Юрий Брайдер - Миры под лезвием секиры. Между плахой и секирой
Наверное, это чувствовала и девушка. Она начала раздеваться еще в коридоре, а едва Смыков успел запереть за собой дверь (все же ума хватило!), уже ожидала его на постели в позе, отнюдь не целомудренной.
Возбуждение поступившегося принципами члена студкома было так велико, что с первой попытки он даже не сумел донести свое семя до предмета вожделения. Однако ночь была еще в самом разгаре, молодых сил хватало с избытком, и атака вскоре повторилась, тем более что противник скорее помышлял о капитуляции, чем о защите. Штурм закончился полной, хотя и скоротечной победой. Тем не менее боевые действия продолжались, и каждая новая схватка протекала все дольше и все ожесточеннее, чему в немалой степени способствовала коварная тактика врага, постоянно менявшего свою позицию…
«Женюсь!» — такова была мысль проснувшегося рано поутру Смыкова. Любимая мирно посапывала рядом, уткнувшись носом ему под мышку. В беспощадном свете нарождающегося дня она уже не казалась такой неотразимо прекрасной, как накануне, но розовые очки любви не позволяли Смыкову сфокусировать взгляд на мелких морщинках, крупных прыщиках, натуральном неопределенно-темном оттенке, пробивающемся у корней обесцвеченных волос, и изрядном слое грима, сильно пострадавшего в любовных схватках.
Испытывая прилив несвойственной ему прежде нежности, Смыков коснулся губами лба девушки, имя которой так и не удосужился узнать, и она сразу проснулась. Что-что, а глаза у нее были красивы без натяжки — бездонно чистые озера синего купороса. Зевая и потягиваясь, она встала, мельком оглядела скромное убранство студенческого жилья и направилась прямиком к зеркалу.
Сначала Смыков подумал, что девушка хочет лишний раз убедиться в своей привлекательности, что было совершенно необязательно — ее хоть сейчас можно было выставить за образец в любом музее античного искусства. Однако вскоре выяснилось, что красавицу интересует вовсе не зеркало, а расположенная возле него полочка с нехитрыми предметами мужской гигиены — электробритвой, щербатой расческой, тюбиком крема и флаконом цветочного одеколона.
Понюхав флакон, она брезгливо поморщилась, но тем не менее довольно ловко опростала его в свой ротик, совсем недавно доставивший Смыкову немало сладких утех.
«Ничего, — подумал он с твердостью, присущей его поколению. — Перевоспитаю!»
В этот момент в дверь негромко постучали. Сосед Смыкова по комнате, честно отработав ночную смену, собрался вздремнуть часок-другой перед лекциями. Сделав подруге знак нырнуть в постель, Смыков приоткрыл дверь на ширину бритвенного лезвия и кратко обрисовал приятелю сложившуюся ситуацию.
Тот, само собой, сразу согласился поискать ночлег в другом месте, однако попросил разрешения забрать конспекты. Скрепя сердце Смыков впустил его в комнату. Мельком глянув на девушку, которая, к великому ужасу Смыкова, не сделала никакой попытки прикрыть свои прелести, он рассеянно пробормотал:
— А-а, это ты, Машка… Привет. Красавица, обретшая наконец имя, без тени смущения ответила:
— Привет, Митяй! А нам как раз третьего не хватало.
После этого она шмыгнула в развороченную постель и приняла не совсем приличную для голой девушки позу бегуна, стартующего на короткую дистанцию.
Бывает, что человеческие чувства приобретают почти материальную, осязаемую силу. Недаром же говорят: «он его испепелил взглядом» или «она засохла от тоски». Великая любовь, родившаяся в Смыкове прошлой ночью, распирала его, словно до отказа сжатая пружина. Эта любовь рухнула, когда он увидел игриво задранную вверх попку, еще хранившую следы его поцелуев. Любовь рухнула — пружина лопнула! Рассудительный и обстоятельный человек превратился в необузданного дикаря. Первый сокрушительный удар пришелся по заднице красавицы Машки, а второй — по роже попытавшегося защитить ее Митяя.
Визг девушки, вопли Митяя, звон разбитого оконного стекла и грохот переворачиваемой мебели подняли на ноги пол-общежития. На Смыкова не было удержу — его не могли остановить ни физическим воздействием, ни увещеваниями типа: «Нашел из-за чего кипятиться! Да это же Машка Балерина, ее вся общага знает!»
Вскоре на место побоища явился наряд милиции, вызванный вахтером, и сам комендант общежития. Дело получило сначала громкую огласку, а потом еще более громкий резонанс, и через пару дней Смыкова выперли из института.
К его чести, он ни у кого не просил прощения и не каялся даже в душе. Красавицу Машку он впоследствии встретил в мужском туалете на вокзале, где та за скромное вознаграждение предлагала всем желающим сеанс орального секса. Смыкова она не узнала.
К тому времени он уже успел преодолеть нижнюю границу призывного возраста, и военкомат не собирался упускать заплывшую в его сети рыбку. При заполнении анкет выяснилось, что Смыков свободно владеет испанским. Благодаря указанному обстоятельству он попал в специальное подразделение, готовившееся к отправке на остров Куба, народ которого, вкусив свободы, почему-то не стал пользоваться ее плодами, а решил силой оружия и демагогии распространить эту свободу по всему «третьему миру».
Через океан их везли под видом специалистов сельского хозяйства, для чего всем военнослужащим выдали одинаковые костюмы, одинаковые галстуки и одинаковые сорочки. Забыли только про носки, но в экваториальных широтах они были вроде и без надобности. В порту после разгрузки цивильную одежду изъяли и отправили обратно в Союз для следующей партии стриженных под машинку агрономов и зоотехников.
Их часть разместили на заброшенном ранчо среди соленых болот, заливаемых морскими приливами. Жилось тут выходцам с Днепра и Оби неважно: заедали чужие насекомые, чужая пища вызывала изжогу и поносы, чужое солнце превращало человека в подобие Примуса, у которого в котелке черепа закипают собственные мозги, чужая гонорея самым жутким образом отличалась от отечественной и почти не поддавалась лечению. Даже в самоволку сбегать не выходило — кругом кишели крокодилы и недобитые агенты американского империализма.
Единственной усладой для глаз, кроме чудного экваториального неба да голубой полоски моря на горизонте, были местные женщины, составляющие значительную часть обслуживающего персонала базы. Их, правда, немного портили суровое выражение лиц, мешковатая защитная форма да неизменные пистолетные кобуры, болтавшиеся в местах, у женщин предназначенных совсем для других целей, зато душа радовалась разнообразнейшей гамме цветов кожи — от иссиня-черной до молочно-белой.
Смыков, довольно скоро занявший хорошую должность штабного писаря, возжелал поиметь тропическую женщину. Однажды он уже почти договорился с шоколадной мулаткой, убиравшей в офицерской столовой, но последняя фраза, сказанная ею, отбила всякую охоту к интиму:
— Я согласна, компаньерос, но сначала должна посоветоваться со своей партийной ячейкой.
Мечта Смыкова осуществилась только на втором году службы, когда заместитель командира по тылу, ни бельмеса не смысливший в испанском, стал брать его с собой в соседний городишко. Завоевав полное доверие шефа, Смыков выпросил у него однажды два часа на осмотр местных достопримечательностей. Наслышанный немного о царивших в городе нравах, он быстро нашел то, что хотел,
— полутемный душный сарай с распивочной стойкой, где публике открыто продавали здешний ром и тайком — американскую кока-колу. Скучающие городские красавицы поджидали здесь заблудших воинов-интернационалистов, поскольку свои мужчины были в явном дефиците. Большая, а главное, лучшая их часть проливала свою и чужую кровь в горах Боливии, джунглях Анголы, пустынях Эфиопии и других забытых богом местах, где идеи социализма могли дать хоть какие-то всходы.
Смыков, как и мечтал заранее, выбрал черную, как кирзовое голенище, негритянку, обильную телом, а статью вымахавшую под баскетболистку.
Когда в укромном уголке пляжа та разделась, смутив Смыкова, привыкшего к рейтузам с начесом и комбинациям чуть ли не из драпа, скупым кроем местного женского белья, он с энтузиазмом обследовал вожделенное экзотическое тело, начиная на удивление с тугих и высоких грудей и заканчивая сдобными ягодицами. Кожа везде имела цвет спелого чернослива. Розовыми были только ладони, ступни, соски и все доступные взгляду слизистые оболочки. Смыков остался весьма доволен осмотром, который носил скорее эстетический, чем сексуальный характер, и от избытка энтузиазма даже куснул негритянку кое за какие места.
Убедившись, что клиент созрел, чернокожая сеньорита устроила торг. Идею бескорыстной любви она не признавала в принципе. Смыкову пришлось расстаться не только со всеми деньгами, как кубинскими, так и советскими, имевшимися при нем в данный момент, но также приобщить к ним авторучку, перочинный нож и зажигалку.
