Рабыня - Конклин Тара
– Я бы очень хотела встретиться с ней. Это потрясающий случай, Джаспер. Поколения, которые просто исчезли, от которых ничего не осталось. Никто не знает даже их имен. – Лина наклонилась к Джасперу, их колени почти соприкасались. Она слышала собственный голос: он звучал серьезно, без подобающей дистанции, она не попыталась придать ему нужный тон, как для Дэна, Дрессера или любого из ее клиентов. – Это дело поможет рассказать их историю.
– Но я не… вообще-то, я даже не чернокожий. По крайней мере, не считаю себя таким. – Он замолчал. – Извините, но я не заинтересован ни в каком иске.
Лина поняла, что теряет его, и эта неотвратимая неудача заставила ее срочно и твердо поверить, что перед ней потомок Джозефины Белл, которого ей удалось обнаружить – нет никаких сомнений, остается только убедить его помочь ей. Имеет ли значение цвет кожи? Нет, решила Лина, наоборот, расовая неопределенность только сыграет им на руку. Ведь это их история, из которой они все вышли, каждый американец, черный, белый, мулат. Она вспомнила эссе Портера Скейлза: кто раб, а кто свободный? Незнание Джаспера о корнях его семьи только укрепит мнение Дрессера о необходимости исторической памяти. Она подумала о «Детях № 2», о закрытых глазах того таинственного мальчика.
– Хочешь еще пива? – спросила Лина, улыбаясь. – За счет фирмы. – Она заказала и себе и убрала блокнот. – Расскажи еще о себе.
Джаспер поколебался, потом пожал плечами и начал говорить. Он музыкант, рассказал он. Его группа «Мудрость» играет в Нью-Йорке и его окрестностях. Все пятеро были школьными друзьями из Квинса, по сугубо объективному мнению Джаспера, самого пренебрегаемого из нью-йоркских районов. После того, как Джаспер уехал в колледж, его родители переехали в Покипси, но он по-прежнему считал своим домом Квинс. Джаспер радовался успехам группы; они становились серьезнее, играли все лучше. У них была скромная слава: песни звучали на радиостанциях, о которых Лина не знала, они давали концерты в клубах, в которых Лина никогда не была.
Они допили пиво, и Джаспер кивнул татуированной блондинке за стойкой бара.
– Этот раунд за мной, – сказал Джаспер. Лина взглянула на часы и подумала, что ей пора уходить, но теперь между ними возникла слабая связь: табуреты сдвинулись, головы склонились друг к другу. Они очень разные люди, решила Лина, и это помогло ей сосредоточиться. Не то чтобы она собиралась воспользоваться ситуацией, вовсе нет, но она знала, что делать. Разве это не входит в ее профессиональные навыки – умение убеждать, убеждать отъявленных упрямцев? Принесли пиво, и Лина наклонила бутылку.
– У вас часто бывают такие дела, как эта компенсация? – спросил Джаспер.
– Нет. Обычно я представляю корпоративных клиентов. Контрактные споры, что-то в этом роде.
Брови Джаспера поднялись и опустились.
– Знаешь, пойми меня правильно, но ты совсем не похожа на адвоката.
– Не похожа? – Лина не знала, радоваться ей или обижаться. – Это хорошо или плохо?
– Зависит от того, как ты относишься к юристам, – сказал Джаспер.
– Я всегда хотела быть адвокатом, – быстро ответила Лина; ей не понравилось, что внимание вдруг переместилось на нее. Она почти машинально рассказала ему историю, которую рассказывала всегда, когда ее спрашивали, почему она выбрала право, – историю, которую она нередко слышала от Оскара как часть их семейных преданий.
– Когда мне было десять лет, я решила, что мне больше не нужны няньки. Я хорошо знала метро, у меня был газовый баллончик. Я не понимала, почему нужно платить какой-то девчонке по десять баксов в час, чтобы она читала журнал, пока я делаю уроки. Поэтому я убедила отца, что могу позаботиться о себе. И он согласился. Он сказал: «Лина, ты бы стала отличным адвокатом. Ты бы любого судью оставила без штанов». И это как-то застряло в моей голове. Это имело смысл. Я могла бы содержать себя, содержать отца, если бы он нуждался в этом. Хорошая, стабильная карьера, никаких сюрпризов. Понимаешь, надежная. Мой папа – художник, а я знала, что не гожусь для такой жизни.
– Откуда знала? – Взгляд Джаспера показался Лине тяжелым. Она заерзала на стуле и быстро отхлебнула пива.
– Ну, я никогда не умела толком рисовать. Даже фотографировать. Я не вижу кадрами.
– Значит, у тебя не было способностей, чтобы стать художником, как твой отец.
– Если ты об успешности, то да, думаю, что так.
– Нет, я об искусстве. Тебе так не кажется? Если ты делаешь что-то хорошо, и тебе это нравится.
Лина умолкла, ища подходящий ответ, смешной или саркастичный, но неожиданно почувствовала себя странно присмиревшей – виной была его неприкрытая искренность, этот разговор о любви и искусстве – и чувство, которое испугало и взволновало ее. Эта старая история отца всегда вызывала улыбку у слушателя, и поэтому Лина с удовольствием ее рассказывала, но теперь ее анекдотичная легковесность казалась нелепой и нечестной.
– Мне правда, правда… нравится, – заикаясь, проговорила Лина. – В смысле, работа юриста. – Внезапно Лина вспомнила практику по иммиграционному праву, которую она прошла на последнем курсе юридического факультета – полный отход от других, более нужных занятий, на которые она обычно записывалась (судебное право, адвокатская практика в суде, доказательства). Профессор, измученная седовласая мать двоих детей, назначила Лину представлять просителя убежища в иммиграционном суде Манхэттена. Клиенткой Лины была молодая женщина из Судана, а эта женщина – ей было не больше двадцати, – глядя на свои руки и постукивая маленькой ножкой в шлепанце, рассказала Лине свою историю.
Анж. Ту клиентку звали Анж.
Но Лина не рассказала Джасперу ее историю. Ее одолела внезапная, парализующая застенчивость, страх, что, произнеся имя Анж, она чем-то выдаст себя.
– Извини, уже поздно. Мне нужно домой, – сказала Лина, вытащила из кошелька несколько монет и положила их на стойку. Она встала и полезла в карман жакета.
– Вот моя визитка, – сказала она. – Надеюсь, ты еще подумаешь о нашем деле.
– Я… подумаю. – Джаспер встал рядом с ней. – Каролина, – сказал он, глядя на карточку. – Красивое имя.
– Хм, спасибо. – Лина посмотрела сначала в пол, потом снова на него; его глаза казались почти золотыми в отраженном свете длинного мерцающего ряда бутылок с выпивкой. У Лины вдруг закружилась голова – то ли прилив крови, то ли дело в этих двух пинтах пива, то ли в спокойном взгляде Джаспера, то ли в том болезненном чувстве, которое не покидало ее с тех пор, как она прочитала записи, оставленные матерью. Лина почувствовала, что качнулась, стойка отплыла от нее и поехала к потертому пыльному полу.
Джаспер протянул руку и схватил Лину за локоть.
– Ты в порядке?
– Да. Все хорошо. Голова закружилась. – Она оперлась о его руку.
– Длинный день. – Теперь она разглядела татуировку на его правом запястье – птица.
Джаспер усадил Лину в такси, закрыл дверцу и попрощался, когда машина отъезжала от тротуара. Лина откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Этот вечер прошел не так, как она надеялась – убедить Джаспера не удалось, у нее не было точных данных о Джозефине Белл. Даже лекция Портера Скейлза не прояснила авторства работ Белл. И все же этот незнакомый парень в татуировках и пирсингах, который играл в рок-группе и читал ей наставления об искусстве, был пусть небольшим, но шансом в деле о компенсации. И то ли из-за этого шанса, то ли из-за воспоминания о руке Джаспера, поддержавшей ее, но она хотела увидеться с ним снова.
Лина вышла из дома рано. Сегодня она снова попросит Дэна отправить ее в Ричмонд. На этот раз Лина была готова, ее аргументы были исчерпывающими, причины – ясными. Все статьи в прессе, посвященные выставке Белл, были вырезаны и помещены в скоросшиватель с тремя кольцами. В электронной таблице отображалась (до смешного низкая) стоимость поездки в Ричмонд на один-два дня. В списке указывались причины, по которым потомок Джозефины лучше всех представлял бы вред, причиненный классу. Времени было мало, но Лина будет работать быстро. Мистер Дрессер полностью поддержал эту идею. И что самое важное, у нее теперь был ведущий истец: Джаспер Баттл, который мог (или не мог) обладать несколькими работами Белл, который мог (или не мог) быть потомком Белл. Этим последним козырем она не поделится с Дэном. Пока. Слишком все шатко. Но знание об этом давало ей дополнительный стимул, рождало огонек у нее внутри.
