Времеубежище - Господинов Георги
Демби с детства был пухлым. В школе ему всегда все удавалось. Он сидел на последней парте и почти все время рисовал на последних страницах тетрадой голых баб, от которых потом сам возбуждался и бежал в туалет мастурбировать. В то время в книгах, посвященных сексу (а их было всего две: «Мужчина и женщина. Интимные отношения» и «Половые болезни»), мастурбация описывалась как опасное занятие, вызывающее заболевания, из которых я запомнил только слепоту. Свои рисунки Демби давал и нам — за десять стотинок, так что мы тоже уверенно шли к слепоте, постепенно увеличивая диоптрии. Рисунки совокупляющихся пар в «Интимных отношениях» скорее напоминали поперечный срез автомобильного двигателя со всякими поршнями. В старших классах гимназии Демби устроил на чердаке импровизированную фотостудию. Хорошо помню плотную занавеску на окошке, красную лампу, ванночки с проявителем и фиксажем. В то время появление одной фотографии было творческим процессом, работой, прямо скажем, маленьким чудом (там, где господствует темень, всегда дремлет чудо). Окунаешь фотобумагу в одну ванночку, потом в другую. Чуть задержишь, и силуэты перегорят, словно жареные хлебцы, вынешь раньше — будут бледными, размытыми.
Я играл роль помощника и осветителя. Приспосабливал старый белый зонтик Дембиной бабки, держал прожектор с батарейками. В студию приходили наши одноклассницы. В какой-то момент Демби предлагал мне удалиться, потому что я якобы смущал модель. И они оставались одни в темной комнате. Иногда появлялась местная красавица Лена, которая была старше нас. Тогда Демби задерживался на чердаке подольше. Время от времени он сдавал студию за почасовую оплату знакомым, жившим по соседству, которым срочно нужно было уединиться со своей пассией.
Я вдруг вспомнил об этом, потому что Демби, в сущности, делал невероятные снимки. Он с аптекарской точностью угадывал, как поставить свет, играл с тенью, умел заставить человека расслабиться и выглядеть более раскованным. Естественная неловкость так называемых моделей придавала фотографиям эротичности. Когда ему срочно нужны были деньги, он продавал снимки жаждущим голой натуры комсомольцам из гимназии или соседних домов. Он говорил, что больше всего такие фотографии покупали комсомольские секретари. Темы дефицита эротики во времена позднего социализма, раннего развращения молодежи и первичного накопление капитала могли бы представлять интерес для студентов экономического факультета.
Демби можно обвинить во всем, но одного у него не отнимешь: он был чертовски талантлив. К своему таланту Демби относился с щедрой небрежностью и не собирался его развивать, показывать результаты своих съемок и вступать в общество фотографов. «Зачем мне это надо, — говорил он тоном итальянского мафиози. — Делаю что хочу, зарабатываю достаточно, и лучшие женщины нашего района — мои». Думаю, он до сих пор придерживается этого принципа. Мне даже приходило в голову, что он в глубине души мечтает бросить бизнес и заняться искусством. Я даже спрашивал его об этом. Но получил предсказуемый ответ: я-де все тот же, не от мира сего. Он же в один прекрасный день накопит достаточно денег и полностью посвятит себя искусству. А сейчас записывает все свои идеи в блокнот. Я так и не понял, он говорил серьезно или тайком посмеивался надо мной.
Статисты для революции
16
Мы перешли бульвар Дондукова и проследовали мимо здания Президентства. Вдали рабочие разбирали временный мавзолей. Желтая плитка на площади перед мавзолеем все еще была усыпана гвоздиками, обрывками лопнувших шариков и прочим мусором… Дождь закончился, и небо понемногу прояснялось. Мы прошли мимо собора Святой Недели. Шестнадцатого апреля 1925 года Болгария стала абсолютным мировым рекордсменом: в храме Святой Недели в Софии был совершен самый кровавый на ту пору террористический акт. Двадцать пять килограммов взрывчатки, заложенной под главным куполом, и бутыль с серной кислотой, чтобы сработало наверняка, стали причиной смерти ста пятидесяти мужчин, женщин и детей, пришедших в церковь. Эта акция была осуществлена представителями радикального крыла партии, которая возглавляла теперь Движение за социализм. Так что, если кто-то очень захочет вернуться в двадцатые годы прошлого века, ему придется разбираться и с этим событием.
Пока мы шли, Демби не переставая говорил о том, как идеологии прошлого изменили профиль рынка, возвращая забытые профессии: надомных портных, оружейников и так далее. Возникали и новые, ранее неизвестные (вероятно, он имел в виду своих статистов для революции). Рынок труда был поистине огромен. Например, многочисленная армия безработных лицедеев, прозябавшая в провинциальных театрах, наконец-то дождалась своего звездного часа. Костяк каждой реконструкции составляли именно профессиональные актеры. То и дело требовались фракийский царь, богиня плодородия, скуластый протоболгарский хан; блондинки превращались в славянских наложниц в длинных белых рубахах. Ролей хватало для всех: османы, янычары, разбойники… Безработица в театральном секторе исчезла. Теперь театры могли вообще не ставить спектакли, а просто сдавать в аренду реквизит: старое оружие, златотканые одежды и дамасские сабли — и так обеспечивать себе безбедное существование.
Все безработные парни и старики, убивающие время в городских и сельских кабаках, вдруг превратились в резервных артистов. Они по-прежнему просиживали штаны в забегаловках, но теперь мечтали, надеялись, что их пригласят на роль повстанца, или турка, или партизана. Правда, заметил Демби, люди в селах перестали обрабатывать землю. Зачем вкалывать в поле под палящим солнцем, если влегкую можно заработать за день двадцать, тридцать, да даже и пятьдесят левов. Меньше всего за реконструкцию платит местная администрация, хотя даже тогда, как говорится, с паршивой овцы… Двадцать левов все-таки на дороге не валяются. Но если какой-то местный феодал вдруг захочет на своей тусовке показать освобождение закованных в цепи рабов Марко Королевичем или битву при Клокотнице, бабок отвалят прилично, при этом работы, в сущности, никакой, особенно если ты изображаешь закованного в цепи раба.
— Пойдем, я тебе кое-что покажу, — вдруг сказал Демби.
Мы как раз дошли до перекрестка улицы Ангела Кынчева и бульвара Патриарха Евфимия и оказались напротив места, где когда-то находился культовый, как тогда считали, «Кравай» — там собирались едва вылупившиеся панки, звучал ироничный хриплый голос Милены… Если выберут восьмидесятые, это место необходимо будет восстановить, дабы вернуть легенду…
— Идем в НДК, — безапелляционно заявил Демби.
— Нет ли места поприятней? — попытался возроптать я.
Гигантская бетонная черепаха Национального дворца культуры, тоже построенного в восьмидесятые, заслоняла гору Витоша. Здание возводилось наскоро к 1300-летию государства. Там был огромный зал, где проводились съезды партии, а также десять залов поменьше, разбросанных по всем этажам. Какое бы культурное мероприятие там ни устраивали, концерт или театральную постановку, все странным образом превращалось в бледное подобие партийного пленума. И все овации, которые предназначались артистам, звучали как «бурные и несмолкаемые аплодисменты и крики „слава“», как когда-то писали в газете «Работническо дело».
Мы попали в здание через боковой вход со стороны пилонов. Охранник приветливо кивнул нам, потом Демби магнитной картой открыл какую-то дверь, и мы спустились в подвальное помещение. Я здесь никогда не бывал. Мы шли по холодным коридорам, словно в бомбоубежище. Не удивлюсь, если окажется, что именно для этого они и были созданы. И неожиданно уперлись в стеклянную дверь, которая вела в зал с низким потолком. Окон не было. Внутри происходило нечто среднее между гимнастической тренировкой, обучением гвардейцев и репетицией манифестантов Около полусотни молодых мускулистых мужчин и женщин совершали самые разнообразные движения. Вдруг выбрасывали вверх правую руку, сжав кулак, и по невидимой команде выкрикивали: «Слава! Слава! Слава!» Я вспомнил, что вчера на манифестации меня впечатлила синхронность скандирования: такое трудно сымпровизировать, если как следует не потренироваться. Будто прочитав мои мысли, после следующей команды строй вдруг распался и воцарился хаос (хорошо отработанный, кстати). Команды отдавал низкорослый мужчина в форме десантника — его почти не было видно с того места, где мы стояли. Вдруг кто-то выкрикнул: «Отставка!», и постепенно, вначале нарочито нестройно, к нему присоединились остальные. Со стороны и вправду могло показаться, что все происходит спонтанно. На миг на лицах участников отразился гнев. Потом один из них наклонился, поднял с земли невидимый камень и запустил его в невидимое здание. Этот жест повторили и остальные. Вскоре все дружно бросали камни в невидимую цель. Я вздрогнул, услышав звон разбитого стекла, но Демби взглядом указал на колонки. Спустя минуту, похоже, вмешалась полиция, потому что так называемые гимнасты принялись имитировать ответные действия. Они пытались на корточках выбраться из окружения, потом достали заранее приготовленные шесты, и какое-то время казалось, что у них тренировка по айкидо. Командир сурово отдавал команды вперемешку с матом: «Козел, разве так надо… Бей по яйцам, тебе говорю, падай и кричи, вопи, твою мать, реви, камеры работают…» Он обращался к женщине, которая лежала на земле и верещала что было сил… Вероятно, действие переходило в другую фазу — фазу жертв. Вдруг появился седой мужчина с разбитой головой — раньше я его не замечал. Кровь (краска) стекала у него по виску и капала на футболку. Он провел ладонью по лицу и поднял руку вверх, демонстрируя всем окровавленные пальцы… Словно по сигналу остальные заревели: «У-у-у… У-у-у-убийцы… У-у-у-убийцы-ы-ы… У-уби-ийцы-ы…»
