Энни Пру - Корабельные новости
— Странное место, — сказал Куойл.
— Это остров Пристальный. Раньше жители Якорной Лапы говорили, что здешние островитяне были знамениты двумя качествами: они лучше всех чуяли рыбу и знали о вулканах больше всех ньюфаундлендцев вместе взятых.
Билли вывел ялик на берег, заглушил мотор и вытащил его на песок. Густую тишину нарушал только звук капающей с лопастей мотора воды да скрипучие крики чаек. Билли откашлялся, сплюнул и показал на изгиб суши, на котором стояли дома.
— Вон там мы раньше жили.
Когда-то дом был выкрашен в красный цвет, но ветер, время и соленые брызги сделали его грязно-розовым. Билли подхватил пакет и зашагал по песку, оставляя на нем каблуками полукруглые отметины. Он привязал лодку к трубе, торчавшей из камня. Куойл поплелся за ним. Они слышали только шелест своих шагов и шепот волн.
— Когда мой отец был мальчишкой, здесь жили пять семей: Притти, Пулы, Сопсы, Пили и Каслеты. Дети из этих семей все переженились друг на друге, так что мы тут были как родственники. Да, скажу я тебе, вот это были добрые, хорошие люди. Только они все ушли, и о них уже мало кто помнит. Теперь каждый за себя.
Он попытался поднять поросшую травой часть изгороди, но она развалилась прямо у него в руках. Ему удалось расчистить только ее кусок, который он аккуратно укрепил камнями. Они вместе подошли к возвышению, откуда было прекрасно видно море. Именно благодаря ему остров получил свое название. Это была высокая часть утеса, поросшая елью с одной стороны, обложенная низкой стеной из камня — с другой. Куойл увидел всю чашу залива, и часть огромного пространства открытого моря, и далекие суда, идущие в Европу или Монреаль. Под ним двигалась и дышала жидкая бирюза. На севере поблескивали искорками света два айсберга. А в другой стороне был виден дым из труб Якорной Лапы. Далеко на востоке угадывалась еле различимая полоса.
— Отсюда они видели каждый корабль. А летом сюда гоняли коров. Ни у одной коровы Ньюфаундленда не было возможности любоваться таким видом.
Дорога к кладбищу заросла вереском и мхом. Грубоватые ограды из частокола окружали кресты и деревянные таблички. Многие уже лежали на земле, и буквы на них уже не угадывались в холодном солнечном свете. В уголке, поросшем травой. Билли Притти встал на колени. Верхняя часть деревянной таблички, к которой он наклонился, была украшена тремя резными дугами, чтобы сделать ее похожей на камень. Написанные краской буквы по-прежнему можно было сложить в слова:
У. Притти
Родился в 1897, умер в 1934
Его дух не сломили ни шторм, ни прибой,
Даруй же Господь ему вечный покой.
— Это мой бедный отец, — сказал Били Притти. — Мне было пятнадцать, когда он умер.
Он отошел в сторону и стал выпалывать траву из рамки в форме гроба, которая была увенчана этой табличкой. Бордюр был украшен все еще четким рисунком с черными и белыми ромбами.
— Это я красил, когда был здесь последний раз, — сказал Билли и достал из пакета банки с краской и две кисточки. — Сейчас я выкрашу ее снова.
Куойл задумался о своем отце и о том, что тетушка сделала с его прахом. Никакой церемонии проводов не было, значит, прах еще должен быть у нее. Может быть, им тоже надо поставить табличку? Он почувствовал легкую печаль об утрате.
Внезапно он вспомнил отца, увидел на земле след из вишневых косточек, идущий от сада к лужайке, по которой он ходил и ел вишни. Этот человек обожал фрукты. Куойл помнил странные темные груши, формой и размером напоминавшие инжир, и то, как отец их надкусывал, было очень похоже на клюющую птицу. Запах фруктов в доме, горы кожуры и огрызков в мусорном ведре, остовы от виноградных гроздей, персиковые косточки, как куриные мозги, лежащие на подоконниках, и кожура от банана, красующаяся, как перчатка на приборной доске машины. В подвале на верстаке в опилках были целые галактики семян и орехов, а длинные финиковые косточки напоминали межпланетные корабли. В холодильнике была клубника, а в июне они останавливали машину где-нибудь на проселочной дороге, и его отец ползал на коленях, собирая землянику. Еще он помнил пустые полусферы грейпфрутов, похожие на черепа, и глобусы из мандариновой кожуры.
Другие отцы брали своих сыновей в походы и на рыбалки, а Куойл с братом ездили на сборы черники. Они плакали и злились, когда отец скрывался за кустами, оставляя их наедине с жарой и пластмассовыми ведерками. Однажды его брат, у которого отекло лицо от плача и укусов насекомых, собрал только пятнадцать или двадцать ягод. Когда пришел отец, согнувшись под тяжестью двух полных до краев ведер, брат заплакал и сказал, указывая на Куойла, что тот забрал у него все ягоды. Лжец. Куойл тогда собрал полгаллона, но все равно был выдран веткой от ближайшего куста черники. Первые удары оставили на коже следы раздавленных ягод. По дороге домой он смотрел на ведра с черникой, где ползали зеленые червяки, клопы, тли и прыгающие пауки. Нижняя часть его спины горела жарким пламенем.
Этот человек провел не один час в саду. Куойл пытался вспомнить, сколько раз его отец замирал, опирался о мотыгу и смотрел на ряды проросших бобов, говоря: «Какая здесь славная жирная земля, сынок». Тогда Куойл считал это эмигрантским патриотизмом, но сейчас, узнав о тяжелом детстве на просоленных камнях, стал думать иначе. Его отец был очарован плодородной землей. Ему надо было стать фермером. Жаль, что это понимание пришло слишком поздно. Он уже умер.
Билли Притти будто подслушал его мысли.
— По правде сказать, мой отец должен был стать фермером, — сказал он. — Он же был мальчиком из Дома, уже собирался в Онтарио, чтобы наняться в помощники к фермеру.
— Мальчиком из какого дома? — Куойл не понимал, что он имеет в виду.
— Из такого. Что-то вроде приюта, куда родители отдавали детей, которых не могли прокормить, или тех, кого вылавливали на улицах. В Англии и Шотландии их отлавливали тысячами и отправляли на кораблях в Канаду. Мой отец был сыном типографа в Лондоне, но у него была большая семья, и их отец умер, когда моему отцу было всего одиннадцать. Благодаря тому что отец работал в типографии, он научился хорошо читать и писать. Звали его тогда не Притти. Он урожденный Уильям Энкл. Так вот, его мать оставила остальных детей, а его отдала в Дом. Раньше такие дома были по всему Соединенному Королевству. Может, они и сейчас есть. Дома Бернардо, дом Сирса, национальные детские дома, дом Фегана, Англиканская церковь, дома при каменоломнях и много, много других. Отцу показали фотографии ребят, собирающих яблоки в залитых солнцем садах, и сказали, что вот так выглядит Канада. Не хочет ли он туда поехать? Он часто потом рассказывал нам, какими сочными казались яблоки на картинке. Да, конечно, он сказал «да».
Так вот, спустя пару дней его посадили на корабль, который назывался «Арамея», и отправили в Канаду. Было это в 1909 году. Ему дали маленький жестяный чемоданчик с одеждой, Библию, щетку, расческу и подписанную фотографию преподобного Сирса. Он часто рассказывал нам об этом путешествии. Там, на этом корабле, было триста четырнадцать детей, и всем было предписано помогать в фермерских хозяйствах. Он рассказывал, что многим из них было по четыре, пять лет от роду. Они понятия не имели о том, что с ними происходит и куда они плывут. Маленьких бродяг просто переправляли на край света, чтобы сделать их рабами. Отец еще долго переписывался с теми, кто выжил, со своими друзьями по «Арамее».
— В каком смысле выжил?
— В смысле кораблекрушения, сынок, и того, как они сюда добирались. Вот по дороге сюда мы говорили о камнях, но в море полно и других опасностей. И у этих опасностей нет имен, потому что они появляются из ниоткуда, делают свое черное дело и исчезают. — Он показал на айсберг, видневшийся на горизонте. — Ты, наверное, знаешь, что в 1909-м не было еще ледового патруля, специальных радаров и факсов, по которым пересылают прогнозы погоды. Люди просто играли в рулетку с айсбергами. И корабль моего отца, как тремя годами позже «Титаник», натолкнулся на такую глыбу льда. Был июнь, сумерки. Это случилось прямо здесь, недалеко от острова Пристальный. Не существует карты, где были бы обозначены айсберги. Из этих трехсот четырнадцати детей спасли только двадцать четыре человека. В официальном рапорте указали двадцать три. И спасли их только благодаря тому, что молодой Шкипер Джо, мастер своего дела, поднялся наверх, чтобы забрать свою корову, увидел свет и услышал крики детей, которые уходили под ледяную воду. Он побежал к домам, крича, что судно терпит бедствие. Все до единой лодки спустили на воду. Даже две женщины, вдовы, сели на весла и спасли троих детей. Они сделали все, что смогли, но для большинства было уже слишком поздно. В такой воде долго не продержишься. Застывает кровь в жилах, человек перестает что-либо чувствовать и умирает всего за пару минут. Через несколько недель другой корабль с детдомовскими детьми дошел до Канады и прислал сюда небольшое суденышко, чтобы забрать тех, кто спасся, и отправить их в пункт назначения. Но мой отец не захотел ехать. Он прижился здесь, в семье Притти, и они его спрятали, сказав представителям властей, что произошла ошибка при подсчете уцелевших. Что их было всего двадцать три. Бедняга Уильям Энкл погиб, и мой отец сменил свое имя на Уильяма Притти, вырос тут и зажил своей жизнью. Он был здесь счастлив. Даже если здешнюю жизнь нельзя считать счастливой, другой он не знал. Если бы он поехал с остальными детьми, то вся его жизнь могла быть исковеркана. Если ты спросишь меня о том, как была построена Канада, я тебе отвечу: на рабском труде этих бедных бездомных детей, из которых выжимали все соки, обращались с ними как с грязью, морили их голодом и сводили с ума. Понимаешь, мой отец переписывался еще с тремя выжившими мальчиками, и у меня до сих пор сохранились эти письма. Бедные мальчишки, от которых отказались их собственные семьи. Они пережили кораблекрушение, не расстались с жизнью в холодной воде, и все равно их ожидала тяжелая, одинокая жизнь.
