Хуан Гойтисоло - Особые приметы
Дневник наблюдения. Суббота, 2 ноября 1960 года. Около 11.50 сотрудники, которым поручено наблюдение за подпольной деятельностью коммунистов, сосредоточивают свое внимание на проспекте Хосе-Антонио и наблюдают за человеком лет 45–50, рост около 168 см, коренастый, широкоплечий; ходит вразвалку, волосы каштановые, высокий лоб, на макушке пролысина, лицо удлиненное, одутловатое. Он направляется на улицу Энтенса с ящиком средних размеров. Горилла (условно назовем его так) входит в автомастерскую Переды, дом номер 81 по вышеназванной улице. Немного спустя появляется вместе с человеком, которого мы назовем Синий, и они направляются в бар «Пичи», расположенный на углу улицы Дипутасьон. Выйдя из бара, Синий возвращается в мастерскую, а Горилла в 12.55 подходит к газетному киоску на проспекте Хосе-Антонио против кинотеатра «Рекс». Встречается с двумя какими-то людьми. Они передают ему чемодан светло-коричневого цвета и идут в бар «Мариола», что на перекрестке улиц Дипутасьон — Рокафорт. Через несколько минут Горилла выходит с чемоданом, идет в мастерскую к Синему, оставляет ему чемодан и идет к автобусной остановке; убедившись, что автобусы там не останавливаются по причине ремонтных работ, идет дальше по улице Сепульведа до Мунтанер; на перекрестке улиц Ронда и Сан-Антонио берет такси и едет до дома номер 51 по улице Альманса, в квартале Лас-Ракетас. Входит в вышеуказанный дом; за домом установлено наблюдение.
Между тем двое, которые передали ему чемодан и остались в баре «Мариола», спустя несколько минут выходят оттуда, садятся в машину марки «сеам-600», № В-143271, и уезжают. Позже эта машина была обнаружена в конце улицы Калабриа, на тротуаре, в месте стоянки автомашин, у ограды. Двое, которых назовем соответственно Блондин и Парень, имеют следующие приметы: Парню лет 30, рост 170 см, сложения обычного, волосы каштановые; Блондину лет 40, рост — 175 см, блондин, волосы короткие, светлые, телосложения крепкого, с виду похож на иностранца. Позже было установлено, что «сеам-600» зарегистрирован в дорожном полицейском управлении на имя Энрике Касанова Мирет, 32-х лет, адвоката, жителя Барселоны, улица Лондрес, 101, в прошлом ни в чем не замеченного. Человек по кличке Синий — ростом 175 см, крепкого телосложения, лицо удлиненное, волосы гладкие, одет в комбинезон механика. При ходьбе одну руку полностью не выпрямляет.
Относительно Гориллы; никто не видел, как он выходил с улицы Альманса, так как место это опасное для наблюдения с близкого расстояния. Однако, около 18.15 он вновь появился в поле наблюдения около мастерской Синего с еще одним, которого назовем Цыганом, приблизительно того же возраста, что и Горилла, немного выше его ростом, худ, черноволос, с виду похож на цыгана. Оба вошли в мастерскую к Синему и, не застав его там, направились на улицу Консехо-де-Сьенто, 145, к новому особняку серого цвета. Некоторое время они находятся в привратницкой, потом ненадолго исчезают и снова спускаются в привратницкую. Около 19.15 они выходят вместе с Синим; втроем идут в бар «Пичи» и находятся там 25 минут. Потом возвращаются к мастерской Синего и там прощаются. Цыган и Горилла направляются к остановке автобуса на проспекте Хосе-Антонио; они ждут автобуса, но так как автобус опаздывает, садятся в такси и едут на улицу Альманса, 51, откуда уже не выходят; наблюдение за домом велось до рассвета.
В тот же самый день было установлено: Синий — Энрике Медина Сото, проживающий в Барселоне, улица Консехо-де-Сьенто, 145; в прошлом был замечен в помощи Союзу партизан Каталонии, арестован в 1948 году и содержался в тюрьмах Оканьи и Бургоса, освобожден условно в январе 1956 года и 3 октября того же года — окончательно; после выхода из тюрьмы остался на жительство в Барселоне и, как выяснилось по результатам наблюдения Мигеля Прьето Вернета, в 1958 году он снова вступил в контакт с представителями ЕСПК. Цыган оказался Мануэлем Морера Торресом, проживающим в Барселоне, улица Альманса, 51; в 1946 году был осужден в Мадриде за принадлежность к подпольной организации и отбыл семь лет в тюрьмах Оканьи и Дуэсо; освобожден в 1953 году; в Барселоне поселился в 1954 году.
В твой первый и единственный приезд в селение ты оставил машину в начале улицы, и мать Антонио вышла вам навстречу, сдержанная и величавая. Долорес была в облегающих джинсах, и какой-то мальчишка, показывая на нее пальцем, сказал: «Антонио приехал с француженкой».
Было начало августа 58-го года, и в селении шли празднества. Мать настояла на том, чтобы приготовить для вас гаспачо[42] на свой особый лад, а когда вы кончили ужинать, все небо было усыпано звездами. После душного августовского зноя свежий ветер возвращал силы. За несколько минут вы обежали улочки селения, укрытые ночной темнотой. С площадки мола доносился невнятный рокот музыки, перемежавшийся с хрипловатым голосом диктора и сумасшедшим галопом, сопровождавшим фильм, который показывали в открытом кинотеатре: «Элен, это индейцы». Неровное дыхание ярмарки пронизывало воздух, невольно настраивая всех на нервно-приподнятый лад. Жители холма небольшими группками стекались к центру селения, и главная площадь поражала их своим необычным видом. Пальмы и фикусы в свете прожекторов казались зеленее обычного, на мостовой кипел людской водоворот, было в этом что-то от праздничного гулянья на армейском плацу, где веселятся солдаты, на время избавленные от начальственного надзора.
У входа на ярмарку власти соорудили триумфальную арку. Чем ближе к молу, тем больше нарастал шум и радостная кутерьма. Отцы города убивали скуку в обветшалых салонах казино, и ты, воображая себя Эйзенштейном, ловил кинокамерой пузатых и неподвижных, словно будды, стариков, вросших в свои кресла (теснейший симбиоз человека и кресла). Будды не отрывали глаз от сновавших вокруг молоденьких девушек.
Слева, под раковиной эстрады, музыканты в синих пиджаках и красных галстуках бабочкой играли приторно-слащавое болеро. Несколько пар кружились на пустынной площадке под завистливыми взглядами зевак, теснившихся за оградой. Это были господские танцы, по пять дуро с носу, и Антонио рассказал вам о тех временах, когда он, не имея в кармане ни сентимо, приходил сюда с ребятишками-ровесниками поглазеть вот так же на широкий разодетый в бархат мир (каким он тогда ему представлялся), мир далекий и недоступный.
Справа другой оркестр давал волю своим чувствам, наяривая («столица, да и только», — сказала Долорес) ча-ча-ча. Под вопли приближающихся индейцев партнер Элен, судя по выговору — чистейший мадридец, патетически объяснялся с героиней (открытый кинотеатр примыкал к самой ярмарке, и шум стоял невообразимый). Бар Констансио был битком набит. Вы вошли, и Антонио представил вам своих друзей. Помнится, когда вы уходили, ты был немного пьян.
За кружкой пива и тарелочкой маслин велись вечные разговоры о женщинах и о распроклятой работе, разговоры, которых потом, во время съемок, ты наслушался до тошноты. При первой встрече с югом грубая и необузданная жизненная сила этих людей покорила тебя (это даже раздражало Долорес), и теперь, после пространного рассказа Антонио (о том, что он недавно там пережил), воспоминание о крещении, которое ты получил тогда, возродилось из забвения точно феникс, яркое, ослепительное, сверкающее. Узнав, где ты живешь, рыбаки тотчас стали расспрашивать: нет ли у тебя влиятельных друзей за границей, и доверчиво просили записать их адреса.
— Если подвернется случай, я поеду за вами, куда прикажете. Кто меня отсюда вызволит, тому я ножки целовать готов.
— Чтобы прожить здесь, надо или зарабатывать вдвое больше, или научиться вилять хвостом перед господами.
— Из одного нашего квартала уехало больше десяти человек.
— Мы, испанцы, как улитка — свой дом носим с собой на закорках.
(Ухо твое, может, скоро и привыкло бы к заунывным жалобам, но сердцу не привыкнуть никогда. Прекрасно сознавая, что невозможно каждому помочь в его бедах, ты тем не менее, слушая их, испытывал — это уже становилось привычным — смутное ощущение невольной вины.)
На следующий день, когда вы проснулись, площадь была пуста. Безжалостное южное солнце навалилось на неподвижное синее море, на разъеденные эрозией голые горы, сделало плоским белесое небо. Антонио поджидал вас в баре Констансио и, захватив купленную недавно шестнадцатимиллиметровую пленку Пата, вы отправились снимать ловлю тунца.
Воскресенье, 3-е. В 8.45 Горилла и Цыган выходят из дома последнего, садятся в автобус и едут до конца улицы Майорка, до собора Святого семейства. В привратницкой дома номер 530 встречаются с человеком, которого назовем условно Рамальетс. Втроем они заходят в бар «Компостела» и берут кофе. Рамальетс возвращается домой. Цыган и Горилла едут трамваем на вокзал MCA[43]. Первый садится на поезд, идущий в Матаро́; второй автобусом едет на улицу Сицилии, дом 390, и не выходит оттуда до обеда. В 14.30 он возвращается к себе домой, заходит за женой, и оба идут в бар. Между тем Горилла сходит на станции Оката-Тейа́, сворачивает в один из переулков, который выходит на шоссе, и идет по шоссе, ищет нужный ему дом. Потом возвращается назад и расспрашивает о чем-то женщину. Снова выходит на шоссе, доходит до Масноу, поднимается по улице Генерала Годеда и звонит у дверей дома номер 71, в котором затем остается более двух часов. В 14 часов выходит из дома, и поездом возвращается в Барселону. На вокзале садится в автобус до Лас-Ракетас, в 15.55 входит в дом номер 51 по улице Альманса, где проживает Цыган. Рамальетс оказался Исмаэлем Родригесом Сепеда, проживающим в Барселоне, по улице Майорка, 530, привратницкая. Человек, с которым он встречался в доме 71 по улице Генерала Годеда, Масноу, оказался Лусией Солер Вильяфранка, ранее ни в чем не замечавшейся.
