Георгий Садовников - Большая перемена (сборник)
— Это плохо, — притворно озаботился Ганжа, — если он плачет. Говорят, слёзы укорачивают нашу жизнь. Екатерина Ивановна, лично я готов рассмешить и вас, и весь педагогический коллектив.
— Довольно, Ганжа, я от вас так устала. Нет слов. — Директор и впрямь изнеможённо махнула рукой и первой вошла в подъезд.
Мы потянулись за ней.
— Нестор Петрович, вы согласны? Насчёт слёз? — начал было Ганжа, поднимаясь рядом со мной по ступенькам.
Я перебил:
— Ганжа, почему вы не на уроке? У вас сейчас литература.
— Вас пошёл выручать. Сказал Светлане, ну, Афанасьевне: надо дать срочную телеграмму, в Кремль. Я обещал!
— Неужели она поверила?
— Нет, конечно. А что ей оставалось делать? Кремль есть Кремль!
На перемене ко мне подошёл Тимохин и горько попрекнул:
— Нестор Петрович, из-за вас я потерял пятнадцать рублей. Ганжа сказал: ваше держание ящика этого не в счёт. Мол, он договорился со мной и держать должен я. В этом, говорит, и заключалась вся идея.
— Хорошо, Тимохин, я отдам вам пятнадцать рублей, вот получу зарплату.
— Ждать столько дней, — вздохнув, посетовал Тимохин.
— Я заплачу вам проценты. Сколько? Десять? Двадцать?
— С вас только пять. Я вас ценю, — признался Тимохин.
На педсовете гремели гневные речи: мол, пора изгнать Ганжу из наших стен, мол, он давно у всех точно та самая кость, застрявшая в горле. Помалкивала лишь одна Светлана Афанасьевна, забилась в угол учительской, бледная и притихшая. В конце концов предоставили заключительное слово его классному руководителю.
— Карфаген, конечно, должен быть разрушен, — согласился я с педсоветом. — Но Ганжа — человек неординарный, и мы должны это учесть.
И я, набравшись отваги, пообещал принять экстренные меры и сделать из Ганжи суперобразцового ученика. И что удивительно: мне охотно поверили, отдали Ганжу как бы на поруки, и облегчённо вздохнули, словно я своим обещанием их избавил от тяжкого греха.
Сегодня она принесла сырники.
Итак, мне как бы отдали, а я как бы взял Ганжу на поруки, не подумав: у меня их всего-навсего две, обычных, пятипалых, — тут более уместен осьминог с его восемью щупальцами, и на каждом боевые присоски. Но отступать было поздно да и некуда — надо было шевелить своими пятипалыми, с чего-то начинать, и я отправился за советом к его мамаше, к Марии Ивановне, так, помнится, её именовала Светлана Афанасьевна.
Я проехал на трамвае через весь город, болтаясь из стороны в сторону вместе с вагоном, хватаясь за поручни и дважды за верёвку, с её помощью кондуктор сигналила водителю трамвая, и тот дважды включал тормоз.
Мой непутёвый ученик жил далеко от школы, дальше и не придумать, — дальше начиналась кубанская степь. Здесь же и дымил ремонтный завод — место его работы. И Ганжа почти каждый вечер терпеливо колесил в этакую даль и туда, и обратно! А были школы и поближе. Одна, возле коей я вышел из трамвая, и вовсе находилась в двух шагах от дома Ганжи. Но почему-то он предпочитал именно нашу. «Что ж, — подумал я, входя в узкий полутёмный подъезд, — на то он и Ганжа, не может обойтись без причуд».
— Да он никого не слушает. Знай смеётся, — почему-то развеселилась крошечная пожилая Мария Ивановна, прослушав мой рассказ о похождениях Ганжи. И глаза у неё были такие же озорные, как у сына. Видать, сама в молодые годы была неутомимой проказницей.
— Мария Ивановна, но, может, всё-таки есть к нему какой-нибудь ключик, пусть маленький-маленький, как для моего портфеля? — И я показал свой портфель.
— Откуда же взяться ключику, маленькому или амбарному, если у него, у Гришки, нет ни одного замка? — Мария Ивановна рассмеялась, довольная своей хохмой.
Зря я трясся сюда на трамвае, — с чем приехал, с тем придётся и отчалить. Но прежде чем уйти, я задал ещё один вопрос, из праздного любопытства:
— Как, по-вашему, почему Григорий выбрал нашу школу? Есть школа прямо у вас под боком и, наверно, ничем не хуже.
— Это из-за Светланки. Она у вас учительница.
— Светлана Афанасьевна? — Я напрягся, ожидая ответа. Хота чего было ждать, у нас в учительской единственная Светлана, она.
— Отчества не знаю. Тогда она была пигалицей. Светланка и Светланка. Они с Гришкой, — как это у них называется? — во, дружили до девятого класса. И в начале десятого тоже. Вместе готовили уроки. У нас, за столом, за ним сейчас сидим мы с вами. — Она похлопала по столешнице, накрытой белой скатёркой.
Я будто перенёсся во времени назад, увидел со стороны этот квадратный обеденный стол и совсем ещё юных Свету и Гришу. Они сидят рядышком, склонившись над учебником, соприкасаются их плечи и волосы, её золотистые локоны и его чёрная шевелюра. Ганжа занимает стул, на котором теперь сижу я.
— Гришу её родители не любили, хулиган и вообще не ровня. Они в торговле, а я прачка, — продолжала Мария Ивановна, не подозревая о моих видениях. — Потом и вовсе запретили ходить к нам. Как-то они ушли, а Светку заперли в квартире, ну он и полез к ней в окно по трубе. Они с жалобой в школу: такой-сякой бандит, ваш ученик, хотел ограбить их богатство. А там того и ждали, выперли, не дали закончить десятый класс, не пожалели. Ну, он и уехал на Курилы, там у меня брат. Сначала рыбачил на пароходе, в порту, где-то ещё. Был солдатом. Приехал в этом году и устроился в школу. Снова к ней, под бок.
Я не ослышался? Значит, он уже окончил девять классов?
Мой вопрос доставил ей удовольствие. Мария Ивановна поманила меня к себе, я послушно потянулся к ней через стол, она сказала, понизив голос, будто нас могли подслушать:
— Более того, у него есть аттестат этой самой зрелости, видела сама. Он там сдал, экстерном. Зачем тебе, говорю, снова в школу, да ещё в девятый? Он смеётся: хочу, говорит, закрепить знания. Иди, говорю, тогда хотя бы в десятый. Опять смеётся. А Светка учит в десятом?
— В десятом язык и литературу ведёт другой педагог.
— Значит, я угадала, — многозначительно заключила Мария Ивановна.
Выходит, я не ошибся насчёт той, кто именно где-то рядом с Ганжой.
— И что у них теперь? — спросил я как бы между прочим.
— Вам должно быть видней. Вы с ними в школе. А мне он не говорит. Несёт всякие небылицы, не хочется повторять. О том, что Светланка в этой школе, думаете, я от него узнала? Мне донесли люди другие.
Совершив затем тур по другим ученикам, вечером я пришёл в школу. Светлана Афанасьевна уже была в учительской, пристроилась за столом с раскрытым классным журналом и, ведя карандашом поперёк страницы, видимо, по строке с отметками, что-то шептала себе под нос. Приблизившись, я услышал:
— Не любит… не любит… ну, это как сказать… не любит… не любит…
Она гадала, будто на лепестках ромашки.
Я уселся напротив, по ту сторону стола, и с полной ответственностью произнёс:
— Любит он вас, Светлана Афанасьевна, как Тургенев любил Полину Виардо. Куда она, туда и он.
— Нет, он не любит. — Она огорчённо покачала головой и спохватилась: — Нестор Петрович, о чём вы?
— Я всё знаю. Мне рассказала Мария Ивановна. Почему вы от меня это скрывали? Мы с вами друзья… Ну, почти друзья. Надеюсь, скоро будем.
— Нестор Петрович, тогда мы были детьми. И теперь всё осталось в прошлом, — произнесла она с грустью.
— Неправда! Всё осталось в настоящем! И по сей день. Вы понимаете это, но хотите себя обмануть. Ганжа и в школу-то нашу пришёл по единой причине: здесь вы. Между прочим, у него среднее образование, он уже получил аттестат.
Эта информация на неё свалилась, будто… нет, снег посреди лета, случается, падает и в жаркий день. Поначалу она ошеломлённо молчала, потом произнесла:
— Для меня это новость. Разумеется, приятная! — сказала это, словно я её заподозрил в обратном.
— Но то, что у него есть девять классов, это-то вам должно было быть известно.
— Хорошо, я скажу, — сдалась Светлана Афанасьевна. — Гри… то есть Ганжа пришёл мстить. Думаете, почему он сказал про десять своих разводов? Хотел мне причинить душевную боль.
— Но он не разводился. Ни разу!
— Значит, разведётся потом.
— Господи! Да любит он вас! Любит! Он хотел вызвать ревность, вот и ляпнул.
— А почему он бегает с моих уроков? Тоже от любви? От её избытка?
— Да чтобы вы его… ну, как бы сказать?.. ловили! Он хочет, чтобы вы им занимались. Хотя бы так, если не можете по-другому. Давайте честно: когда ваш ученик, любой ученик, ведёт себя образцово, учится на пятёрки, вы за него спокойны и уделяете меньше внимания, чем непутёвым. С этими возитесь, не жался ни времени, ни сил. Верно?
— Пожалуй, да.
— Правда, трудно представить Ганжу отличником и образчиком дисциплины, — не удержался я от улыбки.
— Поверьте, он очень способный, — возразила она с жаром.
Тогда я вынес свой вердикт.
— Светлана Афанасьевна, вы его тоже любите! До сих пор! — сказал я тоном государственного обвинителя.
