Охота за тенью - Ведельсбю Якоб
Она отступает в сторону, пропуская нас вперед, а охранник Гертруды Фишер быстрым шагом возвращается обратно. Понемногу труба выравнивается, мы движемся горизонтально, но вскоре снова начинаем спускаться, пока не упираемся в деревянную лестницу. Лезем по ней вверх, где нас ждет еще один человек. Нас ведут по какому-то коридору, и вдруг меня вталкивают в камеру. Пытаюсь оглядеться и тут же получаю удар в лицо. Дальше — мрак беспамятства. Прихожу в себя от жгучей боли в плече и вижу в руке ударившего меня человека шприц. Он бросает его на пол.
Деревянная дверь с шумом захлопывается, и в замке поворачивается ключ.
Из коридора доносятся крики, но уже издалека. На камеру опускается прохладная дымка, меня пробирает озноб, но в следующую минуту тело заливает волна жара, страшно хочется пить… Где-то вдали голоса бьются о парапет набережной и тонут в холодных волнах. Словно все голоса, песни, звуки — все, что когда-либо касалось моего слуха, теперь стучится в мозг, хочет заявить о себе, стремится быть замеченным. Звуки подминают друг друга, а я не в силах пошевелиться, только чувствую, как пот струйками стекает по затылку, лицу, шее, как потрескивает что-то за лобной костью. Кто притащил сюда этих двух змей, пожирающих распухшие тела друг друга? Откуда взялись стайки безголовых кур и почему из обрубков их шей брызжет кровь? Почему чайки клюют глаза Тао, а он не сопротивляется? Почему клювики волнистых попугайчиков и зубы у кошек — в крови? Почему я сам перепрыгиваю с карниза на карниз, так что осколки стекла на стенах изрезали мои ноги? В этом, без сомнения, есть какой-то смысл, причина, ясная как божий день, но объяснение не здесь, не в этой комнате и не в этом мгновении, ибо сумерки преисполнены тишины, если не считать птиц: черный дрозд непостижимо прекрасно поет на верхней ветке сосны, ее плавно раскачивает ветер. Я спокойно дышу, кругом покой, опасности нет. Взгляни на серебрящийся луч, на то, как превращает он морскую гладь в зеркальную.
Я пролетаю над арабскими кварталами и боюсь потерять высоту и упасть вниз, к ногам моих врагов, они убьют меня. Руки рассекают воздух со свистом, будто крылья пролетающих мимо лебедей.
Я слышу шепот, дверь открывается, и я вижу рядом с собой человека, это Йохан, он берет меня за плечо и пытается поднять на ноги, крича, что времени нет.
Как ему удалось выбраться? Не он ли сам подстроил для меня эту ловушку? А теперь решил открыться? Если мне удастся выйти отсюда, я больше никогда в жизни не буду полагаться на других людей. Я отказываюсь подниматься на ноги. Тогда Йохан садится на корточки и пытается завладеть моим вниманием:
— Петер. Нам нужно уходить отсюда, понимаешь? Тебе нельзя здесь оставаться.
Его голос так ласков, так бережен, он заставляет меня идти наперекор внутреннему голосу.
— Дружище, — бормочу я, хотя узнаю Йохана с трудом.
Он опять берет меня за локоть. Нас окружают тени трепещущих крыльев, клювы терзают нас. Он тащит меня за собой к крутой лестнице, которая ведет почти вертикально вверх, к резко бьющему в глаза свету электрической лампочки. Йохан открывает люк, я карабкаюсь вслед за ним, и мы оказываемся в почти полной темноте, лишь кое-где сквозь доски пола видны полоски света. Йохан захлопывает крышку люка, он бежит, и я едва успеваю броситься за ним и летящими птицами по узкому проходу. Он открывает массивную стальную дверь. Мы вываливаемся в маленький проулок, все еще в треклятом арабском квартале. Я, спотыкаясь, бегу за Йоханом, продираясь сквозь толпы мужчин с заросшими недовольными лицами, женщин в платках и с недоверчивыми взглядами, ревущих детей и визжащих кошек. Волна крови несет меня через сумерки, в то время как они что-то говорят мне, кричат мне вслед, бормочут свои заклинания и проклятья, изливают свою ненависть, которую они вынуждены подавлять в себе, ненависть ко всему, что олицетворяет собой белый мужчина, безбожник, не чтущий Аллаха. Вот кто-то хватает меня за руку и тащит назад, я оборачиваюсь и смотрю в налитые кровью глаза Лизы Майер, она шепчет: «Спасайся!» Вырываясь, налетаю на мужчину, застывшего, как статуя. Я пристально смотрю в подернутые дымкой глаза Кристиана Холька и замечаю пулевое отверстие у него во лбу. У меня вырывается крик, я снова вскакиваю на ноги, Йохан уже скрылся из вида, и я бегу что есть силы, расталкивая людей у себя на пути, сбиваю их с ног одного за другим, пропуская мимо ушей их гневные окрики, я понимаю, что нужно спешить, нет времени остановиться и помочь Кирстен, которую вывесили из окна вниз головой — ее рот раскрыт, и глаза вылезли из орбит. Сворачиваю в сторону и несусь вниз по узеньким переулкам, открывающимся передо мной. Я уже почти достиг микроскопической площади, той, где вольеры с волнистыми попугайчиками, до меня уже долетают птичьи пронзительные крики, но это кричат не попугайчики, это маленькая Моника на руках у Тао: вон они стоят, вокруг них — страшные красноглазые женщины в платках, в руках у них ножи. Хромая, я вбегаю в толпу женщин, хватаю Тао за плечи. Его руки выпачканы в крови, и он показывает на Монику, ее горло перерезано почти до позвоночника. Он трясет меня и кричит мне в лицо, что это я все погубил. Я отталкиваю его и оглядываюсь в поисках Йохана, бегу дальше — направо, опять направо, но улочка заканчивается тупиком, и я несусь обратно, налево, опять налево, спотыкаюсь и падаю рядом с собакой, у которой из пасти торчит хвост волнистого попугайчика, перышки шевелятся, но это, наверное, просто от ветра, или он еще жив — в пасти мертвого пса? Пытаюсь подняться и падаю опять на чье-то тело, оно лежит прямо поперек переулка. Переворачиваю труп и вижу, что это мой отец, он в арабской одежде, и я начинаю кричать. Я бегу и кричу, кричу и бегу.
Где я? Машина. Салон отделан кожей. Ага, это «сеат» Кристиана Холька. Черт, голова болит невыносимо. И во всем теле тяжесть. Автомобиль несется по ровной, как стрела, асфальтированной дороге, среди пустынного желто-серого ландшафта с низкими кустарниками и приземистыми деревьями. А там, вдали, к небу поднимаются горы. У меня в ногах стоит сумка. Заглядываю: камера, мой ноутбук, блокнот Януса, мои собственные записи и пакет с деньгами. За рулем рядом со мной — Йохан. На заднем сиденье, привалившись друг к другу, спят Сара и Мария. Ощущение такое, будто кто-то произвел основательную чистку моих мозгов, удалив из них воспоминания — все до одного. Йохан протягивает мне карту Северной Африки.
— Мы вот здесь. — Его палец упирается в точку между городами Фес и Риссани.
— Долго я спал?
Голос у меня хриплый, в горле першит. Заглядываю в бардачок в поисках пастилок от кашля, но обнаруживаю только бинокль и пистолет. Пусть лежат, где лежали.
— Прилично, — отвечает Йохан и кивает на карту. — Видишь вон тот кружок на территории Алжира? Это отмечено место расположения лагерей беженцев под Тиндуфом, примерно в тысяче километров отсюда. Условия там просто ужасные, каждый день сотни людей умирают от болезней и голода. Но помощь уже на подходе. «Рейнбоу медикалс» под патронажем ООН выделила средства, и в Тиндуф направляется группа врачей с передвижным госпиталем. Беженцам будут сделаны прививки от самых опасных, смертельных заболеваний. Ну а девочки получат дозу недавно разработанной экспериментальной вакцины от малярии. Отличная вакцина, но есть у нее, знаешь ли, одна особенность: от малярии-то она помогает, но навсегда лишает женщину репродуктивной функции. По моим данным, передвижной госпиталь прибудет в лагеря через двое суток. Нужно успеть туда раньше и устроить им хорошую встречу.
— Откуда у тебя все эти сведения?
Память понемногу начинает возвращаться ко мне.
Йохан хранит молчание.
— Что ты будешь делать, когда мы туда доберемся? — продолжаю спрашивать я. — И что, скажи на милость, произошло в Танжере?
— Нам стало понятно, что они заметут следы и концов не останется. А заодно и нас с тобой не останется тоже.
— Кому это «нам»?
Он бросает взгляд в зеркало заднего вида:
