «Кушать подано!». А для меня это звук поднимаемого якоря, гул взлетающего самолета и гудок уходящего поезда! Я вечно в движении. Никогда не распаковываю чемоданы. Тороплюсь. Кажется, ни разу не зачистил вдрызг ни одной зубной щетки — каждый раз забывал их там, куда больше не возвращался…
Переодеваюсь, гримируюсь и жду, когда позовут. Лежу в моем вагончике, закутавшись в пальто. Еле слышно работает вентилятор, гоняя сырой холодный воздух. Бесконечный дождь стучит по крыше вагончика, идет волнами. Немного кружится голова. Как будто я в море, в каюте яхты. Далеко от земли…
…В фильме «Одна неделя», про парня, узнавшего, что у него четвертая стадия рака, есть момент, когда священник спрашивает героя, верит ли он в бога. Герой не верит — делает смущенную паузу, виновато смотрит на распятие на стене. А на распятии никелированный Иисус висит на одной прибитой руке. Другой показывает средний палец. Это, конечно, воображение героя. Но мне так понравился этот Иисус! Хотел бы я иметь такого Иисуса дома на стене. Он не сдался, не подставил щеку! Представляю, как он махался с легионерами, прежде чем они его схватили и прибили к кресту. Он показывает fuck не тому, кто в него верит, а тому, кто его распял! Я хочу такого бога, чтобы поддерживал меня в бою!
Еще там хороший момент — герой просыпается утром в случайном отеле, берет с тумбочки библию, а текста нет — чистые листы. Я бы дарил всем при рождении такие Библии — без текста. Чтобы каждый сам писал для себя Библию. Никаких особых требований — пиши, что хочешь. Можно было бы столько рассказать о человеке по его Библии! Представляю посмертную библиотеку из этих Библий — от диктатора Муссолини, до водопроводчика Лени Голубкова. Была бы там и моя. Может, эти строки, что сейчас пишу, и станут когда-нибудь, моей личной Библией…?
…Меня скотчем привязывают к стулу, силой держат руки на столе. Один из бандитов раскладывает на столе молотки.
— Выбирай молоток с удовольствием, — требует Володя от актера. — Смакуй. И бери вот этот, поменьше…
— Почему не самый большой?
— Чтобы больнее было, — со знанием дела объясняет Володя. — От большого молотка кость сразу вдребезги — Родион от боли потеряет сознание. А если бить маленьким, он помучается…
Сейчас в кадре окатят водой из ведра и возобновят пытки. Можно было бы попросить подогреть воду. И незаметно подглядывать, чтобы вода не застала врасплох, на вздохе. Но я так не хочу. Пусть все будет максимально правдоподобно. Зажмуриваюсь и мысленно устраиваю побег. Если не возможно реально убежать, то надо сделать это в воображении.
Воспоминание о Финляндии
…Продюсер Блинов наливает Бонч-Бруевичу и мне «серебряную» текилу. Володя, как всегда, не пьет. И я стараюсь не пить — завтра с утра сложные сцены. Но совсем не выпить не хорошо, все-таки такой повод — рождение дочки!
— Назвали Марфой, в честь бабушки, — делится Блинов. — Меня вырастила бабушка, и я ей очень благодарен. Теперь 3-е октября — главный праздник нашей семьи! Жена должна была родить еще второго вечером, но не родила. Я хотел все время быть с ней, но она попросила, чтобы я вышел из операционной. Сказала, я слишком переживаю, и ей это мешает. Ну, типа, не знает, что делать — ребеночка рожать или меня успокаивать, — Блинов неловко смеется. — В общем, она всю ночь рожала, а я всю ночь сидел в коридоре и слушал, как она там…
Блинов запинается, но берет себя в руки и продолжает:
— Знаете, парни, говорят, мужчине не дано понять, каково это — рожать. Может, и так. Но, мне кажется, за ту ночь я постарел лет на десять… У нас с женой долго ничего не получалось. Оба молодые и здоровые, а ребенка заделать не могли. К каким только врачам не обращались! И ничего. А на прошлый Новый год полетели в Финляндию. И случилось…
— Потому, что вы там оба расслабились, — со знанием дела говорит Бонч, у которого трое детей от разных браков. — Нервы! От них — все проблемы.
— Вот фотография, — Блинов пускает по рукам мобильный. — Вес — три пятьсот. Красавица!
…Мы поехали с женой в Финляндию на Новый год на автомобиле. По пути заехали в глушь под Новгородом, где у жены жила прабабка. Прабабке было лет сто или двести — никто точно не знал. И никаких документов. Зачем ей документы — в избушке на опушке леса. Когда-то там был колхоз. Но молодые уехали, а старики умерли. А может, наоборот — молодые умерли, а старики уехали — теперь ведь все перемешалось в природе. По-моему, если хочешь дольше прожить, надо влюбляться в молодых, но держаться со стариками. Они опытнее и хитрее, но, главное, как правило, добрее молодых, что не мудрено — злые не живут долго, не смотря ни на какие опыт и хитрость… Короче, от колхоза осталась только добрая бабка жены.
Заночевали. Я плохо спал. Хозяйка в соседней комнате всю ночь звенела кастрюлями, кряхтела, кашляла и что-то бормотала. Как будто бредила, колдовала или молилась…
— Чего она там? — спросил я. — Не спит что ли?
— Она никогда не спит, ей не надо, — был ответ.
— Как это не надо?
— Странная…
В шесть утра мы уехали. А к концу дня уже пили вино у друзей в большом светлом доме из голубых бревен на границе света и темноты. Собралась большая светлая компания. Дети друзей, как и полагается, шумели: спорили из-за куска хлеба и глотка безалкогольного пунша, мерили сорванные со стены охотничьи лыжи, совали в камин приблудного «чеширского» кота, соревновались, у кого глубже отверстия в ушах и в носу, используя для этой цели выгоревший бенгальский огонь, пытались на всю Финляндию горланить финские народные песни, подпевая музыкальному сборнику на DVD… Короче, наводили на мысль, что с этим пуншем все же было что-то не так. Чтобы не сойти с ума, мы с женой старались больше времени проводить на улице. Несмотря на тридцатиградусный мороз, два раза в день ходили к озеру. Один раз увидели щуку. Ее выловил пьяный финн в мятом красном колпаке Санта Клауса набекрень. Сеть стояла подо льдом и была натянута между двумя лунками. Щука попалась огромная, я не знаю, как финн сумел протащить ее сквозь лунку. У нее были блестящие медные бока, как у артиллерийского снаряда, и желтые глаза величиной с блюдце из кофейного сервиза. Не хватало только короны на лбу, впрочем, возможно, она и была изначально — кто знает. Я хотел купить щуку, но финн не согласился. Попытки торговаться и шутливые угрозы снова сделать Финляндию русской колонией ни к чему не привели.
Как вскоре выяснилось, в поездке жена забеременела. Не знаю, прабабка ли наколдовала, или Царевна-Щука, или, в правду, все это от нервов. А спустя два месяца, жена сделала аборт. Мы оба так решили, хотя, если честно, инициатором аборта был я — как я уже писал, у меня в то время земля уходила из-под ног, было не до ребенка. Потом жена уехала в Стамбул и мы расстались… Сказать, что я переживал разрыв болезненно — это не сказать ничего. Я чуть не умер от тоски и раскаянья, два года у меня вообще не было женщин, в том числе и тех, что красуются на страницах в мужских журналов, если вы понимаете, о чем я… А моя жена к осени преспокойно снова вышла замуж и вскоре родила. Наверное, после меня любой казался ей подарком…
Царапина
Помощник Гордина сидит на заднем сиденье джипа, весь в крови. Но руки почему-то чистые, белые.
— Это так задумано? — спрашиваю.
— Нет, конечно, — говорит Володя. — Измажьте ему кровью руки.
На репетиции, вылезая из джипа, случайно слегка задеваю кейсом дверь. Джип не новый, но дорогой. Водитель занервничал, пристально осматривает дверь, ему кажется, что осталась царапина. Царапины там никакой нет, но я его понимаю. Я тоже отношусь к своим автомобилям, как к родным. И я знаю, что такое царапины, даже самые малозаметные, где бы они не были. Поэтому в следующих дублях беру кейс в охапку, прижимаю к груди, чтобы, не дай бог, снова не задеть машину! Играю и думаю: «Вот, пожалуйста, еще одно подтверждение, что подсказки везде. Водитель со своим трепетным отношением к машине подсказал верное состояние. В руках у меня не просто кейс. Из-за лежащих в нем документов убили человека. И, возможно, убьют еще — этот кейс на вес золота!»
Зона
…Закрытое решеткой окно. На фоне окна табуретка. На табуретке голая сгорбленная фигура. Это — я. В кадре меня стригут. Когда готовили сцену, консультант сказал, что я должен быть по пояс голый — так обычно стригут в зоне. Не очень мне понравилась его идея. После стрижки под машинку буду весь день чесаться — душа под рукой нет. Домой помыться тоже не отпустят — некогда. И тут я подумал — раз все равно страдать, то какая разница — буду я страдать по пояс или по пятки?
