Евгений Чижов - Темное прошлое человека будущего
– Не нужно… Не трогай моих волос. Мне сегодня весь день кажется, что они мне чужие… Словно они мертвые.
Ладно, пусть я для нее только разменная фигура в отношениях с
Гурием, утешал я себя, но ведь и он наверняка разменная фигура в отношениях с кем-то еще, например с Некричем, а тот, в свою очередь, с кем-то (с чем-то?), что важнее для Ирины всех нас, вместе взятых, – с судьбой? С самой собою? Или Некрич в своем новом статусе безвременно усопшего, каковым она его по-прежнему считала, выйдя за пределы человеческих измерений, стал для нее окончательной инстанцией?
Вспоминая его, мы говорили с Ириной о разных людях: я о Некриче живом, она об убитом. Умерший, он был причислен ею к лику святых и состоял теперь из чистого, ничем не замутненного сияния.
Поэтому, когда я сказал однажды, что он убегал не только и не столько от Гурия с Лепнинским, сколько от самого себя, она сразу же восприняла это в штыки.
– И тем не менее это так, – настаивал я.- Самым страшным для
Некрича было бы равенство самому себе, полное совпадение с собой. Поэтому бегство было его постоянным занятием. Если б не история с продажей квартиры, случилось бы что-нибудь другое с тем же результатом. Он нашел бы иной способ увлечь за собой преследователей, идущих по его следам, подбирая отброшенные им личины (говоря о преследователях, я имел здесь в виду не одних
Лепнинского и Гурия, но и в первую очередь самого себя). Но, пока он не равен себе, он неуловим, потому что ловят всегда другого, а не его.
Я так увлекся, что даже не заметил, как из прошлого времени перешел в настоящее, но Ирина, разгневанная моими словами, которые, вряд ли поняв их до конца, восприняла как покушение на хранящийся в ее памяти нетленный образ Некрича, не обратила внимания на такую мелочь.
– Да ты… да вы… – Она даже не могла от негодования сразу найти нужное слово. – Да вы все мизинца его не стоите! Вы все грязь по сравнению с ним!
Это меня задело, и я решил расставить точки над "i".
– Всю жизнь Некрич убегал в пафос, в патетику, в большие жесты или в мечты о них от собственного ничтожества. Для того эти вещи и предназначены. Бегство было основным смыслом его жизни.
Теперь я внимательно следил за тем, чтобы употреблять глаголы только в прошедшем времени, и благодаря этому сохранял контроль.
Ирина же, напротив, вконец вышла из себя.
– А ты? На себя-то посмотри! Если он ничтожество, то ты тогда что?!
Она стояла посреди моей комнаты, расставив прямые ноги, глядя на меня прищуренными от злости глазами. С каждым словом она взвинчивала себя все больше и больше. Вероятно, вина, которую она испытывала, чувствуя свою причастность к гибели Некрича, заставляла ее так заводиться. Руки ее летали в воздухе как будто сами собой, сопровождая речь внезапно взрывающимися жестами. Ее ярость неслась на меня, как скорый поезд. Ирина была так хороша в этот момент, что я полностью прекратил обращать внимание на ее слова, попросту перестал ее слышать. Черты ее лица стали резче и сильнее. Они подчеркивали слова бешеной мимикой, какая бывает у дерущихся глухонемых. Мне вспомнилась прочитанная накануне фраза из дневника одного философа-неудачника: "Это происходит со мной довольно часто: я едва слышу, что она говорит, потому что так пристально на нее смотрю ". Я не слышал Ирину вовсе, точнее, воспринимая звук, не фиксировал смысл, потому что она не говорила, а кричала.
Стукнув кулаком по столу, она сделала несколько шагов ко мне и оказалась совсем рядом, почти вплотную. Это произошло так внезапно, что я растерялся, и внимание само собой переключилось на слова.
– … А ты думаешь, что, раз я с тобой сплю, значит, ты такой же, как он?! Ты думаешь, раз я и с тем, и с другим, значит, я шлюха, да?! Ну скажи мне, не трусь, прямо в лицо мне скажи. Ударь меня, раз я такая! Что ты на меня смотришь? Не будь трусом, ударь! Я слабая, ты со мной справишься… Дешевка!
Я ошеломленно сделал шаг назад и прижался спиной к стене: дальше отступать было некуда. Мы уже несколько раз ссорились с Ириной, особенно часто в последнее время, но такой я ее еще никогда не видел. И вдруг меня осенило: то, что она мне демонстрировала, было классическим блатным " наездом "! Взвинченная и измотанная за последние дни, Ирина перепутала свои роли: эта предназначалась, без сомнения, для Гурия. Будь он на моем месте, он бы ей сейчас задал! Сбылась наконец моя старая мечта – увидеть, как она ведет себя не со мной. Я почувствовал себя вполне удовлетворенным и даже улыбнулся.
Это слегка сбило Ирину, она отошла и, кажется, немного опомнилась. Нижняя губа ее оттянулась, точно она собиралась то ли заплакать, то ли плюнуть мне в лицо. Но не сделав ни того, ни другого, она отвернулась и быстро вышла из комнаты. Из прихожей она выкрикнула напоследок:
– Да вы все… Да никто из вас Некричу в подметки не годится! И если хочешь знать, здесь, в сердце, – она ударила себя кулаком в грудь, – я ему никогда не изменяла! Никогда!
Прежде чем входная дверь с грохотом захлопнулась, я успел в очередной раз отметить про себя правоту Некрича, уверявшего меня, что в глубине души его жена, с кем бы она ни была, все-таки остается ему всегда верна.
В первый раз мы поссорились с Ириной в тот день, когда она смотрела в метро на приближающийся поезд взглядом Анны
Карениной. Повод был ничтожным – я сказал ей, что вечер, который мы собирались провести вместе, у меня, оказывается, занят, – но
Ирине этого было достаточно: если она была настроена на ссору, то причину могла найти на пустом месте. Тогда, на перроне, она уже была полна обидой под завязку, и стоило нам войти в вагон, как Ирина взорвалась. Грохот поезда заставил ее повысить голос, и, перейдя на крик, она себя уже не сдерживала. Я отвечал, стараясь ее перекричать, практически ее не слыша. Окна вагона были частично открыты, и вместе с грохотом в него врывалась из тоннеля переполнявшая нас до потемнения в глазах невидимая чернота.
Точно так же – как оглушенные в летящем сквозь беспросветный тоннель поезде – выясняли мы с ней отношения и дальше. Я научился угадывать ее настрой на ссору задолго до того, как тучи начинали сгущаться. Верной приметой служила мне, например, преувеличенная, точно она специально демонстрировала ее и себе, и мне, радость, с которой Ирина встречала меня в свои худшие дни. Словно, когда она видела меня, у нее появлялась надежда, что я удержу ее от сползания в глухое раздражение, тлеющее у нее в глубине души. Но любое мое слово и движение неизбежно оказывались неверными, только подталкивая ее к тому, чтобы разрядить напряжение скандалом. Поначалу она изо всех сил пыталась сдержаться и даже улыбалась, если замечала, что я стараюсь шутить (шутки давались мне с трудом и выходили не смешными, поскольку я чувствовал, к чему идет дело). Мне запомнилась эта ее искусственная, застывшая, почти мучительная улыбка на совершенно серьезном лице.
После первой ссоры я места себе не находил, то же самое после второй и третьей. Но в этот раз, когда дверь за Ириной захлопнулась, я впервые почувствовал что-то вроде облегчения.
Вернувшись на следующий день с урока, я обнаружил на автоответчике ее голос: " Извини… Я была сама не своя.
Извини. Со мной что-то происходит последнее время. Позвони, когда придешь. Я жду ".
Я не бросился к телефону, решив, что сначала нужно сосредоточиться и многое обдумать. Я нуждался в паузе, в передышке, мне хотелось побыть одному. Но из этого ничего не получилось, потому что не прошло и нескольких минут, как раздался звонок в дверь, и, когда я открыл, Некрич кинулся мне с порога на шею:
– Поздравь меня! Все! Меня больше нет! – Он достал из кармана газету. – Опубликовали все-таки! Я уж боялся, что они струсят и не опубликуют.
А они напечатали! Вот смотри!
На газетном листе колонкой были набраны имена погибших в перестрелке у телецентра и при штурме Белого дома, длинный список, всего около ста пятидесяти человек. Между Моргуновым
Игорем Владимировичем, 1963 г. р., и Никитиным Евгением
Юрьевичем, 1970 г. р., я прочитал: Некрич Андрей Борисович, 1960 г. р.
– Теперь я свободен! – ликовал Некрич. – Свободен так, как может быть свободен только умерший! Я все теперь могу, у меня неопровержимое алиби: я умер! Убит наповал, три пули в голову!
– Надеешься, что эта газета попадется в руки Лепнинскому или Гурию?
– Конечно, попадется! Еще как попадется! А если не им, так
Коле с Толей или еще кому-нибудь из их шайки. Представляешь, как они локти себе будут кусать, когда поймут, что я окончательно от них ушел! Ускользнул на тот свет! Можно считать, что эту банду я сбросил с хвоста. Эта история закончена. И вся капуста при мне.
А теперь смотри еще… – Некрич извлек из другого кармана авиабилет. – Москва-Мюнхен, лечу первым классом, с икрой, шампанским и стюардессой – финалисткой всемирного конкурса красоты! Прощай, небритая Россия! Меня ждет другой фатерланд!
