Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
— А что если ты встретишь мою копию, только без всех этих проблем? — спросила она как-то Каспера. Он засмеялся:
— А что если бы небо было в клеточку, а все женщины — намагниченными?
Как будто она пошутила.
Вдобавок ко всему звонит Карл и говорит очень странным голосом. Как раз в ту минуту, когда должны объявить, чья пародия заняла первое место в «Будем как звезды». Карл обедает в гостях у Арвида и Софии. Может быть, поэтому он не говорит ничего особенного, но говорить ни о чем — сплошное удовольствие, когда все кажется таким удивительным и прекрасным. Мир, окутанный туманом, всегда приятнее. Ленивые жесты и голос, упокоенный в своей медлительности. Нет слов, которые сложно произносить. Нет людей, которых сложно понимать. «Я знаю тебя, Карл». Вот что хочет сказать Андреа. «Я знаю тебя, я знаю, что тебе пришлось нелегко и что мы не знаем друг друга». Хочется сказать что-нибудь такое. Но для этого нужно проглотить еще несколько таблеток.
— А как Арвид?
— Не очень. — Карл откашливается. Месяц назад Арвид попал в автомобильную аварию. На дорогах скользко, а Арвид не из терпеливых и вперед пропускать не любит. Хотя дело не в физике, как бы Арвиду ни хотелось выставить все именно в таком свете.
— Подумать только, какие все разные, — говорит Андреа. — Ваше поколение стыдится говорить о психике, а я боюсь, что мои проблемы — это всего лишь неполадки в теле.
— Да уж, какой-нибудь болтик, — отвечает Карл, и по голосу слышно, что он опрокинул не одну стопку в доме на Бьеркгатан, 64.
— Хотя с другой стороны, — философствует Андреа, — приятно, когда боль зрима. Когда можно показать пальцем и сказать: вот здесь! Вот зло, виновное в моих страданиях! Когда боль и несчастье безошибочно угадываются всеми вокруг.
— Но с другой стороны, — нетрезво философствует Карл, — если бы наша боль всегда была на виду, разве мы не чувствовали бы себя слишком прозрачными? Если бы ее нельзя было спрятать и переживать внутри? Использовать, когда нужно?
— Да, болезнь наделяет своего рода властью.
— Или слова о том, что ты болен, что болезнь твою не побороть, не излечить и не увидеть глазами.
Андреа хочет добавить: и тайна наделяет властью. Власть тайны. Страх, который заставляет хранить молчание. Ибо что же будет, если все начнут раскрывать свои секреты?
Карл откашливается. Андреа хочется сказать: «Я люблю тебя, не бойся». Но вместо этого она произносит:
— А как ты?
— Хорошо. — Снова напряжение в голосе. Может быть, он чувствует себя так же, как она дома, с семьей. Что-то в Семье не позволяет задержаться надолго, иногда приходится уйти, едва переступив порог. Наверное, дело в Воспоминаниях. Неисчезающие следы и шкафы с ящиками, которые открываешь вновь и вновь — всякий раз лишь для того, чтобы убедиться: того, что там было раньше, давно уже нет. Они говорят еще немного, и Андреа замечает, что он не хочет класть трубку. Что случилось, Карл? Может быть, голос твоего отца отзывается эхом: тот же голос, но из незапамятных времен? Тот вечер: рассерженный Арвид ругает тебя по телефону за то, что ты сделал. Твой папа так разочарован в тебе, и твое одиночество все больше и больше. Что же ты натворил, Карл? Встретил другую, оказался перед выбором? Один в доме у озера: бетонная клетка, телевизионные голоса — совсем как Андреа. Хотя Андреа нечего выбирать, не так ли? Андреа сидит и ждет: выбирать будет Каспер, а не она. Андреа — ни за что. Она раз и навсегда выбрала Каспера — пока смерть не разлучит их.
Они говорят об Андреа, о ее болезни — настоящей болезни: красные глаза, пылающие щеки, горячий лоб. Некоторое время они продолжают эту тему, другие слова на ум не приходят. То и дело становится так тихо, что хочется закричать.
— А так все хорошо, — чересчур радостно сообщает она. Разве есть чему радоваться?
— Ну, продолжай в том же духе. — Карл снова откашливается, уже трезвее, дальше от нее, и Андреа не удержаться.
— Ну да, и тебе всего. Передавай привет.
В который раз телефонную трубку кладут на место, так и не сказав самого важного.
«Будем как звезды» давным-давно закончилась. Она видит, как Каспер с Йеппе сидят в прокуренном помещении. Видит, как какая-то модельно-худая девица подходит к ним и представляется Сингоаллой. Книга Виктора Рюдберга.[25] Итальянка. Легкий акцент, брюки на бедрах обнажают живот, черно-красная блуза на голое тело. Шпильки в черных локонах. Они поднимают бокалы, но Андреа не слышно, что они говорят. Темные очи Сингоаллы оценивающе, одобрительно смотрят на Каспера. Она принимает тебя таким, какой ты есть. Очень просто: она любит себя, это читается в ее движениях, в ее взгляде. Чтобы полюбить кого-то, нужно полюбить себя. Голос Эвы-Бритт эхом раздается в комнате: действительно, по-настоящему полюбить себя, чтобы действительно, по-настоящему полюбить другого. Что значит «действительно», «по-настоящему» — как определить? Я же люблю Каспера — значит, я уже люблю себя!
Андреа воображает, что Маддалена по-настоящему любит Карла. Маддалена сидит на террасе белокаменного дома на юге Италии и пьет вино. Она одна, взгляд устремлен к морю: может быть, она мечтает увидеть, как корабль Карла причаливает к берегу в заливе.
Упругие бедра, непослушные локоны. Она сидит в доме каменной кладки. Рисует большие, яркие картины, проголодавшись, готовит спагетти и соус, в котором много сливок, а на десерт — тирамису. Ей неплохо живется. Она жаждет любви.
Андреа тоже сидит в белом доме каменной кладки. Сидит в своей жизни, боясь упасть, и жаждет шоколада. Сидит-и-смотрит. Ты видел, что уже зима, Карл? Оторвав взгляд от телеэкрана, повернувшись к окну, Андреа видит окруженный все еще зеленым кустарником, почти невидимый в снежной темноте фонарь из снега.
Береги слезы
К некоторым вещам легко привыкнуть:
к телу рядом с тобой в двуспальной кровати,
к двуспальной кровати — общей и удивительно мягкой,
к завтраку, который больше не запрещен.
Так почему бы не наслаждаться этим, боже мой?
Потому что привыкаешь?
Потому что привыкаешь и к баночке с лекарствами, и к приступам паники, и даже к ревности.
«БЕРЕГИ СЛЕЗЫ», — говорит Лувиса, как только Андреа закрывает две кухонные двери. Лувиса вовсе не кричит, просто для Андреа эти слова звучат громко и сильно — она слышит их не в первый раз.
— Зачем? Почему мне нельзя плакать сейчас?
— Я имею в виду, что все образуется, ничего страшного не случилось.
— Страшное случается постоянно! Страшно уставать от себя самой, страшно ревновать, страшно, что он целыми днями лежит в постели, а потом пьет. Хорошо, пусть не страшно, но довольно опасно, так почему же мне нельзя плакать?
— Андреа, ты ни в чем не виновата — это Каспер прячется!
— А вдруг он прячется потому, что устает от меня?
— С чего ты взяла, что он устает от тебя?
Андреа кажется, что на этот вопрос она уже ответила, теперь ей хочется понять, почему она такая.
— А что было с тобой, когда Карл уезжал — разве ты не боялась, не беспокоилась?
— Мне нужно было заботиться о вас, — без промедления отвечает Лувиса. Похоже на отговорку.
— Но ты доверяла ему?
— Я была вынуждена доверять.
Андреа готовит завтрак. «Кофеварка должна быть голубой или оранжевой, а не белой», — думает она. Белый — скучный цвет. Чайник был бы золотистым. Утреннее солнце отражалось бы бликами, по-новому окрашивая пространство.
За окном зима, на карнизе воробей. У Марлона постукивают зубы — смешной звук. Знает, что не может поймать добычу, и все стучит зубами, а птица, увидев его, не знает, что между ними стекло, и в страхе улетает — а может быть, просто улетает. Андреа медленно пьет кофе. Вспоминает, как ей приходилось засовывать два пальца в рот после завтрака, и никто не слышал. А потом, в больнице, сидя на полу у кровати с полными карманами сыра и масла и собираясь все это проглотить, чтобы на минуту исчезнуть, — в такие минуты она хотела, чтобы кто-нибудь ворвался к ней в комнату со словами: «Что это ты тут делаешь?!»
Что это ты делаешь? Ответить нечего. Когда тебя разоблачили, когда лицо в масле и полный рот печенья, когда сидишь на корточках перед унитазом. Это необходимый позор.
Взгляд устремлен на легкий сыр. Как он надоел Андреа! Хочется просто есть, отрезая куски обычного вкусного сыра. Просто наслаждаться, и больше ничего. Никакого «после». Только СЕЙЧАС. Обычный сыр лежит на столе, дожидается Каспера. Лежит и манит. Андреа злится, стараясь не отрывать взгляда от легкого сыра. Думает о его достоинствах, каким бы безвкусным и пресным он ни был.
Андреа, нужно любить себя, дарить себе счастье. Нужно уметь меняться: например, отказываться от пресного сыра в пользу вкусного — надо же с чего-то начинать, так почему не с этого? Эва-Бритт, фея, окутанная бархатом, парит рядом, нашептывая: «Радость или страх, выбирай…» Сама выбирай! Не так-то это просто, Эва-Бритт!
